Народы и личности в истории. Том 2 - Владимир Миронов

В каком-то смысле Ньюмена можно было бы назвать «дедушкой» современного интеллектуализма. Он – ярый сторонник гуманитарно-либерального образования. Цели университетского курса понимались им широко: «Процесс подготовки, при котором интеллект вместо того, чтобы оказаться принесенным в жертву какой-либо частной или случайной цели, какому-нибудь специальному ремеслу или профессии, исследованию, науке, тренируется ради себя самого, ради самовоспитания и ради собственной высшей культуры, такой процесс и называется либеральным образованием». Этот «великий ирландец» многое предвидел из последующего невиданного взлета высшей школы. Такова, скажем, его идея Университета как культурного центра Вселенной. Нетрудно заметить, что это совершенно иной подход к высшему образованию, нежели, скажем, тот, что сформулирован Наполеоном. По мысли императора, «Университет должен быть прежде всего орудием правительства». Ньюмен же считает необходимым сверять научный и учебный прогресс прежде всего с вопросами нравственности и этики. В то время как человечество превозносило до небес интеллект и науку, он сумел увидеть их уязвимые места… За сто лет до трагедии Хиросимы и Нагасаки он утверждал: физическая наука «опасна, потому что она обязательно пренебрегает идеей морального зла» (1851). Ньюмен писал: «Интеллект беспомощен, потому что он неуправляем и саморазрушителен, если не руководствуется моральным правом и богооткровенной истиной». Время по праву закрепило за Ньюменом посмертную славу «отца классического университета». Можно сказать, что он создал основы концепции университета будущего.[262]

Обучение «вкусной профессии».

О воздействии Дж. Ньюмена и его научно-педагогических взглядов на культурную жизнь Великобритании можно говорить довольно долго. Одним из косвенных примеров влияния этих идей стал роман ирландского писателя Джеймса Джойса (1882–1941), родоначальника литературы «потока сознания», «Портрет художника в юности»… В этом экзистенциальном «романе воспитания» отражены жизненные дороги нового поколения британских юношей (в судьбе Стивена Дедалуса). Вспомним, что в Англии, Ирландии, Шотландии, Уэльсе и в самом деле очень многое определялось уровнем образования. Не случайно эта тема присутствует у многих английских писателей (Скотт, Диккенс, Теккерей, Кронин). Не стали исключением и герои Джойса, ощущающие на себе все проблемы при выборе жизненного пути.

Путь в университетскую «обитель» отнюдь не выглядел легкой прогулкой. Возможно, поэтому Стивену Дедалусу, прекрасно представляющему себе все муки получения диплома, слышались в юных голосах студенческой братии «отголоски спазм будущей усталости и даже боли». При этом юноша вспомнил, что об этих же трудностях предупреждал и Ньюмен в эссе о воспитании («Эссе в помощь грамматики согласия», 1881). Герой романа встал перед необходимостью сделать серьезный выбор (накануне поступления в университетский колледж Дублина). Правда, учеба в университете видится ему как новое, чрезвычайно занимательное приключение. Занятия в его стенах ассоциируются у него со звуками прерывистой музыки. В эту музыку властно вплетаются слова Ньюмена («a proud cadence from Newman»).[263]

Немцы к середине XIX в. добились заметных успехов в науке, промышленности и образования. Поэтому становится популярной гумбольдтовская идея университета как исследовательского центра. Берлинская «модель» завоевывает признание. Дж. С. Милль, анализируя взгляды философа и педагога В. Гумбольдта, ратует за большую степень свободы в обучении: «Я утверждаю: экзамены на высшей ступени должны быть добровольными. Крайне опасно позволять правительству отчуждать человека от профессии. Если даже речь идет о тех учителях, которые имеют якобы недостаточную квалификацию. Подобно Вильгельму фон Гумбольдту полагаю, что научные степени, любые профессиональные сертификаты должны выдаваться всем, кто потребует аттестации и сумеет выдержать экзамен».[264]

Модели Ньюмена и Гумбольдта были попыткой создания целостного университетского образования. Модель Гумбольдта заметно повлияла на развитие американских, канадских и японских университетов, практически не получив отклика в системах университетского образования Франции и России. Ньюменовская же модель (в плане успешного воплощения основополагающих идей) так и оставалась по преимуществу национальным достоянием, хотя отдельные элементы и усматриваются в тех или иных элитарных высших учебных заведениях Европы. Каждое высшее учебное заведение со временем выбирало свой путь.[265]

И.Г. Песталоцци.

Заметных успехов достигли мыслители и других стран. Выдающийся швейцарский педагог-демократ И. Г. Песталоцци (1746–1827) родом был выходцем из зажиточной интеллигентно-разночинной семьи (отец – хирург, дед – пастор, мать – крестьянка). Когда умер отец (Иоганну было 5 лет), попечение за ним взяли мать, дед и крестьянская девушка Бабэль. Именно этой простой девушке, ставшей подлинным ангелом-хранителем, обязана семья Песталоцци тем, что их жизнь удалось сделать вполне сносной (несмотря на недостаток средств). Дети, как известно, являются во многом «продуктом» семейных и общественных отношений. И в том и в другом отношении юноше повезло. Семья отдавала ему свои любовь, внимание и ласку. Начальное образование он прошел у деда, который в нем души не чаял, передавая ему доступные знания. Что же касается общественной атмосферы, то Швейцария не знала крепостного права. Хотя крестьянство и испытывало определенный гнет со стороны горожан, однако все же тут были более человечные порядки, чем где-либо еще.

Затем его отдают учиться в одну из школ Цюриха. Привыкнув к свободной и гуманной манере обучения у деда, Иоганн был потрясен методами, царящими в казенных учебных заведений. Впоследствии он охарактеризует их как «искусственные машины, которыми душат все следы силы и опыта, влагаемые в детей природой» и даже сочтет такое обучение «убийством». Его отталкивало в этом «жалком школьном учении» и то, что детей скучивают, как толпу овец, в замкнутом пространстве душной комнаты, и то, что их обучают «путанице отдельных изолированных наук». Процесс обучения шел трудно. Пытливый и одаренный юноша не мог удовлетвориться общими стандартами. К тому же, он дерзнул давать советы педагогам, как им лучше преподавать. В итоге, обе стороны возненавидели друг друга. Пользы юноше сие обстоятельство не принесло. Он позже скажет, что «главное в человеке – голова, а пудру можно купить в каждой лавочке». Однако, согласитесь, знание орфографии – вовсе не пудра (а в этой части Иоганн остался слаб на всю жизнь). Возможно, эти грустные воспоминания и заставили его выступить в пользу полного уничтожения казенных начальных школ и замены их обучением в семьях. Уже в школе проявилась замечательная черта будущего гуманиста: он всегда вставал на сторону слабых, бедных, угнетенных. Это вызывало к нему искреннее уважение и любовь одних людей, и бешеную ненависть – других.

Песталоцци поступает в Цюрихский коллеж, где обстановка была близка скорее духу эпохи Просвещения, нежели эпохе утилитаризма. Он так описывал установки и настроения этого учебного заведения: «Независимость, самостоятельность, благотворительность, самопожертвование и любовь к отечеству были лозунгом нашего общественного образования. Преподавание. которым мы пользовались в живом и привлекательном изложении, было направлено к тому, чтобы поселить в нас равнодушие к богатству и почестям. Нас учили верить, что бережливость и ограничение личных потребностей могут заменить богатство и что совсем не нужно большого состояния и высокого общественного положения, чтобы пользоваться и домашним счастьем, и гражданской самостоятельностью… Обладая только самыми поверхностными школьными познаниями о великой гражданской жизни Греции и Рима, мы мечтали насадить порядки этой гражданственности в родном кантоне… Желание противодействовать нравственному упадку моего отечества было присуще каждому истинно благородному гражданину и исходило из сердца, полного любви к родине».[266]

После окончания коллежа перед ним встала серьезная проблема. Что делать дальше? Сегодня кое-где пораженная раковыми метастазами меркантилизма и практицизма молодежь пытается «вычислить»: а где бы ей так устроиться, чтобы одновременно сытно, денежно и беспроблемно было. И как уж здорово, если бы с них вообще сняли всякую обязанность думать и решать самостоятельно. Одним словом, идеальные условия для жвачных животных!

Швейцарцы так не думали. Оттого они, вероятно, и живут в сто раз лучше нас, россиян. Песталоцци ни минуты не сомневается, что вся его деятельность должна быть направлена на дело служения простому народу. Позже он сам в сжатой форме выразит устремления своей жизни в посвящении, которым открывается одна из его книг: «Низшему классу населения Гельвеции» (авт. – Швецария). Я долго смотрел на твое жалкое, тяжелое положение, и сердце мое исполнилось скорбью. Дорогой мой народ, сказал я себе, я помогу тебе. У меня нет искусства, я не вооружен наукой, в этом свете я ничто, совсем ничто, но я хорошо знаю тебя и отдаю тебе все, что успел приобресть в течение моей трудовой жизни. Я отдаю тебе всего себя. Читай, что я предлагаю, без предрассудка, и если кто-нибудь даст тебе лучшее, брось меня; пусть в твоих глазах я превращусь в то же «ничто», каким я прожил всю мою жизнь. Но если тебе не скажет никто того, что говорю я, никто не скажет так доступно и пригодно, как говорю я, то подари мою память, мою жизнь, мою угасшую для тебя деятельность слезою – одною только слезою»… Вот это Личность! Вот – Гражданин! Вот – Друг народа!