Град обреченный - Аркадий и Борис Стругацкие

За окном пронзительно заверещала Мымра, густо заржали прокуренные глотки. Андрей поднял голову, прислушиваясь. А черт его знает, подумал он. Может, это и неплохо, что она с нами увязалась. Все-таки какое ни есть, а для ребят развлечение… Драться вот только из-за нее что-то стали последнее время.

В дверь опять постучали.

– Войдите, – сказал Андрей недовольно.

Вошел сержант Фогель – громадный, красномордый, с широкими черными пятнами пота, расплывшимися из-под мышек френча.

– Сержант Фогель просит разрешения обратиться к господину советнику! – гаркнул он, прижав ладони к бедрам и растопырив локти.

– Слушаю вас, сержант, – сказал Андрей.

Сержант покосился на окно.

– Прошу разрешения говорить конфиденциально, – сказал он, понизив голос.

Это что-то новенькое, подумал Андрей с неприятным ощущением.

– Проходите, садитесь, – сказал он.

Сержант на цыпочках приблизился к столу, присел на краешек кресла и нагнулся к Андрею.

– Люди не хотят идти дальше, – произнес он вполголоса.

Андрей откинулся на спинку стула. Так. Вот, значит, до чего дожили… Прелестно… Поздравляю, господин советник…

– Что значит – не хотят? – сказал он. – Кто их спрашивает?

– Измотаны, господин советник, – сказал Фогель доверительно. – Курево кончается, поносы замучили. А главное – боятся. Страшно, господин советник.

Андрей молча смотрел на него. Надо было что-то делать. Немедленно. Но он не знал, что именно.

– Одиннадцать дней идем по безлюдью, господин советник, – продолжал Фогель почти шепотом. – Господин советник помнит, как нас предупреждали, что будет тринадцать дней безлюдья, а потом – всем конец. Два дня всего осталось, господин советник…

Андрей облизал губы.

– Сержант, – сказал он. – Стыдно. Старый вояка, а верите бабьим слухам. Не ожидал!

Фогель криво ухмыльнулся, двинув огромной нижней челюстью.

– Никак нет, господин советник. Меня не испугаешь. Будь у меня там, – он ткнул большим корявым пальцем за окно, – будь у меня там одни немцы или хотя бы япошки, такого разговора у нас бы не было, господин советник. Но у меня там сброд. Итальяшки, армяне какие-то…

– Отставить, сержант! – возвысив голос, сказал Андрей. – Стыдно. Устава не знаете! Почему обращаетесь не по команде? Что за распущенность, сержант? Встать!

Фогель тяжело поднялся и принял стойку «смирно».

– Сядьте, – сказал Андрей, выдержав паузу.

Фогель так же тяжело сел, и некоторое время они молчали.

– Почему обратились ко мне, а не к полковнику?

– Виноват, господин советник. Я обращался к господину полковнику. Вчера.

– Ну и что?

Фогель замялся и отвел глаза.

– Господину полковнику было не угодно принять мое донесение к сведению, господин советник.

Андрей усмехнулся.

– Вот именно! Какой же вы, к чертовой матери, сержант, если не умеете держать своих людей в порядке? Страшно им, видите ли! Дети малые… Они вас должны бояться, сержант! – заорал он. – Вас! А не тринадцатого дня!

– Если бы это были немцы… – снова начал Фогель угрюмо.

– Это что же такое? – вкрадчиво сказал Андрей. – Я, начальник экспедиции, должен учить вас, как распоследнего сопляка, что надо делать, когда подчиненные бунтуют? Стыдно, Фогель! Если не знаете, почитайте устав. Насколько мне известно, там все это предусмотрено.

Фогель опять ухмыльнулся, двинув нижней челюстью. По-видимому, в уставе такие случаи все-таки не предусматривались.

– Я был о вас лучшего мнения, Фогель, – резко сказал Андрей. – Гораздо лучшего! Зарубите себе на носу: хотят ваши люди идти или не хотят – никого здесь не интересует. Все мы хотели бы сейчас сидеть дома, а не шляться по этому пеклу. Всем хочется пить, и все измотаны. И тем не менее, все выполняют свой долг, Фогель. Ясно?

– Слушаюсь, господин советник, – проворчал Фогель. – Разрешите идти?

– Ступайте.

Сержант удалился, беспощадно попирая сапогами рассохшийся паркет.

Андрей сбросил куртку и снова подошел к окну. Публика вроде бы угомонилась. В круге света возвышался невыносимо длинный Эллизауэр и, наклонившись, рассматривал какую-то бумагу, кажется, карту, которую держал перед ним широкий грузный Кехада. Вынырнув из темноты, мимо них прошел и скрылся в доме какой-то солдат – босой, полуголый, встрепанный, держа автомат за ремень. Там, откуда он шел, чей-то голос воззвал в темноте:

– Носатый! Эй, Тевосян!

– Чего тебе? – откликнулись с невидимой волокуши, где красными светляками разгорались и гасли огоньки сигарет.

– Фару поверни! Не видно здесь ни хрена…

– Да зачем тебе? В темноте не можешь?

– Загадили тут уже все… не знаю, куда ступить…

– Часовому не положено, – вмешался новый голос с волокуши. – Вали, где стоишь!

– Да посветите, мать вашу в душу! Задницу трудно вам поднять, что ли?

Длинный Эллизауэр распрямился, в два шага оказался около трактора и повернул прожектор вдоль улицы. Андрей увидел часового. Придерживая спущенные штаны, часовой неуверенно топтался на полусогнутых ногах возле той здоровенной железной статуи, которую какие-то чудаки умудрились возвести прямо на тротуаре у ближайшего перекрестка. Статуя изображала коренастого типа в чем-то вроде тоги, наголо обритого, с неприятной жабьей физиономией. В свете прожектора статуя казалась черной. Левая рука показывала в небеса, а правая с растопыренными пальцами простиралась над землей. Сейчас на этой руке висел автомат.

– Порядок, спасибочки вам! – обрадованно заорал часовой и прочно утвердился на корточках. – Можно гасить!

– Давай, давай, работай! – поощрили его с волокуши. – Мы тебя огнем прикроем в случае чего.

– Да свет-то уберите, ребята! – взмолился капризный часовой.

– Не убирайте, господин инженер, – посоветовали с волокуши. – Это он шутит. И по уставу не положено…

Но Эллизауэр все-таки убрал свет. Слышно было, как на волокуше возятся и похохатывают. Потом там засвистели дуэтом какой-то марш.

Все как всегда, подумал Андрей. Даже, пожалуй, они сегодня повеселее, чем обычно. Ни вчера, ни позавчера я этих шуточек не слыхал. Жилые дома, может быть?.. Да, очень может быть. Все пустыня, пустыня, а теперь все-таки дома. Можно хоть спокойно выспаться, волки не потревожат… Да только Фогель – не паникер. Не-ет, он не из таких… Андрей вдруг представил себе, как завтра он отдает приказ выступать, а они сбиваются в кучу, ощетиниваются автоматами и говорят: «Не пойдем!» Может быть, они потому и веселые сейчас – обо всем договорились между собой, порешили завтра повернуть назад («…а что он нам сделает, мозгляк, чиновник задрипанный?..»), и теперь им хоть трава не расти, сам черт им не брат, и все на свете они видели в гробу… И Кехада, сволочь, с ними. Он уже сколько дней ноет, что дальше идти бессмысленно… волком на меня смотрит на вечерних рапортах… ему же одно удовольствие будет, если я вернусь к Гейгеру ни с чем, как мокрая курица…

Андрей зябко передернул плечами. Сам виноват, слюнтяй, распустил вожжи, демократ вшивый, народолюбец… Надо было тогда этого рыжего Хнойпека поставить к стенке, мерзавца, разом всю эту банду взять за глотку – они бы у меня сейчас по струночке ходили! Главное, случай-то какой был! Групповое изнасилование, причем зверское, причем туземки, причем несовершеннолетней туземки… И как этот Хнойпек нагло ухмылялся – нагло, сыто, отвратно, – когда я орал на них… и как они все позеленели, когда я вытащил пистолет… Ах, полковник, полковник! Либерал вы, а не боевой офицер! «Ну, зачем же сразу расстреливать, советник? Существуют же и иные методы воздействия!..» Не-ет, полковник, на этих Хнойпеков иными методами, как видно, не воздействуешь… А после этого все пошло сикось-накось. Девчонка увязалась за отрядом, я это обстоятельство позорно проморгал (от удивления, что ли?), а потом начались из-за нее драки и свары… И опять же, надо было к первой же драке привязаться, поставить кого-нибудь к стенке, а девку выпороть и вышвырнуть из лагеря вон… А только – куда ее вышвырнешь? Начались горелые кварталы, безводье, появились волки…

Внизу вдруг яростно зарычали, заматерились, что-то упало и покатилось с грохотом, и в круг света из подъезда, спиной вперед, вылетела совершенно голая обезьяна, шлепнулась на задницу, поднявши клуб пыли, и еще не успела подобрать ноги, как на нее из того же подъезда тигром сиганула вторая обезьяна, тоже голая, и они сцепились, покатились по булыжной мостовой, завывая и рыча, хрипя и плюясь, изо всех сил метеля друг друга.

Андрей, вцепившись одной рукой в подоконник, другой бестолково шарил у пояса, забыв, что кобура валяется в кресле, но тут из темноты вынырнул сержант Фогель, налетел, как черная потная туча, гонимая ураганом, навис над мерзавцами, и вот уже ухватил одного за волосы, другого за бороду, оторвал от земли, с сухим треском ударил друг о друга и отшвырнул от себя в разные стороны, как щенков.