Царская сабля - Александр Прозоров

Так что домой Женя Леонтьев вечером приехал на автобусе. Поглядывая по сторонам, он вместе с попутчиками прошел от остановки вокруг дома во двор, после чего люди разошлись в стороны, и поблизости оказался только бомжеватого вида небритый мужик, держащий в руках туго скрученную газету.

– Че завернуто? – скорее пошутил, проходя мимо, аудитор.

– Дык арматура, – улыбнулся бомж и взмахнул газетой.

Женя поднырнул, выбросил руку вперед, намереваясь зафиксировать «прямой в челюсть» – однако мужик тоже оказался шустрым: от удара отклонился, провел в ответ несильный удар в живот, почти сразу, с поворотом корпуса, рубанул газетой Леонтьеву по ребрам. От страшной боли тот потерял дыхание, стал падать на спину. Бомж кинулся ближе – и, схлопотав от него ногой по «хозяйству», сложился от боли. Женя отступил, восстанавливая равновесие, тут же кинулся вперед, вкладывая всю оставшуюся силу в футбольный замах, направленный согнувшемуся мужику ботинком в лицо, и…

Тот в последнюю секунду отклонился, удар ушел в воздух, да так высоко, что Женя потерял равновесие, да еще и поскользнулся.

– Н-на!!! – Бомж своего шанса не упустил, и газета четко впечаталась аудитору в лоб.

Голова Леонтьева словно взорвалась изнутри, и в нее пришла нежная бархатистая темнота…

* * *

Боярин Булданин слов на ветер не бросал – и на четвертый день после переезда Басарги принес-таки в новый дом огромную чашу вместимостью не меньше двух ведер – новенькую, сверкающую полировкой на боках, с двумя большущими ручками в виде львиных лап, такими же когтистыми ножками и чеканкой по краю, изображающей мощные крепостные стены. Видимо, этот рисунок должен был означать Казань, сведшую воедино четырех бояр, – вот только Казань была бревенчатой и многобашенной, а стена на братчине – кирпичной, всего с четырьмя воротами, и никаких признаков войны не несла. Но все равно чаша была красивой.

– Так мы провозглашаем братчину[39] али нет, подьячий?! – решительно потребовал он ответа. – Сколько тянуть можно?

– Да, конечно, провозглашаем, разве я когда отказывался? – залюбовался красотой огромной чаши Басарга.

– Ты сказал, боярин, – ткнул в него пальцем худосочный Илья.

– Сказал.

– А коли так, то завтра жди! – угрожающе посулил Булданин и тут же ушел.

Его зловещее предупреждение стало сбываться, когда новым днем ближе к полудню во двор закатился возок с двумя бочонками пива и меда и одним – квашеной капусты. Басарга почуял неладное и немедленно отправил Платошку на торг за освежеванным бараном или кабанчиком – размеры кухонного очага запросто позволяли зажарить тушу целиком.

Вскоре приехал еще возок – с травяными матрацами, перьевыми подушками и всяким постельным тряпьем. В этот раз угрюмый бородатый мужик сказал, что прислал все сие боярин Зорин, – и принялся выгружать, таская на самый верх. После малого промежутка прикатила еще телега со съестными припасами – на этот раз копченостями, соленьями, горшками с тушенкой и кулями вяленого мяса и рыбы.

– Куда сгружать, боярин? – скинул шапку пожилой смерд.

– В погреб, – вздохнул Басарга. – Пойдем, покажу.

Сами бояре – в нарядных зипунах, ярких сапогах и меховых шапках – явились под вечер. Их сопровождали такие же разодетые холопы, но на слуг боярин Леонтьев особого внимания не обратил. Он по очереди обнял каждого из друзей:

– Заждался уже. Опасался, передумали… – Он отступил, пропуская гостей в дом. Там, в обширной трапезной, наполовину переделанной из кухни, уже стоял накрытый стол, сверкала на столе новенькая желтобокая братчина.

– Кто сумневается, сбежать еще не поздно! – довольно рассмеялся Булданин. – Ибо еще миг, и двери заколотим. Семен, запирай!

Его холоп, не в пример хозяину плечистый и высокий, послушно захлопнул створки, накинул на крюки засов.

– Что же, братья, – подойдя к чаше, задумчиво произнес боярин Заболоцкий. – Сама судьба повязала нас пролитой вместе кровью. Сама судьба свела в башне Арской и показала, кто из нас чего стоит. Я буду горд, если обрету таких побратимов. Мартын, наливайте!

Холопы, выбив донышко одного из бочонков, стали черпать ковшами пиво, переливая его в братчину, а когда уровень жидкости снизился где-то на треть, подняли его и перелили содержимое через край, наполнив чашу до краев.

– Все, ступайте! – прогнал их Софоний Зорин и положил ладонь на одну из рукоятей чаши: – Общая кровь, общий долг, общая жизнь. В единстве сила русская, и пусть потомки наши пронесут наше братство в века далекие и незнаемые до самого Страшного суда.

– И я рад, други, что вас встретил, – согласился Басарга. – И в башне Арской, и в Москве стольной. Всегда видеть рад и детям уважать накажу.

– Че, первым на глоток никто так и не решится? – стрельнул глазами по сторонам Булданин. – Ну, тогда я сам. За братство наше с сего мига и до смерти!

Он крепко взялся за широко расставленные рукояти, поднатужился – однако поднять двухведерную емкость не смог и просто сделал через край несколько больших глотков. Отступил, отер губы:

– Ну, кто еще отважится?

– За братство наше. С сего мига и до самой смерти! – Басарга тоже взялся за ручки, но поднять братчину даже не попытался, выпил чуть кисловатого пива так.

– За братство! – Тимофей Заболоцкий сделал несколько больших глотков.

– За братство! – последним сделал сакральные глотки боярин Зорин. – Вместе навсегда.

– Братья? – развел руки Илья.

– Братья, – согласился Тимофей.

– Братья!

– Братья!

Бояре сошлись, положив руки на плечи друг друга и столкнувшись в центре головами.

– Надо бы завтра в Разрядном приказе братчину нашу записать, – припомнил боярин Зорин. – Дабы споры по своему уложению решали.

– Экий ты деловой, Сафон, – рассмеялся Булданин. – Может, просто выпьем? Глянь, какой стол боярин Леонтьев собрал, от самых ворот слюнки капали!

– Выпить надо обязательно, – суровым тоном сосчитавшего оброк начетника ответил Зорин. – Пока братчина не опустела, побратимство не считается!

И они осушили чашу, черпая ковш за ковшом, закусывая капустой и бужениной, борясь с сытостью и помутнением рассудка, наклоняя братчину, когда пиво со дна было уже не достать, и наливая хмельное зелье друг другу в рот…

…и утро опять заставило молодого боярина застонать от головной боли и поморщиться, поднимаясь на постели:

– И зачем? Чего в этом хорошего? Не-е-е… Ничего хмельного боле никогда в жизни ни глотка… – Он дернул отчего-то застрявшее одеяло, покосился в сторону, пытаясь понять, за что оно зацепилось, и… чуть не свалился на пол от неожиданности.