Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Глава XXIV

ХОДЖА НАСРЕДДИН И ХОДЖА ЗУЛЬФИКАР

…Некогда дервиш Ходжа Зульфикар женился на спелой юной деве жене Анор-Султан и ушел с ней в дальний кишлак Семи-ганч…

И там в одинокой кибитке мазанке окраинной саманной уединился угнездился блаженно с ней…

И хотя ночи даны для любви а дни для размышлений и трудов, дервиш и во днях неистово воздыхая воздымался над сахарной ленностонущей женой своей…

А на его калям-перо и на китайскую синьцзянскую рисовую бумагу не ложились уже слова божьей мудрости а ложилась дорожная квелая жирная пыль из открытого забытого окна…

А тут в кишлаке гостил бродил Ходжа Насреддин.

И он всякий день являлся к кибитке Ходжи Зульфикара и всякий раз глядел чрез оконный бычий пузырь и видел там

вздымающуюся спину и трепещущие как жаворонки в весеннем семиганчском небе радостные ликующие ягодицы дервиша…

И утопающую бушующую змеино под ним алавастровую сахарную нагоногую спелогрудую персиковую Анор-Султан…

О!.. А!..

…И много дней приходил Ходжа Насреддин к кибитке Ходжи Зульфикара и глядел завистливо на бездонное соитье, но дервиш молча криво мычал, ибо любви мешают трезвые слова и лишь иногда дервиш стонал как плодовый малиновый вешний осел:

— Иа, иа, иа…

Это дервиш чуял в себе осла и ликовал…

И от осла ликовала разъяренно удоволенно Анор-Султан!..

Аллах создал ночь для бездонной бессонной любви до утра!

Аллах создал день для отдохновенного сна! сна! сна!..

Чтобы опустошенный за ночь зебб наполнялся соком для новой ночи любви, как ночное ведро для дождя, до утра! до утра! до утра!..

Айя!

И потому истинные подлунные мужи любви никогда не видели не знали солнца! не видели скучного слепого дня!..

Наконец Ходжа Насреддин не удержался и сказал у бычьего открытого окна:

— Эй, собрат Ходжа Зульфикар!..

Аллах разделил зебб и калям!..

Кто много грешит зеббом — того лишает божьего дара муд-

рости Аллах!..

И у того Он отнимает калям-перо что утопает в

глухой равнодушной пыли!..

Ийи!

Печально глядеть как мудрец дервиш превращается в хара-яра-осла!..

Иа… иа… иа…

Ты стал рабом своей блаженной жемчужной перламутровой струи, Ходжа Зульфикар!..

Ты стал рабом своей блаженной жемчужной перламутровой струйки-змейки выходящей из твоего зебба в ненасытное роящееся медовое лоно твоей младой жены, Ходжа Зульфикар!..

Айя!..

Иль отныне зебб лишь твой калям?..

Айя!..

…Тогда Ходжа Зульфикар услыхал стал и опечалился внял но не сошел с шелковых телес разъяренно покорной сладимой Анор-Султан своей ибо слепо бушующий как горная река осел не усмирился в нем.

На следующий день Ходжа Насреддин вновь встал у лазоревого пылкого безумного ослиного окна Ходжи Зульфикара:

— Мой брат Ходжа Зульфикар!..

Ты внял тому что Аллах разделил зебб и перо-калям?..

Иль к вратам смерти влечет тебя твой неистовый бешеный зебб?..

Иль вслед за зеббом — а он всегда в аду — туда вступила и твоя ослепшая нога?..

И голова?.. И жизнь?.. И бессмертная душа?..

Айя!..

— О Ходжа Насреддин!..

Я соединил то что веками разделял каменным слепым дувалом Аллах!..

Я соединил зебб что ведет в ад и калям что ведет в рай!..

Гляди! взирай! уповай!..

И тут через окно Ходжа Насреддин увидел, что халвотелая нагая пышущая как златая хлебная печь-танур Анор-Султан распласталась раскидалась разметалась лебедиными перламутровыми спелыми ягодицами на белопенной кунградской кошме словно змеиный молящийся бездонно припадающий к земле лбом мусульманин…

А Ходжа Зульфикар медово припадал упадал к телесным сластям сахарам живым ее воздымающимся до потолка а в руках он держал дрожащее перо кисть калям…

А на атласной лоснящейся долгой шелковой спине Анор-Султан лежала рисовая лоснящаяся синьцзянская атласная бумага…

И Ходжа Зульфикар одновременно сладостно часто припадая прилипая к жене писал калямом тихие вдохновенные безумные слова на бумаге но из-за бушующей спины Ходжи Зульфикара Ходжа Насреддин не мог разглядеть эти слова…

А шейх забвенно воспаленно вознесенно шептал:

— Ходжа Насреддин, я соединил то что веками каменным

дувалом разъединял Аллах!

Я соединил зебб и калям…

О моя жена — мой письменный сладостный стол!..

И кто на земле? какой мудрец о таком столе не мечтал?

Айя!

Айя!

Но!..

Возлюбленная моя!..

Я лишь чадящая горчащая обуглившаяся забытая лепешка в ночной златопышущей хлебной печи-тануре твоей…

…Тогда Ходжа Насреддин отошел от шепчущей сладостной кибитки и опечалился и в пыли изошел пропал:

— О Аллах, я бы еще заставил младую жену одновременно

писать стихи вместо себя!..

Да!..

О Аллах но что за письмена начертал на спине жены ленный Ходжа Зульфикар?..

Может в них соль смысл разгадка бытия?..

О Аллах!..

Что начертал Ходжа Зульфикар?..

…Ходжа Насреддин в тысячелетней пыли блуждал витал плыл пропал…

Но недавно дервиш встретил великого бродягу…

Глава XXV

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ХОДЖОЙ НАСРЕДДИНОМ

Дервиш сказал:

— Я летел в самолете в сизой глыбе глуби небес где-то над

умирающим по воле бесов безбожников Аралом (я боялся взгля-

нуть на земле в глаза недоуменно безвинно усыхающих донных рыб) оставив в зыбком мареве позади внизу голодную Азию родную матерь мою, где прошла гражданская война…

А впереди была ждала голодная родная матерь Русь моя, куда шла гражданская война чума на лапах крыс и тарбаганов и в трактатах лжепророков-фарисеев душою дряхлых…

Самолет брел на высоте бессмысленных для двуногого бескрылого человека десяти километров а в воздухе за окнами был плыл лютый заоблачный мороз…

И люди в самолете дремали бредово похотливо перебирая в сонном мозгу нагих давнопрошедших вожделенных жен и адовы горящие крылья гибнущих самолетов…

Не дай Господь!..

Пусть смерть в небесах пребудет не со мной!

О!

…И тут вошел явился в самолет нищий старец с немой протянутой рукой…

Он был в дряхлом белом полотняном чекмене таджикском и бухарской истертой белопенной чалме…

И на босых абрикосовых исхоженных подкошенных ногах плескались скитались древние пыльные от тысячелетних дорог дорог дорог кауши сапоги…

А седая борода его была в ледяных кружевах инея… ведь он с мороза пришел…

Я подивился, что от нищего как от всех нищих всех дорог не пахло пряным кочевым потом и кислым тряпьем — одежды его были ветхи но выстираны и чисты а сам он был вымыт и ноги его нагие были чисты свежи как альпийский нетронутый снег

Словно он омыл себя перед смертью словно он был уже при жизни в саван-кафан одет…

Потом он гордо и высоко остановился с подъятой просящей рукой близ меня и улыбнулся мне детской снежнозубой невинной улыбкой — странной на древлем лице…

И тут я узнал тысячелетнего брата своего спутника дервиш-ских бездонных моих дорог и многих миллионов прошедших и живущих человеков…

И я узнал его — надежду печальных поникших человеков а таких плакучее множество ивовое нынче в народе моем…

И он печально и улыбчиво узнал меня…

…Дервиш нынче в Азии Азье моей голод и мор и война и брат-слепец убивает брата-слепца…

И уже никому не нужны мои песни и веселые притчи…

И зачем хрустальные кроткие родники когда бегут ярятся кровяные ручьи?..

И какая песня блеянье у каракулевого агнца в руках мясника?..

Ай Азья овца курчавая моя иль ты ныне не в руках палача мясника!..

Айххха!..

Необъятная пришла на Русь и на Азью беда как весной в горах глиняный повальный удушливый всеползучий сель тать чума вода…

Дервиш я стал нищим впервые за тысячелетнюю жизнь мою на земле…

Но если брата убивает брат — то и нищий топчет нищего в голодной стране…

И на земных дорогах уже никто не давал даже куска лепешки мне…

Тогда от голода и страданий за слепых человеков моих я стал худ до кости и летуч как птица…

Теперь ветер стал носить меня как песок усыхающего Святого Арала над голодной землей…

И я стал нищим на небесных ветрах путях среди перелетных птичьих стай…

Всю жизнь я мечтал потрогать погладить по голове летящую птицу — и вот погладил стаи летящих голов…

А в самолетах человеки добрей щедрей и тут наполняется милостынью моя удивленная пустынная нищая рука…