Жернова истории 3 - Андрей Колганов

Глава 21

Кризис хлебозаготовок: не было, так будет

Иосиф Виссарионович был мрачен. Обстановка в Секретариате и в Оргбюро ЦК нравилась ему все меньше и меньше. А точнее, ему стала внушать беспокойство бурная деятельность одного из секретарей. Нет, поначалу у него не было никаких претензий. Человек рьяно взялся за дело, методически выдавливая из числа руководящих кадров сторонников "левой оппозиции", а тех, кого трогать было не целесообразно, — за авторитет, прошлые заслуги или ценные деловые качества, — понемногу перемещал на менее ответственные посты. И то, что он не был прямым ставленником председателя Совнаркома, Иосифа Виссарионовича тоже до поры не смущало — уважение-то к главе правительства он демонстрировал при каждом удобном случае. То, что Николай больше оглядывается на Рыкова, да Бухарина — да пусть его! Пока они в общей упряжке, и все основные назначения все равно обговариваются на Политбюро… Однако цепкий ум Сталина стал вылавливать в текучке повседневности факты, дающие основание подозревать, что кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретарь ЦК, член Оргбюро ЦК и первый секретарь Московского губкома партии стал слишком много о себе понимать. Большие сомнения появились даже в том, что Николай Александрович Угланов — ставленник компании Рыкова, Томского и Бухарина. Похоже, Угланов с некоторых пор вознамерился быть сам по себе, и потихоньку начинает примерять на себя тогу генерального секретаря: хотя должность и упразднили, он старательно стал стягивать нити кадровых решений в одни руки — свои. Помощниками оброс, другим секретарям жизнь облегчает, подгребая их функции под свой аппарат. Все назначения столичных кадров, которые непосредственно через Политбюро не идут, фактически успел зажать в своем кулаке, благо, что Московская парторганизация под ним ходит. Но и Москвой он давно не ограничивается… Уж что-что, а такую аппаратную игру Иосиф Виссарионович хорошо понимал и чуял, что называется, за версту. Но что же делать? Открыто ведь предъявить ему нечего. Сталин даже не был полностью уверен, что Николай Александрович на самом деле ведет именно эту игру. И все же поостеречься стоило, пока поздно не стало. Нет, правильно все же на XIV съезде выборность партсекретарей (ниже губернских) ввели. А не то бы этот прохиндей уже готов был бы своих людей на местах расставлять и состав делегатов на съезд подбирать. Теперь же — фигушки! Хлопотно, конечно, стало. Отдел организационно-партийной работы разросся, люди с ног сбиваются, инструкторы ЦК из командировок не вылезают. Сложное это дело — обеспечивать продвижение через выборы на местных партконференциях правильных людей. Зато и проверка им хорошая: не сумел сработаться с партколлективом, надежно взять его в руки и повести за собой — прокатят, несмотря ни на каких инструкторов из центра. И поделом — нам такие безрукие не нужны. Как бы еще надежный фильтр при назначении хозяйственных и административных кадров заиметь. Из Москвы-то каждого насквозь не увидишь. А Угланов больше о том, чтобы проходящие через Секретариат кадры ему в рот смотрели, печется, чем о деловых качествах. Слов нет, политическая преданность и уважение к руководству — вещь необходимая. Но ведь на одной преданности хозяйственные и организационные проблемы не разгрести. Тут и уметь кое-что надо! А что, если… Стараясь не упустить мелькнувшую в сознании мысль, еще пока неясную, не оформившуюся, Иосиф Виссарионович медленным, тягучим движением раскрыл коробку папирос "Герцеговина Флор", обстоятельно, не торопясь, смял бумажный мундштук, прикурил и сделал первую затяжку. Привычный аромат табака и расплывающиеся струйки дыма настраивали на размышления. Так, Оргбюро и Секретариат, пользуясь аппаратом Орграспредотдела, обеспечивают партийный контроль над расстановкой кадров. Этой функции у них отнимать нельзя. Значит, тут к Угланову не подкопаешься. Но ведь кадры надо и с деловой стороны оценивать. А этим кто занимается? По размышлении Сталин пришел к выводу: получается, что специально — никто! Кандидатуры для утверждения в должности через Секретариат ЦК направляют ведомства. То есть, фактически, начальники подбирают себе удобных сотрудников. Но удобные — далеко не всегда лучшие. И не всегда надо начальникам комфортабельные условия создавать. Неудобного человека им под бок тоже иногда не помешает сунуть, чтобы кадры, занимающие ответственные посты, не зарывались. А то иной начинает вести себя так, будто он один, сам по себе, царь, бог и воинский начальник! Но кто же может оценить назначенцев с деловой точки зрения? Ответ пришел, будто невзначай, без долгого напряжения ума: ЦКК. Контрольная комиссия вместе с Рабкрином как раз работу ведомств проверяет, и они-то подноготную руководителей знают, пожалуй, лучше всех. А на ЦКК-РКИ у нас сидит Куйбышев. Вот Валериану это дело и поручим! Он человек свой, и потому его фильтр будет работать как надо. Значит, на ближайший Пленум выношу предложение: все кадровые решения предварительно пропускать через ЦКК-РКИ. И с Углановым ругаться не надо, и по части новых назначений руки у него окажутся основательно связаны. Заботили Сталина и другие проблемы — те, с которыми приходилось иметь дело и вашему покорному слуге. Хлебозаготовки шли со скрипом. Невысокий урожай заставлял многих крестьян посматривать в сторону частных торговцев хлебом, в ожидании, что зимой и весной цены вольного рынка полезут вверх. Правда, маневр с осенними надбавками и поощрительными товарными фондами все же заставил многих продать хлеб задолго до Нового года. Но темп заготовок, тем не менее, хотя почти и не отставал от прошлогоднего, не мог нас удовлетворить — уже начинавшийся рост нового промышленного строительства, расширение и реконструкция старых предприятий вели к значительному росту контингента городского населения, которое надо было снабжать хлебом по приемлемым ценам. А во многих местах в булочных уже выстраивались с утра очереди за дешевым хлебом. Одно хорошо — те инициативы, которые еще в прошлом году обговаривались с Анастасом Ивановичем, позволили резко сократить поставки хлеба для оплаты импорта сырья и оборудования. Но с импортозамещением по части сырья дело двигалось медленно, а с нового, 1928 года, начиналось выполнение пятилетнего плана. И я со страхом думал о неизбежном наступлении срока, когда придется резать поставки сырья для легкой промышленности, чтобы обеспечить ввоз машин и оборудования для разворачивающихся гигантских строек. Однако еще больше меня пугали перспективы следующего года. Если снова будет неладно с хлебозаготовками, то призрак чрезвычайных мер, и насильственной, "через колено", коллективизации со всеми ее издержками, встанет во весь рост. Новый, 1928 год, обернулся жаркими спорами в Совнаркоме. Председатель СТО, Алексей Иванович Рыков, явно не сходился во мнениях с Председателем СНК, Иосифом Виссарионовичем Сталиным. И того, и другого серьезно беспокоила нехватка хлеба. Но если первый предлагал повысить заготовительные цены и даже пойти на закупку предметов потребления за рубежом, чтобы заинтересовать хлебосдатчиков, то второй считал необходимым поднять налоги на зажиточных крестьян и усилить санкции за накопление значительных хлебных запасов, как за спекуляцию. Правда, идея вообще запретить частную торговлю хлебом пока на обсуждение не выносилась. Можно было лишь догадываться, какие острые споры разгораются вокруг вопроса о хлебозаготовках за закрытыми дверями Политбюро. Однако в результате этих прений не одержала верх ни та, ни другая позиция. Решение, принятое Совнаркомом, было компромиссным: раскупорить закрома Госрезерва, чтобы сглаживать нехватку хлеба там и тогда, где и когда она становится наиболее острой. По существу, это была оттяжка решения. По моим расчетам, были шансы в нынешнюю хлебозаготовительную кампанию обойтись без отхода от принципов НЭПа. Но из прошлой жизни мне было известно, что 1928 год так же будет не лучшим по урожайности, и к осени мы столкнемся с теми же проблемами, — вот только резервов у нас уже не будет. Сколько ни напрягал я мозги — боюсь, они скоро дымиться начнут от перегрузки, — но выход виделся только один. Тот, которого изо всех сил хотелось избежать: форсированная коллективизация. В конце концов, пришлось сказать самому себе: желания — желаниями, а политику надо строить, считаясь с реальностью. А значит, вопрос надо ставить иначе. Не мечтать, чтобы все было гладко и благостно, а решать проблемы практически. Как провести коллективизацию с наименьшими издержками? — вот на какой вопрос надо было ответить. Для меня были неприемлемы обе крайности, столкнувшиеся в 1928–1929 годах в известной мне истории — нельзя было ни насильственно загонять в крестьян в колхозы, ни ждать, пока они сами "врастут" в обобществленное хозяйство через различные формы кооперации. Да, осуществление программы кооперирования села, подготовленной к XIV съезду, надо было форсировать. Но как? В конце января 1928 года в ВСНХ состоялось узкое совещание с основными авторами упомянутой кооперативной программы — Кондратьевым, Макаровым, Чаяновым и Челинцевым. Проблему я перед ними поставил до конца откровенно: — Если мы, коллеги, сейчас ничего не придумаем, то могу вам гарантировать — уже к осени нынешнего года в Правительстве возьмут верх сторонники самого радикального решения проблемы хлебозаготовок. Их программа: массовое объединение крестьян в коллективы, не останавливаясь перед самым грубым административным давлением; предотвращение недовольства зажиточной части села путем применения превентивных санкций; запрет частной торговли хлебом; введение обязательных поставок хлеба государству по фиксированным ценам. Несколько секунд собравшиеся обдумывали мои слова, потом Николай Дмитриевич, вскочив с места и блеснув стеклами очков в круглой оправе, срывающимся голосом вскричал: — Это же… Это же полное разрушение основ аграрной экономики! — Нет, не полное, — тут же отзываюсь на его реплику. — Но издержки, действительно, будут колоссальными. — Что же делать? — профессор Макаров был в растерянности. — Ответ на этот вопрос хотелось бы услышать от вас. Давлю непрошенную усмешку и добавляю: — У меня есть идея, но она пока очень абстрактная. Как-то мне довелось услышать примечательную фразу: "Если безобразие нельзя предотвратить, его надо возглавить", — увидев выражение лиц, которым была встречена эта сентенция, все же не могу удержаться от улыбки. — Как же это понимать? — со смесью недоумения и возмущения в голосе осведомляется Чаянов. Кондратьев, так и оставшийся стоять рядом со своим стулом, и уже вернувший себе самообладание, не без язвительности замечает: — Виктор Валентинович, видно, хочет, чтобы мы с вами послужили большевикам и пошли с хворостинками загонять крестьян в коллективы, — с шумом отодвинув стул, он опускается на свое место, упершись локтями в стол и оперев голову на ладони. — Хворостинки не помещают, но для другой цели, — спокойно замечаю я. — Попробуйте понять, что нам надо опередить ретивых коллективизаторов, не дать превратить этот процесс в политическую кампанию, в которой неизбежно наломают таких дров, что потом за годы не разгребешь. Нам неизбежно придется форсировать процессы кооперирования, ибо деваться уже некуда. Но мы иначе определим целевую функцию. Если некоторые наши руководители смотрят на коллектив только как на насос по выкачиванию хлеба из села, то для нас главным должно быть усилие по подъему в кратчайшие сроки производств зерна. Мы поэтому тоже вынуждены будем использовать коллектив как инструмент принуждения — но принуждения к использованию самых передовых, самых эффективных агротехнических приемов, к расширению запашки, там, где это возможно. И начать все это нужно еще до ближайшей посевной компании. — Это нереально, — машет рукой Челинцев. — В лепешку надо расшибиться, а сделать! — запальчиво возражаю ему. — Иначе наступит все то, чего так испугался Николай Дмитриевич. И не думайте, что проблему будете решать вы одни. Мы тут, в ВСНХ, будем скрести по сусекам, чтобы найти источники добавочных поставок техники, керосина и удобрений на село, изыскать, что дополнительно дать крестьянам в ответ на возросшие поставки хлеба. И не надо недооценивать силы ВКП(б). Партия проведет мобилизацию десятков тысяч инженеров, техников, квалифицированных рабочих, преподавателей и студентов сельскохозяйственных вузов, и техникумов. Это будет массовый десант на село. С помощью этих людей будет налаживаться работа технического парка МТС, организация производства, совершенствование экономического расчета, проводиться улучшение агротехники, зоотехническое обслуживание и т. д., - на этом останавливаю свой монолог. Последняя высказанная идея пришла мне в голову только что. Я решил творчески переработать осуществленный в моей истории проект посылки на село рабочих — "двадцатипятитысячников". Но только в моей задумке на село должны поехать не только рабочие, и не столько агитировать за колхозы, сколько поднять производительность крестьянских хозяйств, в первую очередь, обобществленных. А уже налаживание работы последних должно послужить главным аргументом в агитации за объединение единоличников в коллективы. В любые — артели, ТОЗы, коммуны, посевные товарищества… Если вырастет число сбыто-снабженческих и машинопрокатных кооперативов — тоже хорошо. Но вот проникнутся ли господа профессора? Возьмутся ли за этот гуж? — Та чего же вы, собственно, хотите от нас? — вопрошает профессор Макаров. — Если вы все уже решили? — Подкрепить эти общие замыслы экономическими расчетами. Не буду же я предлагать правительству и руководству ВКП(б) действовать по принципу "вали кулем — потом разберем"? Будем считать: что, кого, сколько и куда надо направить, чтобы поднять урожайность и валовые сборы зерна, как еще можно заинтересовать крестьян в повышении товарности зернового производства, чтобы закупки хлеба в 1928/29 году прошли достаточно гладко, не вынуждая хвататься за чрезвычайные меры, вроде продразверстки и раскулачивания, — не мешает еще раз пугнуть моих собеседников призраком известных им по годам "военного коммунизма" решений. Задумались. Вот-вот, думайте, черт вас возьми! Что же поделать — тихой и мирной кооперативной эволюции так или иначе, но все равно у нас уже не выйдет. В конце совещания, не давая ни себе, ни привлеченным специалистам расслабиться, быстро набросал жесткий график решения поставленных задач. Не сомневаюсь, что программу экстренных неотложных мероприятий по росту производства зерновых и развитию обобществленного сектора в сельском хозяйстве на 1928 год вчерне слепить сумеем достаточно быстро. Остановка будет за малым — убедить родные партию и правительство, что именно на исполнение данного замысла нужно в чрезвычайном порядке мобилизовать необходимые силы и средства. Опять Дзержинского уговаривать? Положим, уговорю. Но при наметившейся разноголосице в Политбюро его авторитета может и не хватить. Да даже наверняка не хватит! Тут надо крепко задуматься… Если идти обычным бюрократическим путем — то это только через Феликса Эдмундовича — своего непосредственного начальника, председателя ВСНХ СССР. Кстати, он и как председатель ОГПУ должен быть в курсе этого начинания. Если и без всяких чрезвычайных кампаний акты кулацкого террора против сельских активистов исчисляются сотнями в год, то уж в ответ на экстраординарные усилия по развитию сельских коллективов противодействие кулаков резко возрастет. Так, что-то я резко тупить начал. Ничего не соображаю. Надо переключиться, да и рабочий день кончился. Всё, домой — отдохну маленько, да и обмозгую, что делать. Хорошо, что после всех этих волнений возвращаешься домой, как в уютную гавань. Не в том смысли уютную, что там тишь, гладь, да божеская благодать, — хлопот всяких хватает, тем более, с рождением Лёньки, — а в том, что ждут меня там и любят. Душой там отдыхаешь. Вот и сейчас, улучив минутку, когда Лида, оторвавшись от своих забот, села вместе со мной за стол поужинать, просто любуюсь ею и не могу насмотреться. Однако она у меня не только красавица, но и умница. И потому, когда дело дошло до чая, беру свой портфель и достаю из него два листочка с поспешно нацарапанными верным "Паркером" тезисами: — Вот, Лидия Михайловна, взгляни-ка. Очень хотелось бы знать, что ты об этом думаешь. Жена пробегает листки глазами и поднимает взгляд на меня: — Ты же знаешь, Витя, что я в сельском хозяйстве не специалист… — Но хотя бы общую идею ты уловила? — А что тут улавливать? — она еле заметно дергает плечами, отчего плотно запахнутый на ней теплый халат чуть-чуть распахивается у ворота, приоткрывая ключичную ямку. — Ты же сам все сформулировал! — жена снова опускает глаза к строчкам тезисов и читает вслух: "Провести комплекс мероприятий по расширению запашки, повышению урожайности зерновых и экономическому регулированию зернового рынка с целью увеличить в текущем году долю товарного хлеба и объем хлебозаготовок". — Тут вот какая проблема, Лида, — пытаюсь объяснить ей суть своих затруднений. — Если пойти с этими тезисами обычным путем, через Феликса Эдмундовича то, боюсь, это не даст результата. Дело в том, что сейчас в Политбюро по вопросу о хлебозаготовках мнения разделились. Рыков, Бухарин, Томский, Калинин — хотят с крестьянином помягче обойтись, заинтересовать его экономически. Но выше головы не прыгнешь. Негде нам взять ресурсы, чтобы интерес в крестьянине подогреть. Сталин, Молотов, Андреев, Косиор — за применение жесткого нажима на крестьянство, особенно зажиточное. А это чревато знакомой по "военному коммунизму" крестьянской хлебной стачкой. Я же ни на чью сторону не встаю, вот и боюсь, что они за своими спорами обо всем прочем позабудут и от моих тезисов отмахнутся. — А ты хочешь и не к тем, и не к другим, и сделать упор не на том, как зерно взять, а на том, как его больше вырастить? — уточняет жена. — Именно! — шустро же она соображает. — Значит, надо, чтобы в Политбюро не только Дзержинский от ВСНХ с подобными предложениями выходил, — после краткого раздумья произносит жена. — Во-первых, коли затрагиваются проблемы сельского хозяйства, то никак нельзя обойти наркома земледелия РСФСР Александра Петровича Смирнова. — Вот! Умница! — восклицаю с искренней радостью. Конечно же! С Наркомзема, значит, и начнем. — А чтобы не отмахнулись, надо и еще кого-нибудь привлечь, продолжает Лида. — Скажем, пусть Смирнов еще и украинский Наркомзем подключит. Нет, — качает она головой после секундной паузы, — для Политбюро, пожалуй, этот уровень низковат будет… Тогда лучше выходить прямо на кандидатов в члены Политбюро: предсовнаркома УССР Власа Чубаря и председателя ВУЦИК Григория Петровского. Кагановича беспокоить не стоит — как я слышала, тот очень осторожный, и со всякими новыми идеями связываться не станет. А Григорий Иванович, как сопредседатель ЦИК СССР от Украины, может еще и нашего "всесоюзного старосту" подключить, который, к тому же, член Политбюро. — И еще раз умница! — подскакиваю со своего места и расцеловываю благоверную в обе щеки. — Вот так, кружным путем, вопрос и запустим. Получится, что инициатива пойдет не от меня лично, и не от "левых", и не от "правых". А так, чисто по ведомственным колеям прикатится одновременно и в Совнарком, и в Политбюро. Правда, что программку всей этой затеи я состряпал — известно станет… — все-таки сомнения меня одолевают. — А разве большая трудность изобразить дело так, что тебя уважаемые люди попросили? — отвечает на мои сомнения жена. — Те же Смирнов, Чубарь и Петровский. Ведь на самом деле попросят дать обоснование. И кого же еще им просить? Небось, не забыли еще, что программа кооперирования села, что Сталин озвучил на XIV съезде ВКП(б), под твоим руководством готовилась. Вот так, с помощью Лиды, в общих чертах с бюрократическими ходами определился. Теперь, главное, не затянуть. Правда же, хоть десять раз ее умницей назови, все равно мало не будет. И когда она научилась в хитросплетениях в нашей правящей верхушке так разбираться? У нее ведь и своей работы хватает. При этом Лида ведет себя, как заправская пламенная революционерка. Не захотела никого нанимать для ухода за ребенком, и в ясли его отдавать тоже не пожелала. С начала осени стала прямо с ним на руках на работу ходить. Пешочком, с колясочкой, от Страстной площади до Лубянской. Мессинг ей ширму в кабинете поставил, чтобы она могла без помех Леньку грудью кормить. И я свою лепту внести пожелал, раз уж отговорить не удалось. Понял уже, что пустое дело: если отговаривать, или, тем более, пытаться на нее надавить, то упрется, и встанет как скала, — не свернешь. Поэтому предложил: — Может быть, тебе переноску сшить, чтобы Лёньку таскать было сподручнее? — Переноску? — не поняла Лида. — Ну, такую сумку-кенгуру, чтобы малыша на животе таскать можно было, а руки свободные… — коряво что-то у меня объяснения получаются. В ответ на мои слова Лида сначала прыснула, а потом не выдержала и зашлась в хохоте. — Ты чего? — чуть обиженно недоумеваю я. — Ой, не могу… — машет она рукой. — Как представила…. как представила себя кенгурихой, скачущей с сумкой на пузе, а в ней — Лёнька… — и она снова захохотала. Потом, вытерев невольные слезы, уже серьезным голосом поинтересовалась: — Это тоже оттуда? — Оттуда… очень широко использовали в мое время. Правда, с первой попытки соорудить переноску не удалось. Лиде несколько раз перешивать пришлось, прежде чем мои воспоминания удалось претворить в нечто удобоваримое. Этой новинкой, стоило молодой маме притащить в ней Лёньку в женскую консультацию, сразу заинтересовались толкавшиеся в очереди на прием другие мамаши. Она о том интересе уже и думать забыла. Но, снова появившись там — так, для порядка, — в начале января, узнала, что кто-то из энергичных дамочек, что осенью, прямо там, в консультации, сняли у нее выкройки, не только сами себе что-то похожее смастерили, но уже пропихнули пошив таких переносок в какую-то артель, да вроде и два-три частника тоже начали шить. На следующий день отправляюсь вместе с Лидой в ОГПУ. В виде исключения — не по делам Аналитического отдела, а по своим собственным. А то все я на отдел пашу — пора бы и отделу на меня поработать. — Станислав Адамович, — обменявшись приветствиями, излагаю свою просьбу начальнику. — Есть большая потребность проанализировать возможную реакцию крестьянства на усиление нажима в хлебозаготовках, и на форсирование коллективизации села. — А что тут анализировать? — удивляется он. — Берите сводки Информотдела, там все эти настроения расписаны. — Претензии крестьян я и так наизусть знаю, — возражаю ему. — Зажиточные жалуются, что сельхозналог высок, что мало товаров селу достается. Бедняки и середняки недовольны, что товары завозят не осенью, когда они хлеб сдают и могут их прикупить. В минувшем году пошли разговоры, что вот, мол, рабочим дали 7-часовой рабочий день, а они оттого еще меньше товара для села выработают. Пеняют Советской власти, что задолженность по семенной ссуде сняли, но что толку в этом тем, кто ее уже уплатил? — Там чего вам тогда надо? — недоумевает Мессинг. — Мне не сегодняшние жалобы важны, — стараюсь разъяснить свои нужды. — Другое важно понять: как крестьяне могут ответить на возможность применения разного рода чрезвычайных мер, наподобие продразверстки и раскулачивания, как в гражданскую. Повстанчеством? Террором? Поджогами? Забоем скота? Сокращением запашки? — Это же специальный запрос надо будет отправлять уполномоченным ОГПУ на местах, — качнул головой мой собеседник. — Информотдел сам на себя такую дополнительную обузу взваливать не станет без санкции свыше. Так что — идите со своей просьбой к Менжинскому. Или прямо к Феликсу Эдмундовичу. Совсем не хочется лишний раз Дзержинского обременять, но, похоже, придется. Потому что аргументы против чрезвычайных мер потребуются, и аргументы серьезные. А пока возвращаюсь в кабинет, где работает Лида. Помогу ей немного с текучкой. Сидим за одним столом с разных сторон, копаемся в бумажках, даже словом не перемолвимся… Как будто почувствовав мое настроение, жена, — дождавшись, однако, момента, когда сотрудник, с которым она делила кабинет, выйдет по каким-то своим надобностям, — отрывает взгляд от папок с документами и обращается ко мне: — Витя… Убедившись, что на нее устремлен мой ответный взгляд, простенько так произносит: — Витя, у меня, кажется, будет второй, — и легкий поворот головы в стороны ширмы, из-за которой выглядывает краешек кушетки, где спит невидимый отсюда Лёнька, уточняет, о чем речь. Улыбаюсь. Не только самому известию, но и выбранному Лидой времени и месту, чтобы донести эту весть до меня. Да плевать, в конце-то концов! Встаю, подхожу к ней, аккуратно, но настойчиво вытаскиваю из-за стола, и принимаюсь целовать. — Ты что, — лепечет жена, переводя дыхание, — увидят же! А лицо у нее довольное, или скорее, умиротворенное. — Пусть завидуют! — заявляю не без самодовольства в голосе и снова приступаю к поцелуям.