Иоанн Мучитель - Валерий Елманов

Пришлось палачам возвращаться несолоно хлебавши.

Точно так же случилось и с князем Андреем Оленкиным. Присланные тоже нашли его мертвым на поле брани. Правда, здесь за погибшего сполна расплатилась семья, которую Иоанн повелел уморить в заточении.

Не спасал и монастырь. Кое-кто пытался укрыться в его стенах, наивно полагая, что уж до божьей обители царю не дотянуться. Наивные. Правда, поначалу опричники, направившиеся за бывшим храбрым воеводой Никитой Козариновым-Голохвастовым, узнав о том, что он постригся, и впрямь отступились, вернувшись к Иоанну ни с чем. Дескать, опоздал ты, государь. Постригся он, так что не в твоей ныне воле.

— Ишь ты, — крутнул тот с завистью головой. — Райских садов восхотел. Ангельский чин на себя приял, — и, вспомнив, какой чин и в каком месте посулили ему самому, непреклонно заметил: — Нешто ангелам гоже на нашей чумазой земле жити да среди грешников? Им небеса дарованы, а он тута пребывает. Не иначе как взлететь не получается — грехи изменные книзу тянут, да и пузцо мешает, — вовремя вспомнил он о дородности бывшего воеводы. — Ну так, надобно ему подсобить в сем богоугодном деле. А посему посадите-ка его на бочку с порохом, чтоб помочь ввысь подняться.

Впрочем, это еще было благом — удостоиться мгновенной смерти. Еще один именитый воевода — князь Петр Щенятев, пытавшийся укрыться в монастырской келье, такой милости от царя не удостоился и был убит лишь после того, как его хорошенечко поджарили да загнали под ногти несчетное количество игл. Про побои и говорить не стоит — мелочи.

Именно с тех времен берут исток выражения, дошедшие до наших дней. Только сейчас мало кто знает, что «правду подлинную» говорили после первого пыточного дня, в который обычно каты царя Иоанна не применяли ничего серьезного, ограничившись специальными палками — длинниками. Оттуда же и второе — «правда подноготная». Когда под ногти загоняют иглы, человек и впрямь выкладывал все самое сокровенное, выворачивая память до самого, до донышка. Из этого времени и третье. Не вмещалось разросшееся хозяйство Малюты Скуратова в Константиновской башне, никак не вмещалось. Потому и пришлось оборудовать часть помещений на обратной стороне, уже за кремлевскими стенами. Вот тебе и «застенки».

Не стоит думать, что царь казнил лишь безвинных. Доставалось от него и за дело, так что головы летели и у взяточников, и у неправых судей. Для того Иоанн частенько самолично разбирал жалобы и принимал по ним решения, верша суд скорый и беспощадный. Но и тут он хотел не столько добиться справедливости, сколь жаждал обрести народную любовь, чтобы подданные говорили о нем с восторгом и восхищением, а еще лучше — с умилительными слезами на глазах. И опять-таки нужно это было ему не само по себе, а чтоб и в этом переплюнуть ненавистного Подменыша.

А когда становилось мало воевод, бояр, окольничих и прочих боярских детей, когда становилось скучно председательствовать в суде, а жажда крови делалась нестерпимой, он принимался за тех, кто всегда был, образно говоря, в запасе, то есть за пленных, через что один раз чуть не пострадал. Смелый ливонский дворянин Быковский ухитрился не просто увернуться от разящего царского удара, но и вырвать копье из рук не ожидавшего такой наглости Иоанна. Он уже замахнулся им для достойного ответа, но тут подоспел царевич, который лихо срубил дерзкого ливонца. Иван вообще в таких случаях трудился бок о бок с отцом да так усердно, что царь даже на краткое время забывал, что перед ним «сучье племя, выблядок и сын Иудин». Правда, потом он почти сразу вспоминал об этом и еще больше злился. Получалось, что Подменыш обскакал его даже в этом — вон какой ладный да пригожий сын вырос у него, тогда как он, Иоанн истинный, до сих пор пребывал без ничего и без никого.

Похвальба, что он растлил тысячу дев и собственноручно задавил тысячу своих незаконных детей, которую он себе иной раз позволял высказать на веселой пирушке, была наполовину ложью. Растлить — да, тут он трудился в поте лица, словно похотливый козел, причем чуть ли не ежедневно, особенно когда устраивал смотрины по поводу выбора очередной жены, а вот удавить… Для этого надо поначалу родить, а с этим у его избранниц выходило худо. Можно сказать, никак не выходило. Так что на самом деле не было ни тысячи, ни сотни, ни даже десятка. Да что там, ни одной.

И похвальба эта в первую очередь предназначалась не боярам, а тому, кто незримо за ним наблюдал, то есть его двоюродному братцу — авось проглотит да отсрочит неминуемое еще на годок-другой. Иоанн и сам понимал, что это глупо, что пытаться обмануть Димитрия таким способом смешно, но вдруг…

Меж тем количество воевод на Руси, благодаря неусыпным трудам царя-батюшки, все убывало и убывало. К тому же в этом нелегком деле изрядно помогали и прочие — те же шведы, поляки и Литва. Как ни странно, несмотря на «нещадно изничтоженных изменщиков», число одержанных побед не увеличивалось, а как бы даже напротив — становилось все меньше и меньше, да и те, что иногда случались, были жалкими и куцыми.

Впрочем, даже без выбитых, вырезанных, изничтоженных воевод у Руси то и дело появлялись возможности существенно улучшить свои дела с помощью одной лишь дипломатии. Но не было больше на свете дьяка Висковатого, а вместе с ним и самых ближайших его помощников. Трое положили голову на плахе в тот роковой июльский день, еще двое попросту не дожили, замученные под пытками. И результаты не замедлили сказаться, причем уже через несколько месяцев.

Прибывшее в начале октября того же года в Новгород шведское посольство везло с собой не просто мир. Оно еще имело тайный наказ от бывшего герцога Лифляндского, а ныне короля Юхана III[66]. Сменивший незадолго до того на шведском престоле своего буйного взбалмошного и жестокого брата Эрика XIV благоразумный Юхан первым делом стремился навести в стране порядок и был готов расплатиться за него даже существенными земельными уступками вплоть до согласия отдать Руси приморский Ревель.

Но послы так и просидели в Новгороде всю зиму, тщетно ожидая опасных грамот, которые им все никак не выдавали. Один из них — предприимчивый Янс — через своих людей сумел-таки сообщить Иоанну о тайных намерениях и поручениях, с которыми их прислали, но было уже поздно. Когда русские гонцы в спешном порядке, загоняя в скачке взмыленных лошадей, прискакали с этими грамотами в Новгород, ситуация кардинально изменилась. К весне шведы добились мира с датским королем Фредериком II[67], выступавшим на стороне Руси, а его младший брат Магнус[68] вместе с царскими воеводами потерпел поражение под тем же Ревелем, поскольку брать города никто уже не умел. Правда, князья Лыков и Кропоткин, а также родственник царя боярин Иван Петрович Яковлев только в феврале отправили к своему государю две тысячи саней, наполненных добычею, но что в том проку, коль они не добились самого главного. Поэтому вопрос о мире любой ценой сам собой отпал. Не нуждался уже в нем шведский король.