День Дьявола - Эндрю Майкл Хёрли

всего лишнего, наносного. Наше прошлое больше не будет нашим, нам будет казаться, что оно принадлежит кому-то другому.

Как оно и есть на самом деле, говорю я Адаму.

Теперь мне кажется нелепостью, что я когда-то преподавал Шелли и Шекспира, Харди и Хаусмана мальчикам в полосатых пиджаках.

Я говорю ему, что решение переехать в Эндландс его мать приняла сама. Из моего рассказа как будто бы следует, что у нее не было выбора. На самом же деле невозможно заставить другого что-то сделать, если человек сам не хочет. Это как со стадом во время Загона, говорю я. Собаки только направляют овец. А куда именно – овцы знают сами.

&

На открытой всем ветрам Куропаточьей пустоши снег лежал уже сплошным покровом, и следы Кэт оказались засыпанными. Отец прямиком направился к Седлу Пострельщика, то исчезающему в облаках, то снова появляющемуся. Но ветер усиливался, и впереди снежная пелена полностью закрыла нам обзор. Я не видел вообще ничего, кроме залитой кровью отцовой куртки и лунок, оставленных в снегу его сапогами. Мушкет неслышно ступал рядом, выискивая наиболее удобный путь. Из-за мокрого снега его шерсть висела сосульками.

Пес обычно прекрасно находил собственные следы и, как и овцы, мог по ним найти без особого труда дорогу обратно в Эндландс. Но когда мы оказались в овраге, навсегда запомнившемся нам полной, абсолютной тишиной, Отец скомандовал ему остановиться.

– По всей видимости, мы ошиблись, – сказал он. – В Куропаточьей пустоши нет таких утесов.

– Но мы не могли далеко уйти, – сказал я, – мы же шли по прямой.

– В такую погоду ты не сможешь идти по прямой, – отозвался Отец.

– Значит, нам придется пойти назад, – сказал я.

Отец расстегнул манжет рукава и посмотрел на часы.

– Через пару часов начнет темнеть, – заметил он.

– Я знаю, Отец.

– Без света непросто будет найти дорогу.

– Я знаю.

Отец просто хотел отогнать сомнения, вот и все. Я понимал, что он не собирается уйти из пустошей до того, как мы найдем Кэт, но он был прав. Ходьба по глубокому снегу вымотала нас, и какое-то время мы стояли, прислушиваясь. Именно о здешней тишине первой я забывал, когда уезжал из Долины. С собой в Саффолк ее не возьмешь, а в другом месте ее не бывает.

Мушкет с его острым слухом первым услышал крик и потрусил вперед, чтобы выяснить, что это.

– Похоже на овцу, – предположил Отец.

– Нет, это Кэт, – сказал я.

Крик донесся снова, но теперь он казался совсем другим. На этот раз в нем как будто слышались слова, но невозможно было определить, с какой стороны он прилетел. Мушкет залаял, и Отец велел ему замолчать. Я позвал Кэт и начал карабкаться вверх по склону.

Метель улеглась, и только редкие снежинки медленно кружились, падая на землю. Когда я поднялся на самый верх оврага, оказалось, что ветер унес метель дальше, за пустоши, и нашим глазам предстало тускло-оранжевое небо на горизонте. Нос Мушкета, похоже, онемел от холода. Он повел нас широкой дугой, так что мы направлялись теперь на запад, а не на восток.

Но хотя небо очистилось от облаков, следов Кэт не было видно, и местность казалась незнакомой. Определить расстояние здесь было трудно, как и трудно судить, насколько далеко от нас те белые хребты, которые мы видели, – до них несколько миль или несколько минут ходьбы. Вслед за Отцом я поднялся на более высокую точку, но и оттуда мы видели все то же самое. Я громко позвал Кэт, но ответом была тишина. Крик, который мы слышали, больше не повторялся.

Нам ничего другого не оставалось, как идти к Стене. Пока мы шли спиной к угасающему свету, мы держались нужного направления.

Закат расцветил горизонт алыми полосами, окрасил снизу облака розовым цветом, и почти сразу же налетел новый снежный фронт. Сумерки сгущались, пошел снег, и теперь мы могли только идти, не сворачивая, и звать Кэт.

К тому моменту, как свет угас, мы с Отцом, наверно, шли уже целый час, хотя вряд ли одолели хотя бы милю. Пересекать пустоши даже в разгар сухого лета было непросто, а уж в снегу каждый шаг давался с трудом, и невозможно было предугадать, то ли мы сейчас вступим в яму глубиной в ярд, то ли нога поскользнется. Когда мы дошли до котловин в пустоши, проще было скатиться вниз на заднице, чем спускаться на ногах, а карабкаться наверх на другой край было так же утомительно, как ползти на верх песчаной дюны.

Мы продвигались вперед, спускаясь и поднимаясь, через рвы и впадины и уже приближались к вершине особенно крутого склона, когда Отец нагнулся и схватил Мушкета за загривок, остановив его.

– Что такое? – спросил я.

Он не ответил, и когда я одолел последние несколько футов и оказался рядом с ним на кряже, я увидел, что он пристально смотрит вниз. Нашим глазам предстала Дальняя сторожка.

Что бы Старик ни рассказывал, я не мог себе представить, что она так хорошо сохранилась. Стены выглядели прочными, крыша – то, что всегда рушится в первую очередь, – выдерживала плотный покров снега. Со ставней облупилась черная краска, но они по-прежнему были плотно закрыты на засов. Мне вспомнилось, как время от времени из торфяных болот извлекают тела людей эпохи Железного века, и оказывается, что у них остались неповрежденными волосы, кожа и ногти. Удивительно, как что-то мертвое может казаться живым.

– Не понимаю, – сказал я. – Как мы могли оказаться здесь, если все время шли на восток?

– Ты же видел, куда садилось солнце, – сказал Отец. – Мы шли в верном направлении.

– А тогда так?

Отец снова посмотрел на сторожку, наполовину занесенную снегом.

– Не знаю, – ответил он.

– Как ты думаешь, мы сможем попасть внутрь? – сказал я.

– Лучше будет, если мы пойдем дальше, – отозвался Отец.

– Мы уже ушли от долины на много миль, – возразил я. – И нам придется искать дорогу в кромешной темноте.

– Может, и так, но это место лучше предоставить самому себе, – произнес он.

– На десять минут, Отец, – настаивал я. – Просто переждем метель.

Вместе мы раскидали сугроб, наметенный перед дверями, толкнули их внутрь и пробрались в образовавшийся проход. Из-за закрытых ставней на окнах в помещении царил полумрак, но даже при слабом свете было видно, что столовая, где Гидеон Деннинг с Эллинами играли в карты, пили виски и будили спящего под пустошами Дьявола, была полностью лишена всякой мебели. И если знаки, которые эти люди начертили на двери в ту ночь в конце октября, по-прежнему там оставались, как утверждал Старик, то они уже давно покрылись плесенью и паутиной.

В доме было холоднее, чем снаружи в снегу, и Отец прошел к камину, чтобы посмотреть, в каком он состоянии.

– Мало проку от него, – заметил он.

Внутри, в самом очаге, слоями лежало птичье дерьмо,