Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

остался с протянутой рукой, точно испуганный.

А вот вслед за тем подходит другой водонос, еще более простой еврей, не прислушивающийся к произносимому благословению, не отвечающий «Аминь», глядящий на учащих без любви, человек с грубым лицом, исполняющий свое благое дело неосмысленно… И этот грубый водонос смело подходит к отшельнику, его ничто не отталкивает; наоборот, водонос останавливается, ставит кувшин на скамью и, опершись рукою на пюпитр, говорит о чем-то с отшельником; видно, спрашивает, не желает ли тот воды, и подает ему. А отшельник страшно пить хочет, движет рот навстречу кружке. Орах-Хаим не заметил даже, произнес ли отшельник славословие…

Еще больше дался он диву.

Подумал Орах-Хаим, что Иоханан за что-то сердит на отшельника. И ненависть к отшельнику борется в нем с желанием сделать благочестивое дело. Но ненависть неуча к ученому одолевает и отталкивает его всякий раз… Решил Орах-Хаим расследовать этот случай…

Но его голова занята более важными делами, и он забывает…

Через некоторое время случилось нечто другое…

Однажды в канун новомесячия Орах-Хаим пришел в синагогу слишком рано. Синагога еще пуста. Наверху, у открытого окна щебечут птички; одна стая ласточек вылетает, другая влетает; внизу, в уголке у амвона стоит Иоханан-водонос и читает Псалтирь. Прошел Орах-Хаим мимо него, тот не обратил внимания, так он углублен был в чтение. Орах-Хаим стал невдалеке и прислушивается к его неграмотному чтению. Хочется уж ему улыбнуться… Но вдруг показалось ему, будто слова, так ошибочно произносимые Иохананом, не простые слова, а живые, будто в них чувствуется жизнь… Затем ему кажется, что слова из уст Иоханана летят вверх к потолку и касаются нарисованных там музыкальных инструментов «Аллилуи» царя Давида… И инструменты, едва их слово коснется, дрожат; вот отзывается арфа, там — флейта, иногда струна скрипки, но так тихо, что лишь ухом души можно поймать этот звук… А оттуда слова вместе с тихими звуками музыки летят к окну, и стая радостных птичек летают с воли навстречу им, подхватывают их и летают с ними ввысь, к небу, и новая стая птичек является на их место за новыми словами, новыми звуками…

Не ошибается ли он? Но ухо явственно слышит звуки вверху!

Вернулся Орах-Хаим после молитвы домой и спрашивает свою супругу: кто им носит воду? Она не знает. «Разве тебе надо об этом знать?» — спрашивает она.

— Конечно! — ответил ей раввин. — Если я спрашиваю, значит, я должен знать.

Выбежала раввинша на кухню и вернулась с ответом: «некий Иоханан». Орах-Хаим тогда ей сказал:

— Когда он придет, пошли его ко мне в комнату. Мне надо с ним поговорить.

Изумилась раввинша, но расспрашивать не смеет.

Через несколько часов Орах-Хаим, сидя у себя в комнате, услыхал за спиною кашель. Он обернулся: Иоханан-водонос дожидается у дверей.

Попросил его Орах-Хаим сеть. Тот не смеет.

Тогда Орах-Хаим сказал: «Я приказываю». Тот присел на краешек стула.

— Иоханан! — начал Орах-Хаим — я слыхал твое чтение Псалтири…

Вздохнул Иоханан:

— Пусть бы я хоть грамотно читал! — Иоханан произнес эти слова так серьезно и так просто, что Орах-Хаим стал думать, что ошибся. И не знает больше, о чем ему говорить с Иохананом. Но вспомнил про случай с отшельником и спросил:

— Иоханан, что ты имеешь против отшельника, почему ты ему воды не подаешь?

Смутился Иоханан; лицо его побледнело, как мел, но он промолчал. Орах-Хаим повторил свой вопрос; тогда Иоханан сиплым голосом ответил:

— Ребе! Мне не следует говорить… Это тайна…

— А если я повелю?

— Тогда мне не останется выбора.

И Орах-Хаим сказал:

— Я приказываю тебе!

— Я подчиняюсь!

— Знайте, ребе, — начал Иоханан — что Его Святое Имя по неизреченной милости Своей даровал мне чутье опознавать ученых… Сам я в науке не смыслю, но у меня есть нюх, и я издали чую ученого, истинно ли он предан Божьей науке…

— Откуда оно взялось у тебя?

— Я с юных лет прислуживаю ученым, этот труд я возложил на себя во славу Божию… Но я все боялся, как бы не ошибиться и не служить лжеученым. Я неоднократно молил об этом Господа, и молитва моя достигла небес в час благодатный, и дано было мне чувствовать запах Священной науки… И с тех самых пор я, проходя мимо занимающихся учением, постигаю степень их преданности Слову Божию. Есть ученые, от науки которых пахнет свежеиспеченным хлебом, — эти учат, не постигая глубин своей науки…

Если кто выше стоит, его наука пахнет свежими яблоками… Иногда — полевыми цветами, иногда даже — нежными ароматами…

— А какой запах ты чувствуешь у отшельника, Иоханан?

— Запах смолы! Горящей смолы из ада…

Не поверил Орах-Хаим и промолчал. А Иоханан прибавил:

— Ребе, пожалуй, даже лучше, если вы знаете, ведь вы наш духовный пастырь… А когда вам понадобится, я сумею помочь!

Изумился Орах-Хаим его словам, а Иоханан-водонос попросил позволения пойти домой.

— Нужно расследовать, — во второй раз сказал себе Орах-Хаим и снова забыл.

* * *

Раз он вспомнил об этом и решил нарочно пойти в большую синагогу после вечерней молитвы. Пришел, когда народ сидел уже на местах, занимаясь учением. Отшельник также сидел на своем всегдашнем месте. Орах-Хаим нарочно прошел совсем близко мимо отшельника, и заметил, что тот изучает действенную каббалу… Раввин коснулся даже пюпитра — и ничего, не слышно никакого запаха…

Его это немного даже смутило:

Как так? Он, Орах-Хаим, не чувствует, тогда как Иоханан-водонос чувствует! Как это возможно? И он решил, что тут вероятно кроется ошибка.

Сел Орах-Хаим за книгу, но ученье в ум нейдет. Закрыв книгу, отправился он домой ужинать; но пища в глотку не лезет. Он лишь умыл руки и взял кусочек хлеба в рот, чтобы иметь возможность произнести славословия… Сел писать «респонз» — ответ одному ученому, но чувствует, что мысли его неясны, нездоровится как-то. Дала ему супруга каких-то домашних средств, и он, прочитав молитву на сон грядущий, лег в постель. Едва он заснул, так около полуночи, как приснился ему страшный сон:

Кто-то будит его. Он открыл глаза и видит: перед ним его отец, мир его праху. И тот сказал ему:

— Общину твою снедает огонь, а ты не тушишь его!

И исчез, произнесши эти слова.

Вскочил Орах-Хаим с кровати и, побежав к окну, увидел, как из развалины на краю города, где, по словам служки, проживает отшельник, вырывается пламя, красные языки огня, и тянется оно к городу. Затем он заметил, что один огненный язык лижет крышу синагоги, другой — большой молельни, а вокруг по крышам городских домов летят