Догмат крови - Сергей Степанов

— Нет, конечно же, нет! — поспешил сказать журналист.

— Тогда попытайтесь уломать Чеберячку. Объясните, что в её интересах взять убийство на себя.

По дороге Бразуль, прокрутив в голове весь разговор, пришел к выводу, что Марголин выбрал неверный подход к Вере Чеберяк, женщине, как он успел убедиться, болезненно самолюбивой. Адвокат разговаривал с ней небрежным тоном, не скрывая гадливости. Неудивительно, что Вера вспылила. Несколько дней назад репортер встречался на квартире следователя Фененко с товарищем прокурора Лашкаревым и несколькими представителями магистратуры, сочувствовавшими частному расследованию. Проговорили до глубокой ночи, на все лады обсуждая дело Бейлиса. Лашкарев упирал на то, что чины судебного ведомства повязаны по рукам и ногам. «Вы …э-э… другое дело, — мямлил он, — вы журналист, не подневольный чиновник. Только дайте нам зацепку, ниточку дайте, а мы уж… э-э… выволочем госпожу Чеберякову за ушко да на чистое солнышко».

Отчего они все так уверены в ее соучастии в преступлении, задавался вопросом репортер. Говорили, что она и своих детей отравила. Но уж в это Бразуль ни за что бы не поверил. После смерти Жени и Вали она взяла на воспитание чужую девочку и нянчилась с золотушной малышкой. Да, она ходила по ресторанам, но иногда в самый разгар гульбы забывалась и еле слышно шептала: «Деточки мои, родненькие!» Бразуль заметил, что в последние дни Вере изменила обычная выдержка и самообладание. Она была хмурой, нехотя согласилась на поездку в Харьков, всю дорогу просидела в углу купе, не снимая вуали. Утром после приезда она отмалчивалась, и лишь гневная вспышка в номере Марголина напомнила прежнюю Веру Чеберяк. Как ни странно, журналист ей сочувствовал. Миллионщик не имел права оскорблять бедную женщину. Чеберяк — недюжинная натура, испорченная жизненными обстоятельствами. Она занимается воровским ремеслом, только кто же ныне в России не вор? Только миллионщики вроде Марголина, да и то потому, что им незачем воровать, они и так могут взять все, что захотят.

Бразуль дошел до «Эрмитажа», гостиницы далеко не такой шикарной, как «Гранд Отель». Он поднялся на третий этаж и толкнул дверь номера Чеберяк. Вера сидела на кушетке, скинув кофточку, и протирала зеленкой кровоподтеки, сплошь покрывавшие её смуглое тело. Сейчас, когда она сидела без вуали, было видно, что под глазом у нее вовсе не ячмень, а огромный синяк. Вторжение мужчины нимало не смутило Веру Чеберяк, она и не подумала одеться.

— Чем это тебя? — спросил Бразуль.

— Шоколадкой, — отрывисто бросила Вера.

Шоколадкой на воровском жаргоне называли кусок железа или свинца, обмотанный тряпками. Этим орудием отбивали все внутренности.

— Видишь, как тебе опасно оставаться в Киеве. Приняла бы выгодное предложение, уехала бы в Америку.

— Еще чего! — издевательски хохотала Чеберяк. — Взять на себя убийство за фальшивые векселя! Ты думаешь, я не заметила, что у твоего депутата за портьерой были припасены свидетели? Нашли дурочку! Чего они со всех сторон деньги суют? Воображаешь, твой депутат первый? Как не так! Иванов из жандармского сулил шестьсот рублей, чтобы я ему рассказала, кто убил Ющинского. Я над ним посмеялась. Мелко плаваете, ваше высокоблагородие! Он расшумелся, грозился сгноить меня в Косом Капонире. Разве он смеет кричать на даму! Фененко тоже волком смотрит. Хвастает, будто расшил все дело. Ага! Как губку с дырками. Одни дырки вместо доказательств!

Вера накинула кофту, принялась расчесывать гребнем волосы. Репортер спросил:

— За что тебя все-таки избили?

— Предупредили, чтобы язык не распускала, как мои невинные деточки…

Внезапно она зарыдала. Гребень вывалился из ее рук, она закрыла лицо руками.

— Проговорились, бедняжки! Отравили их, злыдни! Отомстить хочу за их безвинную смерть, да не знаю, как сделать. Крикнуть в церкви с амвона — отправят в желтый дом. Государю бумагу подать — посадят в Косой Капонир. Дай совет!

— Если расскажешь все без утайки, я опубликую статью в газете, — предложил репортер.

— В газете? Зачем? — Вера подняла заплаканное лицо, на котором читалось удивление и недоверие.

— Допустим, крикнешь ты в церкви. Кто тебя услышит? Дюжина глухих богомолок! А у газеты в тысячу раз больше читателей. Прессу недаром называют шестой великой державой. В России пока на журналистов смотрят свысока, но за границей перед ними ломают шапки, потому что газеты — это величайшая сила…

Увлекшись, Бразуль произнес оду свободной прессе. Чеберяк поняла, кажется, только одно.

— Ежели тиснуть клеветон, то весь Киев узнает? — переспросила она.

— Не клеветон, а фельетон. Узнает же не только весь город, а вся Россия и весь мир. Положим, сегодня ты обо всем расскажешь. Завтра я помещу статью в «Киевской мысли». Послезавтра мою статью перепечатают московские и петербургские газеты, а еще через день все крупные печатные органы в провинции и, заметь, все европейские, а затем и американские газеты. Пять дней, и каждое слово, произнесенное в этом номере, станет достоянием целого света!

— Оно бы и подходяще, да только как-то чудно через газету объявлять, — засомневалась Вера, но потом решительно кивнула головой. — Эх, была не была!

Бразуль вынул блокнот, и Вера начала свой рассказ. Она говорила так быстро, что журналист едва успевал записать главное. По словам Веры, однажды ее сын Женя Чеберяк подобрал на Загоровщине граненое шило, все в крови. Вера на всякий случай велела выкинуть эту дрянь в отхожее место. Через несколько дней в пещере нашли Андрюшку Домового. Тогда Вера не на шутку перепугалась: вдруг станут доискиваться, кто велел улику утопить? А тут еще Женька по секрету шепнул матери: «То шило, что я утопил, было Французовой работы. Я сегодня видел, как Павлушка Мифле такое же шило на рукоятку насаживал». Она строго-настрого наказала сыну помалкивать. Потом ее несколько раз сажали в кутузку под разным предлогом. Выпустили, когда дети отравились. Забрала их из больницы, да только они померли у нее на руках. Скучно стало, в квартире тихо, ровно на кладбище. К тому же домовладелец Захарченко повысил плату. Стала она подыскивать, кому бы сдать опустевшую комнатушку. Павлуша Мифле подсказал, что его работник Митрошка Петров ищет угол.

— Так Митрошка стал у меня квартировать. Он малый утешительный, деликатный, что в простом, недворянском звании редко встречается. Я о детях кручинюсь, а он сядет рядышком, повздыхает со мной, скажет так ласково: «Полно вам горевать, Вера Владимировна! Может, деткам сейчас лучше, чем вам. Они, ангелочки безгрешные, в райских садах ранеточки кушают. Помню я Женю, гарный был хлопчик, царствие ему небесное». Я спрашиваю: «Разве ты видел моего сыночк?» Митрошка отвечает: «Видел и Женю и Валю, когда вы сидели в участке, а они приходили обедать к Мифле».

Сначала Вера Чеберяк пропустила эти слова мимо ушей. Потом ее одолели сомнения. Конечно, покойный Женя часто бегал в слесарную мастерскую, но в дом его никогда не пускали, потому что мамаша Мифле ненавидела Веру и ее детей. Между тем квартирант уверял, что Верины дети приходили обедать по просьбе мамаши Мифле. Она отдельно накрыла им стол, приглашала еще заходить, да только на следующий день дети захворали. Выслушав эту историю, Вера решила добиться правды. Заглянула в гости к Мифле и попросила одолжить ей свечей. Сказала, будто ненароком, что собирается погадать в ночь на святого Андрея. Поставит свечи подле зеркала, чтобы в нем появился Андрюша Домовой и указал на своих убийц. Мифле испугался, позвал мать. Мамаша Мифле, раскричалась, чтобы Верка не вздумала впутывать их в свои темные делишки. Вера не выдержала и обронила: «Еще неизвестно, у кого делишки! После моего угощения никто не умирал». Слово за слово, женщины крепко разругались. Вера, разгоряченная перебранкой, отправилась домой. По дороге ее догнали двое мужчин. В темноте она не видела их лиц, только заметила, что они крепко держались за руки. Её начали избивать шоколадкой, потом пинали коваными сапожищами. К счастью, случайный прохожий спугнул нападавших, и они скрылись, держась за руки.

— Соображаешь? Ведь они не парубок с дивчиной, чтоб под ручку ходить. Один из них был слепой. А кто на Лукьяновке слепец, если не Павлушка Француз. Думаю, вторым был его брат, он ему всегда подсобляет. Я кумекала, кумекала и расшила все до ниточки, не то что твой следователь. Посмотрим, ты догадливый али нет. Вот тебе загадка! Павлушка слепой, а фартовые ребята завалили его заказами.

— Наверное, Мифле изготавливает воровской инструмент, — предположил журналист.

— Его отмычками любой засов можно вскрыть. И потом он слепой, значит, заказчиков не видит, никого не заложит. Теперь вторая загадка! Француз водит знакомство с сопливыми хлопцами. Пистоли им мастерит, Домовому рушницу зробил. Дает хлопцам порох, табачком угощает, а то спрячется с кем-нибудь из хлопцев в темной каморке…