Прокурор - Анатолий Безуглов

— Разочарованы, что не из самой столицы?

Виктор бросил на нее быстрый взгляд:

— Одеты по-столичному. Тут москвичей навалом гуляет по набережной. Не отличишь.

— А я действительно только что из Москвы. Училась там, ВГИК закончила…

— С чем его едят, этот ВГИК?

— Неужели не слыхали? — искренне удивилась девушка, несколько даже обидевшись за такой знаменитый вуз. — Всесоюзный государственный институт кинематографии.

— На кого же там обучают?

— Я, например, окончила сценарный факультет. Но, чтобы писать киносценарии, надо, по-моему, сначала узнать жизнь. Без опыта, без наблюдений ничего путного не сделаешь… Думала поехать на стройки Сибири или в Тюмень. Но предложили на телевидение…

— Без знания жизни — никуда, — согласился Виктор. — А еще на кого учат в вашем ВГИКе?

— На актеров.

— Хо! — вырвалось у шофера. — Что же, и Боярский, и Мордюкова, и Чурсина тоже там учились?.

— Но не все они из ВГИКа… В общем, многие наши студенты становятся звездами… Еще есть факультет операторов, киноведческий, — стала перечислять Баринова, однако водителя это уже, видимо, не интересовало.

— Смоктуновского люблю, — признался он. — Сила! «Гамлета» раз пять смотрел — и все мурашки по коже. — Он задумался, потом повторил: — Сила мужик. Наповал!

— Еще бы! Грандиозный! — подхватила девушка. — Я считаю, по-настоящему его открыл Козинцев. Так же, как Феллини — Джульетту Мазину, а в свое время Жан Кокто сделал Жана Маре, — загорелась было она, но, заметив, что шофер стал тускнеть от этих имен, которые ему ничего не говорили, спохватилась: — Неинтересно?

— О кино всегда интересно… Я так понял: артиста, который подходит по душе режиссеру, он будет в каждую свою картину толкать… Моя мамаша, к примеру, блины только из гречишной муки ладит. Пшеничная, говорит, не то…

— Вот-вот! — чуть не подпрыгнула от восторга Баринова. — Актер для режиссера — это его пластический материал, средство для самовыражения…

— Согласен, — скупо улыбнулся тот.

— Конечно! Мало кто понимает…

Она с жаром принялась развивать эту мысль, но шофер сказал:

— Прибыли.

Директорская «Волга» стала у закрытых ворот, сквозь витиеватый узор которых была видна уходящая к морю аллея, обсаженная топольками. Из-за глухой ограды выламывались купы платанов и акаций.

Ворота венчала сделанная из анодированного металла, сверкающая под лучами заходящего солнца надпись: «Зеленый берег». И внизу, тоже из блестящей проволоки, — «Дом отдыха южноморской сувенирной фабрики».

Виктор коротко просигналил. Отворил им быстрый худенький человек в полосатой тенниске и соломенной шляпе.

— Крутояров, — протянул он в окно руку Бариновой. — Фадей Борисович звонил. Все готово…

Он сделал знак водителю проехать на территорию. Виктор миновал линию ворот и остановился. Баринова вопросительно посмотрела на него.

— Директор дома отдыха, — пояснил Виктор.

Крутояров, закрыв ворота, сел на заднее сиденье.

— К седьмому, — бросил он шоферу.

Машина проехала по аллее, свернула и метров через семьдесят остановилась у небольшого коттеджа.

Баринова успела увидеть длинное одноэтажное здание, волейбольную площадку, где азартно, с гиканьем и уханьем, сражались за мяч с десяток парней и девушек; несколько уютных беседок, увитых виноградом, детскую площадку, уставленную персонажами известных сказок, сделанных из дерева и фанеры.

— Милости просим, — сказал директор дома отдыха, вылезая из машины.

В коттедже было две крохотные комнатки. В одной разместился спальный гарнитур с широкой кроватью, вторая была гостиной и кабинетом одновременно.

Виктор поставил на устланный однотонным паласом пол чемодан гостьи.

— Пора назад, — сказал он и направился к выходу.

— Спасибо, большое спасибо, — протянула ему руку девушка. — Очень интересно было с вами познакомиться.

— Буду завтра утром как штык. — Шофер, не выпуская ее узкую ладошку из своей крепкой руки, спросил: — А звать-то как?

— Флора, — улыбнулась девушка.

— Годится, — кивнул шофер. — А меня — Виктор Берестов.

И вышел.

— Располагайтесь пока, — вежливо откланялся и Крутояров. — А кушать приходите в самоварную. Это, как выйдете, второй домик налево.

Он на всякий случай посмотрел на часы, мол, не мешало бы поспешить. И удалился.

Флора это поняла. И уже через десять минут вышла из коттеджа, только умывшись и поставив неразобранный чемодан в шкаф.

Что ее поразило (из машины она почему-то не заметила) — это объявление на доске: «Убедительно просим рвать спелый виноград! Приятного аппетита!»

Виноград рос везде. До самоварной (тоже странное название) Флора шла коридором, образованным переплетением виноградных лоз.

Крутояров ее ждал.

Чудеса продолжались. В уютной комнате стоял стол, накрытый белоснежной скатертью. Хрустальная ваза все с тем же виноградом. Но прелесть была в другом. На полках вдоль стены стояли самовары. Их было штук тридцать — больших, средних и маленьких, чуть больше заварного чайника.

— Всю жизнь собирал, — похвалился Крутояров, показывая на сверкающие самовары. — И подумал: а почему бы всем не любоваться на этакую красоту? Подарил дому отдыха. Герману Васильевичу пришла идея так оформить…

Оформление было действительно под стать. Полки выкрашены под хохломскую роспись, на стенках — вышитые рушники, связки баранок.

— Этот самовар самый дорогой, — пояснил Крутояров, показывая на изящный самовар с вычурными ручками, краником с накладными узорами. Изготовлен на фабрике ювелира Пеца. Какое богатое тулово, а? В смысле работы. И материал отличный — нейзильбер.

— Тулово? — переспросила девушка.

— Это так корпус называется… А вот патриарх — завода самого Баташова. Смотрите, сколько медалей. Ведерный, для трактира.

Они прошли мимо экспонатов, тулова которых были различной формы — в виде вазы, кубка, репки, шара, яйца.

— Дровяные, так сказать… А этот, глядьте, — остановился Крутояров, — редкий экземпляр.

— Чем? — поинтересовалась Флора.

— Спиртом нагревается. Называется бульоткой… Ну, а это современный, электрический…

— Потрясающие выйдут кадры! — восхищенно произнесла Баринова. Особенно в цвете!

— Ну да! — откликнулся Крутояров. — Медь, мельхиор… — Заметив, что гостью заинтересовал самый крохотный самоварчик, он улыбнулся: — Для эгоиста…

— На одного, значит?

— Так и называется.

В комнату заглянула розовощекая девушка в белоснежном переднике.

— Здравствуйте.

— Добрый вечер, — ответила Флора.

— Подавать?

— Неси, Оленька. Соловья баснями не кормят, — весело посмотрел Крутояров на гостью.

Однако не умолкал ни на минуту в то время, когда Баринова ела (сам он сказал, что только от стола).

Девушка успела узнать, где и когда словоохотливый директор дома отдыха приобрел каждый самовар, кем выпущен и для каких случаев предназначается.

А в довершение всего был подан горячий самовар. Один из коллекции. Чаевничали уже вдвоем с Крутояровым…

…Поздно вечером, устав от дневных впечатлений, почти засыпая, Флора записала в блокнот:

«Ф. Б. Заремба. Типаж. Но не понятный. Бог знает что: с одной стороны как будто ретроград (манера говорить), а с другой — современный.

Г. В. Боржанский. Вещь в себе. Не глуп. Интересная биография.

Е. И. Анегин. Похож на гусара — не хватает только венгерки, сапог да острой сабли. Может, хороший производственник?

В. Берестов. Кажется, смышленый малый. Наладить контакт. Через таких людей, как шоферы и уборщицы, можно узнать больше, чем у начальства».

* * *

Приезд матери Захар Петрович воспринял как подарок судьбы. Евдокия Назаровна, казалось, многое поняла, когда переступила порог квартиры в то дождливое серое утро.

Спросила, куда уехали Галина и Володя. Он ответил, что в Хановей (Измайлов не сомневался в этом). Больше она вопросов по этому поводу не задавала. Возможно, и потому, что вечером того же дня Захар Петрович обнаружил: мать открывала женину шкатулку с украшениями — как-никак работа сына (шкатулка была переставлена), и, скорее всего, она обратила внимание, что обручальное кольцо Галина сняла.

Поинтересовалась мать, естественно, и делами на работе. Захар Петрович не умел врать, но и правду говорить не хотелось. Он ответил что-то неопределенное. Евдокия Назаровна не стала лезть ему в душу, знала: если нужно будет, откроется сам.

Сын не открывался, щадил. Вот так они и играли в какую-то непонятную игру, стараясь обходить больные вопросы. Вспоминали Краснопрудное, соседей, знакомых…

— А знаешь, Купчиха-то здравствует и поныне, — сказала как-то мать.

Купчихой звали гусыню, которая появилась на свет в год ухода Захара Петровича в армию.