Возвращение с края ночи - Алексей Свиридов

«Это другое место!» — недовольно транслировал Джой.

— Сам вижу, — помотал головой Сашка, — а приземляться на меня было обязательно?

Джой не понял.

«Здесь еще холоднее!» — заметил пес, не терявший практического отношения к вещам.

Да, в ночном зимнем лесу было еще холоднее, чем в горном бункере. Луна наполняла голый лиственный-лес призрачным сиянием. Невысокий холм, с которого скатился Воронков, был покрыт чахлым кустарником и увенчан черными зубчатыми елями.

Но холод здесь другой. Воздух плотнее и казался даже сладковатым после разреженного горного. Все равно, без шинели здесь пришлось бы совсем туго. Сашка поднял воротник.

Приходилось констатировать, что это воистину другое место. Вот только какое? Лес на этот раз, словно для разнообразия, слишком уж ординарный. Нормальной высоты деревья с черной корой, которые Сашка не брался бы опознать и днем, могли быть и липами, и вязами, и кленами. Кто их без листьев-то разберет. Не березы — точно, и не тополя. А конкретнее не скажешь. После больших и очень больших деревьев обычные — казались невысокими.

Какой-то уж очень простой лес.

Почему-то вспомнились семейные выезды за город, в такой же вот лес за грибами, на погромыхивающем мотоцикле «Урал» с коляской. Когда Сашка был еще маленький, сидел в коляске, закутанный по подбородок в брезентовый чехол, и захлебывался набегающим воздухом, когда отец наддавал газку по шоссе… Болезненно яркое детское воспоминание. Куда потом делся этот мотоцикл? Потом в семье появилась машина, а что стало с мотоциклом? Сашка этого не запомнил...

Залитый лунным светом зимний лес вполне мог быть тем самым, в котором в детстве Сашка нашел огромный белый гриб. Какой-то неправдоподобно здоровенный. По дороге домой сразу заехали в фотоателье и с этим грибом его — Сашку — сфотографировали. Фотка где-то осталась в одном из желтых конвертов, в которых он хранил теперь семейный архив.

Слеза навернулась. Нервы, размягченные алкоголем, шалили…

Но разум выделил главное — ничего не нашего, иного в лесу вот так навскидку не наблюдалось.

А что? За время путешествий по мирам иным вполне мог и снег выпасть. Погода нынче и не такие фокусы выдает.

Но нет…

Сколько бы ни плутал Воронков вдали от родных пенат, — такой аберрации сознание не желало допускать.

А что, если он очутился-таки на родной Земле и в своем измерении, только где-то в северных краях, на черт его знает каком расстоянии от дома? И от этого места до ближайшего жилья, как до Китая.

Такой расклад напугал Воронкова пуще перспективы застрять в совсем чужом мире. Ну что была бы за глупость — повидаться с паукообразными гуманоидами, одолеть жуткого хищника в не нашем лесу у не нашей речки, пройти по совсем уж нечеловеческим краям, выбраться из заброшенного не нашими военными бункера, все преодолеть и превозмочь и замерзнуть в диких лесах Подкаменной Тунгуски, где и тела-то не найдут…

Обидно.

— Нужно выйти к дороге, — выдыхая вместе со словами густой пар, скомандовал себе Воронков.

И пошел буквально куда глаза глядят — вперед. Перспектива найти дорогу была сомнительной. Но тут ведь главное — двигаться по прямой. Не закружить в лесу.

— Ну, что, Джой, не чуешь ничего? Нет ли поблизости какого зимовья. Или лучше пригородного шоссе. Если поймаю тачку, то могу пуговицей с брюликом расплатиться, — говорил он, проваливаясь в снег почти по колено и волоча за собой долгие полы шинели.

В подтверждение готовности расплатиться пуговицей он ухватился за одну и рванул, потом спрятал в часовой карман джинсов. В крайнем случае хоть останется на память.

И все же в лесу была одна странность, не замеченная прежде. На дальнем горизонте чувств маячила угроза, которая сгущалась кругом. Некая вражья сила наполняла лес своим присутствием. Враг был чужой — не Воронкова враг, а кого-то другого. Про Сашку здесь не знали, не чуяли его присутствия. Хоть это радовало.

Но тяжелая злоба двигалась по лесу в его сторону. И будто со всех сторон. Воронков ощущал это совсем слабо, но даже на таком расстоянии сконцентрированная персонифицированная ненависть заставляла волоски на коже рук вздыбливаться, как от ледяного ветра.

«Буря кончилась и светила луна!» — вспомнил Воронков прочитанную в незапамятные времена строку откуда-то. Откуда — не вспомнил, но рассказ был жутковатый, и фраза эта имела в нем ключевое значение.

Сашка остановился.

Вдруг родилось понимание, что вокруг него бушует буря. А он находится в самом последнем безопасном месте этой бури — будто в глазу урагана.

Вот оттого-то и тихо так. Ни шороха, ни птицы, ни зверя лесного не слышно. И луна, как лампа в морге, на одном из столов которого так покойно лежать, светит с высоты, пронизывая будто самую ткань мироздания своим мертвенным светом.

И вдруг будто колокольчик тенькнул вдали. Будто перестук раздался. Далеко, но все ближе стали слышаться звуки.

Они двигались прямо на него.

Кто-то, их много, они приближаются. И по мере их приближения он ощущал, как будто рок, будто материальная, тягучая лава, движется впереди них медленная, неотвратимая, пригибающая к земле волна холодной, исступленной и непримиримой лютой злобы.

Пытаясь определить направление, откуда ЭТО надвигается на него, Сашка завертел головой и вдруг обнаружил, что стоит на просеке.

Искал дорогу, называется! Нашел, вышел на нее и не заметил.

— Черт! — прошипел он и заскакал, проваливаясь в снег, по заметенной дороге в сторону, противоположную той, откуда ЭТО шло. — Черт! Совсем спятил! — обругал он себя и заспешил прочь с дороги, проламываясь сквозь кустарник. — Джой! За мной! Прячься!

Джоя не нужно было уговаривать. Он и сам чувствовал исходящее от неведомого врага зло.

Звук приближающегося отряда усиливался. То, что это отряд, и, похоже, многочисленный, уже не было сомнений.

Бряцание металла и размеренный, то слитный, то вразнобой, топот коней… Всадники двигались шагом.

Шагом, в такой яростной злобе, которая должна была бы бросить их в галоп, в бешеную скачку, заставить кричать, надсаживая глотку, и рубить, рубить, рубить… — невероятно.

И вот он увидел их и больше не мог оторвать взгляда, забыв о холоде.

Сначала показался авангард. Рыцари в белоснежных, похоже, покрытых эмалью доспехах двигались, как призраки в лунном свете. На мордах лошадей висел иней. Из конских ноздрей и узких прорезей в шлемах рыцарей вырывался пар. На копьях качались флажки.

Первыми ехали шестеро всадников с «Т»-образными прорезями на шлемах, напоминающих ведра, со взведенными арбалетами у луки седла. Кони тоже были в доспехах белого цвета.

Хвост колонны уходил в бесконечность.

Рыцари покачивались в седлах.

«Очки!» — вспомнил Воронков и тут же пожалел, что не испытал забавную находку в бункере.

Тихонько-тихонько, затаившись в своем кустарнике в каких-то десяти метрах от дороги, он начал вынимать из-под пепельной шинели очки.

Один из рыцарей, с прорезями забрала, напоминающими хищный оскал, повернул голову в сторону, где прятался Сашка.

Воронков замер.

«Он чует мой запах…» — возникла немедленно мысль, порожденная, видимо, сложной ассоциативной цепью.

Но рыцарь отвернулся.

Воронков возблагодарил судьбу за то, что белесая, седая шинель скрывает его в заснеженном лесу, а золотые погоны не блеснули в лунном свете.

А не блеснут ли очки?

«Нет ли у них привычки стрелять по всем подозрительным бликам?» — подумал Сашка, видя что многие, из проезжающих в колонне, держат наготове арбалеты, хотя и взведены они не у каждого.

И все же он решился надеть очки.

Поначалу лес в очках сделался светлее. И только. Потом вокруг засиявших белизной рыцарей начали проявляться черные колыхающиеся, как засветка вокруг свечей в старых черно-белых телефильмах, тени. И тут он увидел отчетливую дорожку своих следов, о которой почти забыл. Они и без очков читались явственно, но теперь контрастно выделялись на снегу!

«Идиот!» — обругал себя Сашка.

Потом появился сетчатый экран и начала двигаться по нему как-то неуверенно знакомая надпись: «Оп…»

И все.

И все потемнело.

Сашка снял вырубившиеся очки и нашел себя на берегу замерзшей речки, на крутояре, покрытом заиндевевшей травой.

Но снега не было. И потеплее в безветрии.

Вечер. Закат. Пейзаж с крутого холма захватывает и тянет взлететь.

У горизонта на фоне светлой полосы неба одинокая скала, похожая на колокольню.

И кровавые языки облаков.

— Джой?

«Я здесь, хозяин!»

Нет, теперь Воронков не сомневался, что его перекинуло в другой мир, потому что почувствовал момент перехода — уже знакомое, но всякий раз немного иное ощущение дискомфорта и сдавливания со всех сторон.

Он начал спускаться к реке, всматриваясь в отражение противоположного берега в стекловидной поверхности льда.