Даниил Хармс - Александр Кобринский

Предположение об Эстер имело основания: несмотря на то, что их брак распался, Хармс периодически встречался с ней и у них возникали кратковременные «романы». Надо сказать, что Хармсом время от времени овладевало чувство тоски по той любви, которая была, но навсегда осталась в прошлом. Иногда ему даже хотелось всё вернуть — но, разумеется, это было уже невозможно. Это не мешало, впрочем, возникновению отношений с другими женщинами. Так, к примеру, осенью 1930 года у Хармса был роман с бывшей прислугой его сестры Лизы — Настей. Иван Павлович относился к ней отрицательно, считал, что она Лизу портит: Настя целые дни проводила за туалетом, намазывая себя до невозможности, на первом месте у нее были наряды и т. п. Став городской жительницей, она немедленно разорвала отношения с женихом, который был у нее в деревне.

Иван Павлович передает аргументы сына, с помощью которых он защищал Настю перед отцом: «Даниил замечает, что наряды внешне облагораживают человека и есть первая степень культуры… Когда она приехала из деревни, была неотесанным бревном, а теперь она красиво одевается и имеет вполне приличный вид. Я подумал, м. б. без платья она еще больше нравится ему. Наконец, он стал говорить, что нужно помочь ближнему, что человек хочет учиться и пр. и пр.». Хармс настаивал на том, чтобы поселить Настю в квартире, отец активно возражал. В конце концов, точка зрения отца возобладала, но И. П. Ювачеву эти разговоры были настолько тяжелы, что он даже всерьез обдумывал возможность уйти из дома.

Осенью 1930 года в квартире Ювачевых практически еженедельно (а порой, и по два-три раза на неделе) собирались гости. Иван Павлович меланхолично отмечает в своем дневнике количество пустых бутылок водки и число рюмок, оставленных после каждого такого сборища. Но при этом надо заметить, что отец вел себя максимально тактично и в жизнь сына не вмешивался, хотя порой и делал ему замечания.

Ложась спать, Хармс зачастую оставлял отцу записку (иногда с шуточными стихами) с просьбой разбудить его в указанное время. Иван Павлович честно старался разбудить сына, но удавалось ему это отнюдь не всегда — ночные посиделки заканчивались очень поздно. Сам Хармс периодически пытался «начать новую жизнь», писал себе в «правилах» что-то вроде «сократи число ночлежников и сам ночуй преимущественно дома», но это не получалось.

Кстати, в том же 1930 году Ювачеву-старшему удалось с большим трудом отбить «нападение» ЖАКТа на квартиру. В городе началось очередное «уплотнение», и в квартиру собирались подселить жильцов. Иван Павлович приносил справки из секции научных работников во Дворце труда, а когда это не помогло — прописал в квартире дочь Елизавету с мужем. Только после этого ЖАКТ отступился (впрочем, ненадолго — через некоторое время в квартиру Ювачевых все же подселили старую женщину с дочерью).

Пожалуй, последним знаковым событием в отношениях Хармса и Эстер стала отправка ей 22 декабря только что написанной драматической поэмы «Гвидон» (закончена 20 декабря). «Дорогая Эстер, — писал ей Хармс, — посылаю тебе вещь „Гвидон“. Не ищи в ней частных смыслов и намеков. Там ничего этого нет. Но каждый может понимать вещь по-своему. Это право читателя. Посылаю тебе эту вещь, потому что я тебе ее посвятил. Мне бы хотелось, чтобы она была у тебя. Если ты не пожелаешь ее принять, то верни обратно».

Письмо было подписано очередным вариантом псевдонима: «Даниил Хормс».

Что имел в виду Хармс под «частными смыслами и намеками», сказать трудно. Однако сюжет, связанный с поэтом Гвидоном (разумеется, не имеющим никакого отношения к пушкинскому персонажу), пытающимся урезонить свою невесту Лизу, вполне мог быть спроецирован на отношения между Хармсом и Эстер, особенно учитывая весьма рискованное и провокативное сексуальное поведение Лизы. Впрочем, в финале на предложение Настоятеля подать для них две кареты Лиза отвечает: «Спасибо, Настоятель, мы сядем в одну карету».

Текст «Гвидона» дошел до нас лишь в черновой редакции. В кусках, которые Хармс написал чуть позже, намереваясь включить в окончательный текст, есть замечательный стихотворный текст — один из лучших в его творчестве:

Когда дубов зелёный листсреди росы,когда в ушах мы слышим свисткривой косы,когда земля трещит в длинуи пополам,тогда мы смотрим на лунуи страшно нам.Но лишь в ответ ударит в пеньстальной топор —умчится ночь, настанет день,и грянет хор,тогда во мне, открыв глаза,проснётся вновьволна морей, небес гроза,моя любовь.

В черновике не видно, чтобы Хармс включил эти строки в основной текст. Но уже позже, весной 1933 года, он процитировал в записной книжке строки из Гвидона, в которых, по его мнению, была достигнута подлинная чистота — эти строки как раз входили в куски, приложенные к основному тексту.

Тридцатого декабря Хармсу исполнилось 25 лет — это был первый его юбилей. Отец разбудил его в десять часов утра, назвал юбиляром и подарил ему освященную просфору, вино и книги. К подаркам приложил стихотворное поздравление:

Лет двадцать пять со дня рожденья,Сегодня, в праздник именин,Тебе приносим поздравленья,Семь книг и к ним вина графин.

В январе — феврале 1931 года Хармс активно изучает магию и оккультизм, особенно интересуется картами Таро, пытается изучать иврит. Читает много книг по самым разным областям знаний, включая самые неожиданные (к примеру, по теории атомного ядра). Весна и лето этого года были очень продуктивны в творческом смысле: до нас дошло почти два десятка написанных в это время стихотворений и несколько прозаических текстов. Пожалуй, самой серьезной новацией стало появление в творчестве Хармса любопытного мифопоэтического образа — девушки по имени Хню:

ВОДА И ХНЮ

Хню:Куда, куда спешишь ты, вода?

Вода:Налево.Там, за поворотомстоит беседка.В беседке барышня сидит.Её волос чёрная сеткаокутала нежное тело.На переносицу к ней ласточка прилетела.Вот барышня встала и вышла в сад.Идёт уже к воротам.

Хню:Где?

Вода:Там, за поворотом.Барышня Катя ступает по травамкруглыми пятками.На левом глазу василёк,а на правомсияет лунная горкаи фятками.

Хню:Чем?

Вода:Это я сказала по-водяному.

Хню:Ой, кто-то идёт к нам!

Вода:Где?

Хню:Там.

Вода:Это рыбак Фомка.Его дочь во мне утонула.Он идёт побить меня камнем.Давай лучше громкоговорить о недавнем.

Рыбак:Один я.Из меня тянутся ветви.Грубые руки не могут поднять иголки.Когда я смотрю в море,глаза мои быстро слезятся.Я в лодку сажусь,но лодка тонет.Я на берег прыгаю,берег трясётся.Я лезу на печь,где жили мои деды,но печь осыпается.Эй, товарищи рыбаки,что же мне делать?(Увидя Хню.)Неужто Хню?

Хню (молча):Да. Это я.А вот мой жених Никандр.

Никандр:Люблю, признаться, вашу дочь.И в этом вас прошу помочьмне овладеть её невинностью.Я сам Бутырлинского края,девиц насилую, играяс ними в поддавки.А вам в награду, рыбачок,я подарю стальной сачоки пробочные поплавки.

Рыбак:Шпасибо, шпасибо!

Никандр:Лови полтину!

Вода:Какую мерзкую картинуя наблюдаю.Старик поймал полтину в рот.Скорей, скорей за поворотнаправлю свои струны звонкие.

Хню:Прощай, вода.Ты меня не любишь?

Вода:Да.Твои ноги слишком тонкие.Я ухожу. Где мой посох?

Хню:Ты любишь чернокосых?

Вода:Жырк, жырк,лю-лю-лю.Журч, журч.Клюб,клюб,клюб.

                    в с ё                               (1931)

Хню — это вариант лесной девы. По рассказам, в комнате Хармса висела картина художника Петра Соколова «Лесная девушка», которая, видимо, и дала толчок к созданию этого образа:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});