Плещут холодные волны - Василь Кучер

— Хорошо. Очень хорошо, — слегка поклонился Джоглу.

— Мы долго вас искали, — продолжал советник. — Запрашивали одно учреждение за другим, и все отвечали: не слышали о таком моряке, не видели, ничего не знаем.

Турок опустил глаза и о чем-то своем, постороннем заговорил с комендантом.

Павло коротко рассказал советнику о своих скитаниях по морю и здесь, по комендатурам, полицейским управлениям и в лагере. В его голосе звучало чувство глубокой обиды, почему все это продолжалось так долго. Сколько нужного времени потеряно напрасно, а там, на Родине, теперь каждый миг на счету, каждый человек должен быть на своем посту. Все для фронта, все для победы над злым врагом.

— Помогите мне вырваться отсюда на фронт, к своим. Я не могу больше мучиться здесь, когда там так трудно. Сколько бы я людей спас за это время от смерти? Подумайте только. А тут пропадаю... Я очень прошу вас, товарищ Иванов, помогите мне вырваться...

— Поможем. Теперь мы знаем, где вы. Мы будем хлопотать перед правительством, чтобы вас отпустили раньше. Через Москву будем хлопотать. Нужно только ваше заявление о желании вернуться на Родину, — сказал советник.

Павло тут же сел писать заявление.

— Да вы разденьтесь, Павел Иванович, здесь тепло, — посоветовал Иванов.

— Неудобно как-то. У меня такая одежда... — смутился Павло.

— Ничего, ничего.

— Как хотите, — пожал плечами Павло и, сбросив турецкую шинель, остался в потрепанном кителе и галифе, которые напоминали старый рыбачий парус, давно выброшенный на свалку. Морская соль до сих пор проступала на одежде, словно та была пересыпана нафталинной пылью.

Лицо советника перекосилось от гнева, но он сдержанно обратился к турку:

— Видели, господин Джоглу?

— Конвенция. У нас нет конвенции, — развел тот руками.

— А совесть у вас есть? Совесть? — тихо сказал советник.

Турок отвернулся к окну и снова стал что-то быстро говорить коменданту лагеря.

Павло сидел, не зная, куда девать себя, словно его раздели догола и поставили перед толпой. Неспокойные его руки так и бегали по одежде, словно поправляли что-то. Он коснулся кармана, где лежали часы, выхватил их и подал советнику:

— Вот еще один документ. Море переплыли и не остановились. Кировские... Первого выпуска...

Советник приложил часы к уху, послушал. Потом взглянул на выцветший циферблат, спросил:

— И не остановились, говорите, ни разу?

— Нет. Все остановилось. Все погибло в море, а они, как шли, так до сих пор и идут по московскому времени, — гордо сказал Павло. — Верил я, что вернусь к своим. Там очень трудно... А я ведь врач... Полевой хирург...

— Нет, — сказал советник, — там теперь стало полегче. Там уже отлегло немного.

— Да? Когда же? — так и бросился к нему Павло.

— Неужели вы ничего не знаете?

— Откуда? Разве тут что-нибудь услышишь? — с обидой проговорил Павло.

— Немцев окружили на Волге и разгромили. Фельдмаршал Паулюс сдался в плен. По всей Германии звонят похоронные колокола. Приспущены флаги в учреждениях. Огласили траур. Наши войска начали победное наступление вперед на запад.

Господин Джоглу приказал что-то коменданту, и тот вылетел из комнаты, даже не оглянувшись.

— Мы перешли Дон и вступили на Украину. Десятки и сотни тысяч пленных. Неисчислимые трофеи. Разгром немцев на Кавказе. Я вам газеты привез.

Он вынул из портфеля пачку газет и подал Павлу. «Правда», «Комсомолка». Павлу даже не верилось. Он перелистывал их, прижимал к себе. Увидев фото, вскрикнул:

— Погоны? У нас погоны?

— Да. Введена новая форма и погоны. Там все прочтете, — сказал советник. — А сейчас надо вас хоть немного приодеть. Господин Джоглу, вы поможете мне в том, чтобы наш офицер, военный хирург Заброда, имел более или менее приличный вид? Неудобно ему все-таки сидеть в турецком лагере в таких лохмотьях.

— О да, с дорогой душой! — вежливо поклонился турецкий представитель.

Они вышли на улицу, сели в машины. Павло заметил улыбающегося Атанаса, стоявшего у барака и весело машущего обеими руками.

— Вон он стоит! Посмотрите, — не удержался Павло, показывая советнику на болгарина.

— Кто?

— Друг мой, болгарин Атанас Лалю. Это с его помощью в посольство попало мое последнее письмо. Вы его получили не по почте?

— Да. Его кто-то бросил в почтовый ящик.

— Это дочка знакомого лавочника. Она учится в Анкаре. Отуреченные болгары.

— Поблагодарите его, я не могу этого сделать. Не имею права. Здесь свои суровые законы, — тихо сказал советник.

Машина остановилась возле магазина, где Атанас присматривал когда-то Павлу костюм. Хозяин засуетился перед высоким турком, стал кланяться, жалуясь на войну, крепко прижавшую его торговые дела. Никакого импорта, да и неизвестно, когда он будет. Ничего хорошего в магазине нет, ни габардина, ни бостона.

— А нам нужен хороший именно бостоновый костюм. Слышите? Кроме того, три верхних сорочки, три пары белья, галстук, башмаки. И шляпу. Высшего качества, — показал на Павла советник.

Владелец магазина узнал Павла и остолбенел, неуверенно разводя руками. Турецкий представитель что-то шепнул ему, наклонившись к самому уху. Лавочник замигал глазами и, не проронив ни слова, поднялся на второй этаж по узенькой винтовой лесенке. Через некоторое время он спустился с большим свертком. Там был синий бостоновый костюм, башмаки, белье, сорочки, галстук и шляпа. Положив все на прилавок, устало проговорил:

— Все. Больше нет. Это последнее...

Павло переоделся за ширмой и, взглянув в зеркало, не узнал себя. Вышел к советнику смущенный, покрасневший.

— Ну вот, теперь вы не турок, а настоящий казак, как в той песне поется, — сказал советник и обратился к лавочнику: — Сколько с нас?

Тот назвал цену, и советник заплатил за все, потом дал Павлу денег на всякие расходы. Павло не знал, как благодарить его. Не знал, как встать и что сказать.

Прижимая к груди три свои тетради, которые всегда носил при себе, он растроганно сказал советнику:

— Очень прошу вас, товарищ Иванов, возьмите эти тетради. Тут моя медицинская статья. Она называется «Продолжительное голодание при употреблении морской воды». В ней я описал все, что произошло с нами там, в море. Старался ничего не упустить. Я думаю, это очень важно для медицины. Корабельные катастрофы будут и после войны. Надо людям все объяснить. Чтобы они не боялись морской воды...

— Спасибо, — сказал советник.

— Прочитайте сами и перешлите в Москву в санотдел Военно-Морского Флота. У них есть журнал. Если сочтут возможным, пусть опубликуют там все это. Собственный опыт врача лучше каких бы то ни было экспериментов.

— Хорошо. Мы пошлем вашу статью, — пообещал советник. — Теперь ждите решения из Москвы. Я думаю, после битвы на Волге турки не будут вас задерживать...

Он отвез Павла в лагерь и тепло распрощался с ним, высказав надежду, что они еще встретятся в посольстве перед отъездом Павла на Родину.

Машина покатилась под гору и уже давно исчезла в долине, а Павло все еще стоял у лагерных ворот, растревоженный, растроганный и онемевший от счастья, которое только что свалилось на его голову. В одной руке он сжимал пачку московских газет, в другой — пакет со старой одеждой. Владелец магазина думал, что Павло оставит все это ему. Нет! Павло сохранит эту одежду, привезет ее на родную землю и покажет морякам, в чем он переплыл Черное море, в чем он ходил здесь, на горькой чужбине.

Одетые в белые снежные шапки, стояли молчаливые кипарисы и чинары, склонились к земле отяжелевшие от снега ветви айвы. Возле гимназии резко звякал колокольчик, созывая учеников на урок. На базаре отчаянно ревели ослы. А у подножия горы возвышался зеленой стеной сосновый лес, где ночами тоскливо завывали шакалы. Море теперь было далеко, но Павло, казалось, чувствовал его широкое и свободное дыхание, потому что там, за морем, лежала его родная взлелеянная бессонными ночами земля.

Павло даже не услыхал, как к нему подошел Атанас и тихо и долго, словно на страже, стоял за спиной, И лишь когда Атанас положил ему руку на плечо, Павло оглянулся и увидел болгарина.

— Ох, Атанас, какое мне счастье привалило! Ох, какое счастье! — выдохнул одним духом Павло.

— А что я тебе говорил? Я знал, что так будет. Знал! — радовался и Атанас. — Они получили твое письмо?

— Получили. Спасибо тебе. И посол благодарил. И все, все наши люди будут тебя благодарить, Атанас, когда я им расскажу...

— Значит, едешь?

— Еду. Скоро уеду. Придут документы — и поеду.

— А за мной никто не приедет... У нас свой Гитлер сидит — царь Борис и его шайка, — грустно вздохнул Атанас. — А ты не забудешь меня?

— Ну что ты, Атанас?! Разве можно тебя забыть?

— Я тебе фото свое хочу подарить, чтоб не забыл. Я тут и написал на обороте.

Павло взял фотографию, на которой был снят Атанас в такой же турецкой шинели, без шапки. На обороте было написано на болгарском языке: