Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Наумов явился в ложу, когда голосование было в полном разгаре. Он и заглянул туда случайно, просто Гриньку искал, а угодил в самую гущу спора. Один из голосующих кинул черный шар и теперь решался вопрос, может ли мастер стула его «обелить» или вина профана столь велика, что ему должно отказать в приеме в орден. Голосующие еще пытались соблюсти подобающую случаю торжественность, но вид при этом имели взъерошенный. Видно, спор задел братьев за живое, потому с языка символов они перешли на обычный бытовой язык.

– Да, Мусин мой родственник, – с трудом скрывая раздражение говорил Бакунин. – Я не вижу в этом ничего предосудительного. Да и родственник-то дальний. Я даже не могу толком объяснить наше родство. Троюродный брат двоюродной тети. Да и при чем здесь это?

– Нам надобно знать, порядочный ли он человек. Пока в нашей ложе не наблюдалось участие полицейских чинов, – возражал ритор.

– Но профан Мусин давно перевелся в армейскую пехоту. Да, он начинал свою военную карьеру в полицейской команде. Подпоручиком, да… приехал из-под Воронежа, связей никаких.

– Что ж вы не помогли ему с вашими связями-то? – ехидно заметил секретарь.

– Да мы тогда и знакомы не были. Между прочим, полицейские тоже люди. И могут служить общему делу! – оправдывался Бакунин.

Но его уже никто не слушал.

– Господа, я точно знаю, что мы все время находимся под негласным надзором полиции.

– Вне всяких сомнений!. Я прямо чувствую, как они мне в затылок дышут.

– Сможем ли мы доверять Мусину полностью, если он вступит в наши ряды?

– Труден пусть добродетели, – негромко приговаривал мастер стула. – Наша прямая обязанность содействовать исправлению членов ордена. Главное, чтоб сей Мусин был порядочным человеком, чтоб он познал самого себя, отверг гордыню, обрел щедролюбие и забыл доносы писать. И в этом мы ему поможем.

Наумов ушел бы, не дождавшись конца голосования, но ему хотелось обсудить с Бакуниным последние новости. В конце концов мастер «обелил» черный шар, но постановил, что прием нового члена в ложу будет произведен без обычной торжественности, малым составом, всех братьев не оповещать и гостей из других лож на процедуру не приглашать.

– Федор Георгиевич, как я рад, что мы встретились.

– Я тоже рад, – сдержанно, даже на вежливую улыбку не разменялся, ответствовал Бакунин, находясь все еще под впечатлением недавнего спора.

– Я нашел священника, который совершит требуемый обряд пострижения.

– Тише вы!

Наумов перешел на шепот.

– Вам не кажется, что мы должны форсировать наши действия?

– Форсировать в смысле ускорить? Но я всегда полагал, что необходимо дождаться удобного момента.

– Вот именно. И надо решить, какой момент нам более удобен. Что лучше: предпринять акцию до разгрома Пугачева или подождать, когда злодеи и воры будут полностью разгромлены.

– Судя по донесениям с Урала, пленение Пугача – вопрос месяца, а может, и того меньше.

– Месяца нам хватит. Оповестите Никиту Ивановича.

– Граф Панин сейчас очень занят. А впрочем, поступайте, как знаете. Вы боевая группа, вам и решать.

– Да уж мы решим, не беспокойтесь! – молодцевато отозвался Наумов и даже каблуками щелкнул.

– Тише, умоляю.

– Но вот незадача. Я никак не могу увидеть Шлоса. На письма он не отвечает. Мы ездили с Верновым на его квартиру, сейчас опять собираемся, но ведь не наездишься. Знаете иль нет, в Конной слободе начали возводить новые казармы – деревянные избы меняют на каменные. Из-за строительства роту Вернова перевели под Ораниенбаум. Он не может в столицу каждый день мотаться.

– А при чем здесь Вернов?

Наумов смутился.

– Я помню, что мы уговорились до времени держать предложение Пруссии в тайне, но, чтобы со Шлосом разговаривать, мне нужен переводчик. Я по-немецки ни бум-бум.

Бакунин вдруг рассмеялся, ситуация и впрямь показалась ему забавной.

– Между прочим, Шлос отлично говорит по-русски. Странно, что вы об этом не знали. А теперь разрешите откланяться. Простите, но меня ждут дела. Если возникнет надоба во мне, известите запиской. Только не пишите, какая именно надоба.

– Да уж понятно, Федор Григорьевич. Что вы со мной как с кадетом-малолеткой?

На этом и расстались. У Наумова от разговора осталось неприятное чувство. Все вроде трезво обсудили. Бакунин не принимал позу начальника, которую иногда так раздражала, был покладист, по главным пунктам согласился, и все-таки во рту осталась оскомина, словно черемухи переел. Лучше уж Бакунин был привычно высокомерен, чем покладист. В этой проклятой покладистости проглядывало явное равнодушие к делам. Надо бы обсудить это с Гриней. А может быть, ему просто показалось? После недавнего спора, коего он был невольным свидетелем, любой обалдеет. Ведь как собаки сцепились, честное слово! А за подсказку про Шлоса, спасибо. Сегодня с немцем и разберемся.

Явись он к Шлосу днем, может быть, на визит его никто бы и внимания не обратил, но Наумов предстал перед воротами каретника в двенадцатом часу ночи. Понятное дело, ворота были на запоре, капитан-поручик перебудил и хозяев, и подмастерьев, полуодетый Озеров выбежал во двор с криком: «Что? Где? Пожар, что ли?» Только одна Глафира не взволновалась, уж она-то ночью никому не может понадобиться, перевернулась на другой бок и закрыла глаза. И вдруг в дверь и голос под окном:

– Шлос, какого черта? Сейчас-то вы на месте, как я понимаю.

Только тут она узнала Наумова. Добрался-таки до нее капитан. Глафира выдержала паузу: камзол, парик, штаны, все по всем правилам. Охолонись, капитан-поручик! Видит Бог, она хотела избежать этой встречи. Глафира уже давно жалела, что связалась с Отто Вилем. Сейчас ей казалось, что поведи она себя жестко и решительно, и немец оставил бы ее в покое, а неприятное, связанное с заговором дело поручил бы кому-нибудь другому. Но в том-то и крюк, что она боялась быть с Вилем слишком самостоятельной. Она всего боялась, а потому шла у каждого на поводу. Сейчас на нее наденет хомут неистовый Андрей Иванович. И что она ему скажет? Ничего не будет говорить. И пусть сам домысливает, как хочет. Но Бакунин хорош! Спихнул, негодник, все на Наумова. А зачем ей Наумов?

Ввиду позднего часа разговор их был краток.

– Мы согласны на помощь Пруссии в святом для России деле. Когда мы сможем получить от вас деньги?

– Повремените, капитан. Первым делом я должен сообщил в Гамбург о вашем принципиальном согласии. От меня больше ничего не зависит.