E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

Я обратил внимание на муравья, торопливо ползущего по корню. Он переполз через камень и скрылся во мхе. А вот еще один и еще один; муравьи сновали вверх и вниз по тонкому корню; я заметил их дорожку, едва видимую под вереском. Казалось, обитатели леса внезапно пробудились от спячки и обратились к активной деятельности. И не только муравьи. Стаи мошкары без устали вились в вересковых зарослях, на кончике тоненькой травинки повисла крошечная гусеница, а паук с поразительной точностью протянул свои нити с одной сухой ветки на другую. Насекомые, куда ни оглянись насекомые — ползают, летают, вьются, копошатся. А ведь совсем недавно все здесь казалось недвижимым и неизменным. Теперь же они будто рушили лесные устои своими беспокойными беспрерывными действиями, напоминая мне собственные хаотические мысли о «правдивом» и о «действительном»: если веришь в «правдивое», найдешь без труда ему подтверждение; вон сколько их, примечательных насекомых, зримых невооруженным глазом… Но это видимость. Да, они существуют на самом деле, однако не пребывают в покое, нет, они роют ямки, сверлят дырки, переделывая тем самым структуру «правды». Видоизменения, варьирования, неприметные на первый взгляд, составляют, вероятно, суть. Никто и ничто не хранит изначальное состояние, и «правдивое» и «действительное» всегда и всюду меняют форму и способы выражения. Точно так происходит и с мыслями и с фантазиями моими. Они движутся, смятенно вихрятся вокруг понятия «правда», преобразовывая ее и вызывая сомнение.

Дверь тихонько приоткрылась. Обычно едва слышимый звук, но в царившей тишине он прозвучал выстрелом. Кто-то вышел из дома, кто-то показался на крыльце, фигура… Ну, наконец-то! Я жаждал стать участником драмы в Фагерлюнде и доискаться до истоков каждодневного замалчивания и недоговоренности.

Но появился не дядя Кристен, как я ожидал, а тетя Линна! Да, тетя Линна в своем обычном переднике, с заколотыми на затылке волосами целеустремленно шагала к зеленой лужайке, где находилась «комната Марии». Вот она остановилась и достала что-то из кармана передника. Ключ. Открыла замок, оглянулась по сторонам, а потом переступила порог и исчезла в полумраке. Дверь за ней неслышно захлопнулась.

Да, я ожидал дядю Кристена. Его я подозревал — активного, заигрывавшего со мной, сбившего меня с толку. Я наблюдал за ним за обедом, смотрел, как он орудовал ножом и вилкой. В его уверенных, не ведающих сомнения руках они превращались в послушные инструменты, которыми он пользовался в собственных целях: успел справиться с двумя тарелками горохового супа с мясом и беконом, а я, напротив, сидел поникший, обессиленный и бесцельно тыкал вилкой в твердый кусок свинины. Он ел демонстративно радостно, с большим аппетитом, будто хотел показать свою ненасытную жажду жизни, свой оптимизм, свою молодеческую удаль. Проглатывая порцию за порцией горохового супа, мясо и бекон, он как бы желал подкрепиться и еще более повысить свой жизненный потенциал. Его ненасытность отвратила меня от еды, нехорошо даже стало. Кроме того, запахи… чистые оконные стекла, запотевшие от пара, исходящего из большого котла с горячим супом… Его любимым блюдом. Есть не хотелось.

— Не забыть бы отнести ведро с молоком, — сказал он, стоя у печки и наливая в тарелку густой, желтого цвета гороховый суп, добавляя в него картофель из другого котла. Бусинки пота на носу, обнаженные руки, покрытые густыми волосами (разве сравнить с моими!), блеск голубых глаз из-под свисавших волос. Казалось, что одна только мысль о посещении дачи Весселя делала его бодрее и мужественнее, а я… Тщедушный тип с длинными руками и ногами, неуклюжими движениями, исповедывающий высокие идеалы, сидел и завидовал ему.

Однако первой все же появилась тетя Линна. Именно она торопливой походкой пересекла двор и вошла в «комнату Марии». Почему? Ее поведение противоречило моим предположениям. Поэтому придумал новую версию: она явно зашла по делам, по обычным женским делам; вероятно, нужно что-то постирать, отнести в чистку, проветрить помещение; поддерживать порядок необходимо, невзирая на самые трагические события. Я не мог себе представить, чтобы у тети Линны были иные неблаговидные намерения. Однако ситуация складывалась необычная, вопреки моим представлениям, и это рассердило меня не на шутку.

Но вот и он, долгожданный! Дядя Кристен, собственной персоной! Я вплотную прижался к земле, ощутил сквозь брюки влажность и сырость. Исследовательский пыл возгорелся: а что предпримет дядя Кристен?

Он шел к амбару, медленно, но уверенно, держа одну руку в кармане брюк; сразу припомнился первый вечер, когда он сдернул повязку с гвоздя на стене… Я вздрогнул от этой мысли. Он завернул за угол и неуклюже побежал по зарослям засохшей крапивы за курятником и остановился у скотного двора, где в избытке скопилось удобрение, черно-коричневое дерьмо, которое поздней зимой вывезут на поля. Что ему нужно здесь? Он остановился перед навозной кучей, расставил широко ноги, вынул правую руку из кармана и начал что-то неторопливо и спокойно делать, чего я не мог в силу своей позиции точно разглядеть, но догадаться было нетрудно… И снова стало тревожно, потому что ничего странного, подозрительного, заслуживающего внимания не произошло. Светлая, сильная струя полилась в навозную кучу, с моего наблюдательного пункта я видел пар, поднимающийся от смешения теплой мочи с темными экскрементами животных. Показалось вдруг, что даже здесь, в своем тайнике, чувствую запах навоза. Какой вывод следует из увиденного? Правильно, он стоял, провоцирующе расставив ноги, исполняя нужду — дозволенное действие, не подлежащее обсуждению.

Но он продолжать стоять, не меняя положения. В чем дело? Давно бы должен закончить! Стоял, по-прежнему расставив ноги, а правая рука двигалась и двигалась. Что бы это могло значить? Возник новый повод для размышлений: итак, он стоит, совершает рукой движения вперед… И, наконец, до меня дошло, прояснилось. Моя дядя Кристен стоял позади скотного двора и онанировал!

Я так увлекся сделанным открытием, что не заметил, как тетя Линна покинула «комнату Марии» и стояла теперь во дворе. Дверь была закрыта, она стояла не двигаясь, будто готовясь к чему-то, будто решая нечто очень важное для себя или будто ожидая больших неприятностей, а потом направилась к открытой двери в кухню: она бежала тяжело и неуклюже, на манер полной женщины, слегка расставив руки, почти не поднимая ног от земли и немного раскачиваясь, переваливаясь, медленно, будто вся ее энергия была израсходована на эти неустанные колебания-покачивания и ничего не оставалось для души. Невесомой пушинкой парила она над зеленой травой, весьма ритмично, будто плыла в тихом полуденном воздухе, летела медленно… молчаливое бегство… а передник крутился-перекручивался вокруг ее широких белых бедер. Возбуждена? Испугана? Смущена? Во всяком случае, не такая, всегдашняя: моя дорогая тетя Линна, которую я втихомолку боготворил и которой поклонялся в часы своего одиночества, была увидена мною в неосознанный ею момент, в мгновение вечности; оптический, конечно, обман, но хотелось сохранить ее в памяти именно такой, вроде бы в статике и вроде бы в движении… бегущей по зеленой траве в жаркое полуденное время; грузной, зрелой, отягощенной возрастом, в переднике, скрывающем ее женские прелести, безжалостно выставленной на показ тяжеловесностью фигуры и собственными решительными, но бесплодными усилиями достигнуть дверей кухни. И пока мое обожание, мое поклонение перед ней не исчезнут и пока моя неутомимая возбужденная активность не доведут мое любопытство до максимального предела, я должен сохранить в памяти ее образ — она бежит, бежит медленно в полуденном безмолвии, руки и ноги в ритмическом движении, вздымающийся над бедрами передник, полная, взрослая, зрелая, покорная, раскачивающаяся вперед-назад, колеблющаяся, двигающаяся, но как-то безуспешно, вопреки устремлениям достигнуть кухонной двери, ее спасения… Я старался удержать это видение, созданное моей фантазией, пока оно не исчезло, не превратилось в нечто застывшее, в натюрморт, или не подверглось трансформации: невесомое, парящее, скользящее существо в переднике, обвивающем движущееся тело, согласованность в движениях, свободное откровение женщины, танцующей между старыми постройками в усадьбе Фагерлюнд… Привлекательная женская фигура… Это была моя тетя Линна. Разве можно сравнить ее с ним? С ним, который стоял позади скотного двора расставив ноги и судорожно демонстрировал свое ребячество, вершил супружескую измену. Какие еще нужны доказательства? Его молодеческая энергия, неверность, обман — налицо. А что она? Означает ли ее поведение скрытое выплескивание женского страха? Я вздохнул с облегчением и с радостью — выражением моей глубокой любви и уважения к ней, когда она, наконец, достигла кухонной двери. А что дядя Кристен? Он тщательно вытер капли своей действа, свидетельство свободы, независимости, молодого лихачества, отсутствия ответственности и обязательств. А я? Я напрягся, сделал последние усилия и — вмиг расслабился. Все страдания каплями ушли в вереск, а с вереска пали на муравьев во мху.