Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго

После короткой сиесты и раннего ужина все расположились на веранде. Пока Элена и Эухенио передавали сплетни, собранные за время путешествия, Леонора не отрываясь смотрела на сына: его черты заострились, голова мелко тряслась, словно он соглашался с тем, о чем шла беседа, хотя на самом деле прислушивался только к своему внутреннему голосу. Прозвонил колокол, давая сигнал гасить свет, и все разошлись по спальням. Комнаты разделяли тонкие деревянные перегородки, и Леонора оказалась в курсе всего происходящего в соседней комнате. Сначала раздались шаги и настойчивый шепот, как будто Ана пыталась убедить в чем-то мужа, а тот не соглашался. Через несколько минут Рамон тихонько вышел из дому. Когда Леонора повернулась к Эухенио, он тоже лежал без сна, прислушиваясь к звукам за стеной.

— Куда он может пойти в такое время?

— Даже не представляю.

— Мы должны забрать его с собой, — заявила Леонора. — Он болен.

— Да, я вижу.

— А сейчас ему нужен доктор, — настойчиво продолжала она.

— Я поговорю с ним утром, — пообещал Эухенио. — Отдыхай, дорогая. Мы проделали долгий путь.

Рамон бродил в темноте по дорожкам и тропинкам. Он шагал бесцельно, двигаясь без остановки, даже когда шел дождь, или когда комары атаковали его целыми тучами, или когда на него натыкались ночные птицы и летучие мыши, совершавшие свой слепой полет, или когда огромные жабы запрыгивали ему на голени. Он должен был идти прочь, всегда прочь от Аны, запертых бараков, сахарного завода, конюшен, варочного отделения, складов. Он шел по тропинке, потом по дорожке, через вспаханное поле, вдоль оросительных каналов.

Иногда ночи были такие светлые, что тень Рамона ложилась на дорогу отчетливой черной фигурой, которая повторяла все его движения, и он чувствовал себя уютно в ее компании. Но иногда не было видно ни зги, и он натыкался то на дерево, то на забор. А однажды он забрел в пруд и заметил это, только оказавшись по колено в воде. Рамон испугался, что его засосет трясина и он утонет. Выбравшись на сушу, он переждал на берегу, пока сердце не перестанет колотиться, а потом снова отправился бродить. К утру его волосы и борода затвердели от засохшей глины, одежда покрылась коркой грязи, а кожа сапог задубела и стала натирать ноги.

Ни Рамона, ни Иносенте никогда не пугала ночь, даже в Испании, где разбойники рыскали по деревням, городским улицам и переулкам, грабили и убивали людей. Братья прекрасно владели саблей, особенно Иносенте, который был более проворным и ловким. Они защищали друг друга в стычках с преступниками и отделывались лишь незначительными царапинами и порванной одеждой. Чего нельзя было сказать об их противниках, которых вводили в заблуждение щегольской наряд и легкая походка близнецов.

Иносенте защищал себя, но не забывал приглядывать и за Рамоном. Такому храбрецу следовало бы идти по стопам отца в кавалерию, где он мог бы многого добиться. Иносенте подошла бы офицерская жизнь, однако он не стал бы разлучаться с братом ради военной карьеры. Рамон был уверен: когда на брата напали невольники, Иносенте дрался отчаянно. Нарисовать в своем воображении подробности последних мгновений жизни брата он был не в силах. Северо пытался рассказать, как умер Иносенте, но Рамон остановил его. Он не раз сражался бок о бок с братом и видел, с какой яростью кидался Иносенте на противников.

Рамон больше не носил оружия, тем не менее рабы его боялись. Но совсем не так, как Северо, который мог хлестнуть кнутом или спустить собак. Нет, они испытывали перед Рамоном суеверный страх, потому что он был жив, а его брат-близнец умер. Рамон слышал, как один невольник говорил другому, что их хозяин — призрак. Он и ощущал себя таким же бестелесным, как привидение, таким же прозрачным и таким же бесполезным. Никогда в жизни не испытывал он подобного одиночества. Он чувствовал себя фантомом, обреченным на вечное странствие, в то время как остальные жили, ели, любили.

Иногда, скитаясь по окрестностям, он обнаруживал, что спит в буквальном смысле на ходу. Он попадал в какое-нибудь место и не понимал, где находится и как здесь очутился. Рамон не раз путешествовал ночью с отцом и братом, поэтому знал: если заблудился, нужно искать дорогу по звездам. Однако в этой части света звездное небо было совершенно иным, и вскоре он перестал обращаться к небесным светилам и просто ждал рассвета. А тогда колокольня или ветряная мельница всегда показывала, где находится дом.

Порой во время своих ночных блужданий он слышал топот копыт и понимал, что его ищет Северо Фуэнтес. Найти Рамона в его белых одеждах не составляло труда, поэтому управляющий просто останавливался и ждал, пока одна из собак не подбежит и не обнюхает его. Рамон поднимал руку, и Северо втаскивал хозяина на спину лошади позади себя. Рамон обхватывал управляющего руками и частенько засыпал, пристроив голову ему между лопатками. И потом вдруг просыпался в бохио Нены. Либо же он оказывался у ее двери, не представляя, как туда попал. Тогда прачка заводила его внутрь, обмывала и помогала забраться в гамак.

Нена пришлась ему по нраву. Она пахла речной водой, была скромной, тихой и коричневой, как какао. А еще теплой и мягкой по сравнению с холодной, костлявой Аной.

И почти не разговаривала, в отличие от жены, постоянно пилившей и упрекавшей его.

Они делили Нену с Иносенте, как и многих других женщин до Аны, как кухарку Марту, которую Северо продал Луису, когда жене обо всем стало известно. Но Марту иногда привозили ему на ферму, и, поскольку кухарка оказалась его первой чернокожей женщиной, она нравилась ему больше всех. У Марты, как и у Нены, были мягкие груди и крутые упругие ягодицы. От нее пахло дымом очага и специями.

Чтобы Ана не узнала про Нену, Северо переселил ее из барака в собственную хижину. Рамон не сомневался, что жена была в курсе его отношений с прачкой, просто ее это больше не волновало. С того дня, когда Рамон ударил жену, она запретила ему прикасаться к себе.

Всякий раз, вспоминая о том утре, Рамон чувствовал стыд. Он видел, как Иносенте бил женщин в борделях. Он бил Нену и Марту, но, насколько знал Рамон, никогда не поднимал руку на Ану. Рядом с ней он сдерживался, уважая ее как жену брата, однако Рамон с ужасом ждал того момента, когда Иносенте сорвется.

Ана никогда не жаловалась на вспыльчивость Иносенте, отчего Рамону было только тяжелее. Если бы брат ударил ее хотя бы раз, Рамон не увидел бы того ужаса, который исказил лицо жены, когда он тащил ее за косы. Она, возможно, защищалась бы, вместо того чтобы бросать ему оскорбления, катаясь по комнате стонущим, выводившим его из себя комком страха. Если бы Иносенте бил ее раньше, она, вероятно, остановила бы мужа, не позволив тому очертя голову орудовать кулаками и ногами. Рамон понимал: не вмешайся Северо Фуэнтес, он мог бы убить Ану — свою жену, мать своего ребенка. Его ребенка? Или Иносенте?