Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Ещё более показательно описание военных сил, собравшихся вокруг владимиро-волынских князей Даниила и Василька, тогда ещё детей, когда они пришли из Польши на Русь с польским князем Лешком Белым (1213 или 1214 г.): по сравнению с «боями» других русских князей «бѣ бо вои Данилов[ы] болши и крѣплѣиши – бяху бояре велиции отца его вси у него». Превосходство «воев» Даниила в числе и боеспособности напрямую связывается с тем, что к нему пришли «велики бояре» его отца, князя Романа Мстиславича. Именно бояре и их военные слуги имеют решающее значение в военных силах, собранных князем. И это обстоятельство явно и очевидно всем окружающим – летописец после этих слов тут же добавляет: «видивъ бо Лестько се, и поча имѣти любовь велику ко кн(я)зю Данилу и брату его Василку»[649].

Вместе с тем, князья XII–XIII вв., конечно, сохраняли в своём распоряжении некоторое количество преданных слуг, на которых они могли положиться в суде и управлении и которые при случае могли защитить их от бояр или горожан. В XII в. они могли называться ещё по старинке «отроками» или «дружиной» (ср. выше в только что приведённом примере «дружина» галицкого князя Владимира), но появились и новые термины – детские, милостники и дворяне. Употребительно было и самое общее обозначение слуги, которое, однако, в XIII в. получает более конкретное значение, указывая на низшую знать на княжеской службе[650]. Об их численности приходится догадываться по косвенным данным. Так, новгородские летописи в XII–XIV вв. упоминают при князьях, приходивших в Новгород по призыву веча, «дворян»[651]. Судя по тому, что эти дворяне всегда упоминаются при князе, перемещаются вместе с ним в полном составе, помещаются все или в большинстве своём на княжеском дворе (по словам летописи: «всѣ дворяны», «съ всемъ дворомъ своимъ» и т. п.[652]), их численность не могла превышать нескольких десятков человек.

Одно известие Галицко-Волынской летописи упоминает отроков в окружении Даниила Романовича, тогда князя галицкого и владимиро-волынского. Рассказывая о подготовке Даниилом похода на Перемышль в 1231 г., летописец сообщает, что галицкие бояре лишь притворно поддерживали князя, а фактически он, готовясь к походу, собирал вече в Галиче, «оставьшуся вь 18 отрокъ вѣрнихъ и съ Дѣмьяномъ тысяцкымъ своимъ»[653]. В данном случае вся совокупность военных слуг князя составляет всего лишь 18 человек. Правда, это были времена сложные для Даниила, когда он не располагал полновластно Галицкой землёй, а значит, его источники дохода были ограничены. В другие времена, когда его власть твёрдо закрепилась и над Владимиро-Волынским, и Галицким княжествами, численность его отроков, наверное, была несколько больше, но всё равно счёт шёл едва ли на сотни, а скорее на десятки людей.

Автор «Летописца Даниила Галицкого» – произведения, составившего большую часть Галицко-Волынской летописи – называет военных слуг князя не только «отроками», но и «оружниками»[654]. То, что под этими обозначениями скрываются одни и те же люди, хорошо видно в статье 6764 (1256) г., где воины в непосредственном окружении Даниила названы сначала «отроками оружными», а затем «оружниками»[655].

О содержании этих людей, как и в X–XI вв., должен был заботиться сам князь, хотя в середине XIII в. размер и формы этого содержания, по-видимому, существенно изменились. Это следует из описания событий 1241 г., когда в отсутствие Даниила, но от его имени Галицкой землёй управляли галицкие бояре. Главный среди них, Доброслав, отдал «бес повеления княжа» другим боярам в управление и кормление «коломыискую соль», то есть поселение Коломыю, где добывалась соль. Из возмущённых речей княжеского посла, переданных летописцем, мы узнаём, что Даниил и его брат Василько «держать сию Коломыю на роздавание оружьникомъ»[656]. Эти слова можно толковать и так, что князья дают своим оружникам Коломыю в кормление, и так, что они передают доходы с этого кормления в виде жалованья. На мой взгляд, второй вариант выглядит более естественным[657], потому что трудно представить себе некое коллективное кормление не для двух-трёх людей, а целой группы. Употреблённое летописцем слово «роздаванье» заставляет вспомнить и выражение начального летописания: князья в Новгороде «раздаваху» тысячу гривен гридям. Коломыйское кормление давало, видимо, по сравнению с другими кормлениями доход больше именно деньгами (а не натуралиями), так как это были, вероятно, либо доходы с княжеских солеварен, либо отчисления с соляной торговли, которую вели жители.

Так или иначе, в этом эпизоде отразилось функционирование той же, в сущности, системы – правитель содержит за счёт своих доходов собственных военных слуг. Только совершенно несопоставимы масштабы затрачиваемых средств. В древности на эти цели шла часть совокупного денежного дохода князя, составлявшая некую определённую величину (например, 1000 гривен «от года до года»). И величина эта была очень значительна: Ярослав отдавал на это чуть ли не все наличные средства (если считать, что эта тысяча гривен составляла треть всей собираемой дани, помимо двух третей, шедших в Киев). В XIII в. выделяется только одна статья дохода, дающая, вероятно, каждый следующий год суммы далеко не постоянные (особенно, если доход составлялся с налога от продажи соли – объёмы продаж, естественно, колебались). И статья эта была, судя по всему, одна из целого ряда – ведь речь шла только об одном кормлении. На доход даже от нескольких таких кормлений, как Коломыя, содержать сотни воинов было невозможно – в лучшем случае несколько десятков.

Стоит добавить, что не только во времена «древних мужей», о которых с такой ностальгией вспоминал составитель НС, но и в XII–XIII вв., и в более позднее время сохранял значение такой источник доходов, как военная добыча. И постольку, поскольку князь выступал в большинстве военных предприятий «главнокомандующим», его военные слуги практически всегда могли рассчитывать на свою долю добытого «ратным трудом». Н1Л донесла до нас любопытное известие о разделе добычи князем Мстиславом Мстиславичем «Удалым», полученной в качестве дани от чуди, на которую он ходил походом с новгородцами: «и Мьстиславъ же князь възя на нихъ дань и да новгородьцемъ двѣ чясти дани, а третью чясть дворяномъ»[658]. Вполне в соответствии с тем принципом раздела, который обнаружил себя в рассказе о новгородской дани Ярослава, Мстислав две трети добытых ценностей отдаёт новгородцам, а одну оставляет себе для раздачи своим военным слугам. Но конечно, на эти доходы содержать на постоянной основе многочисленные контингенты «дворян» или других слуг в XII–XIII вв. уже было невозможно– эпоха, когда «дружина кормяхуся, воююще ины страны», безвозвратно прошла.

В XII в. и позже князья должны были так же, как и прежде, держать так называемые «засады» в городах – гарнизоны. Из летописных данных неясно, по какому принципу распределялись по городам такие «засады» и насколько они были многочисленны[659]. Но состояли они из людей, которые получали жалованье, а также, вероятно, продукты, производившиеся «служебной организацией», или даже небольшие земельные наделы. Трудно точно определить их значение с военной точки зрения, но по крайней мере по сравнению с древней «большой дружиной» степень их боеспособности и профессионализма, видимо, упала. Как и детских, дворян, оружников и прочих военных слуг, составлявших постоянное окружение, охрану или своего рода гвардию при князьях, эти гарнизоны можно рассматривать как отголосок «большой дружины».

Именно для тех слуг и доверенных лиц, которые составляли непосредственное окружение князей, и отчасти для тех воинов, которые сидели в «засадах» по крепостям, но могли быть призваны в любой момент на какую-либо военную операцию, и держали князья арсеналы, табуны лошадей и вообще запасы разнообразных материальных ценностей, о которых упоминают источники домонгольской поры. С упоминанием об «оружии и конях», которых требовали киевляне у Изяслава в 1068 г., следует поставить в ряд одно показательное летописное известие, которое относится ко времени спустя столетие[660]. У Андрея Боголюбского, как говорят летописи, были свои «милостники» (по новгородской летописи, они принимали участие и в его убийстве). В рассказе о событиях, развернувшихся после убийства, «Повесть об убиении Андрея» отмечает, в частности, что заговорщики, ограбив княжеский дворец, водрузили княжеское «любимое имение» на «м(и)л(о)стьныѣ (вар.: м(и)л(о)стниковы) конѣ», «а сами воземьше на ся оружья княже м(и)л(о)стьное»[661]. Очень выразительны слова летописи: «оружья княже милостьное» – то есть оружие княжеское, но предназначенное для его слуг-милостников.

2. Гридь

Таким образом, есть основания утверждать, что с конца XI в. на Руси началась трансформация «большой дружины», подобная той, о которой шла речь выше применительно к чешским «milites secundi ordinis» и венгерским «jobagiones castri». Весьма показательна для такой трансформации семантическая эволюция слова гридь, отразившая перемены в положении той группы людей, которая им обозначалась, в источниках XI–XIII в. Разумеется, нет ничего странного в том, что одна и та же группа лиц могла называться разными словами – где-то гридью, где-то оружниками, а где-то отроками. Социальная терминология в древности не была устоявшейся, строгой и последовательной. Выбор тех или иных слов зависел от ситуации, литературного контекста и других факторов; значения разных слов могли пересекаться. Но всё-таки в ряду разных слов, которыми обозначались княжеские люди, гридь, как видно по уже разобранным летописным свидетельствам, употреблялось как специальный термин (terminus technicus) для обозначения именно княжеских воинов («большой дружины»). Вообще всякие разные слуги назывались на Руси словами отрок и слуга.