Зверинец верхнего мира - Андрей Темников

– Он прекрасен, как флейта пи-пи, твой повелитель, но почему тот студенистый урод обращается с ним так непочтительно?

– Наоборот, этим он оказывает повелителю высочайшее почтение, мой мальчик, вдобавок – неизъяснимое наслаждение.

И, как бы в подтверждение моих слов, семь анальных отверстий, расположенных одно за другим вдоль хвоста Одноногого, что действительно делало его похожим на маленькую, изящную, сладкозвучную флейту пи-пи (ведь и в самом деле Куй, наш повелитель, не многим больше ужа) – семь отверстий, подобных клапанам маленькой флейты, извергли семь розовых тучек, наполнивших Верхний Мир стойким запахом чайной розы, жасмина и огородной мяты, и четырнадцать огненных червяков, порожденных розовыми тучками, прогрызли стеклянную кору небесного Древа, устроили там себе огненные гнезда, свернулись в огненные клубочки и заснули в ожидании часа Колоколов, бьющего двенадцать раз среди великой осенней грозы. Мальчик смотрел на это грандиозное зрелище, и в глазах его (два серповидных блика, отблески будущей великой грозы) зарождался океан, а я чувствовал, что во мне, в глубине моего ничтожного звериного сердца, зарождается такой же, такой же океан. Но вдруг он спросил:

– Должно быть, только очень достойные духи могут оказывать повелителю небес такое почтение?

– Нет, – ответил я, – Эр-ша обыкновенный небесный подхалим, к тому же он развратник и трус. Во всяком случае, стал им уже на небе.

Погасли гнезда огненных червячков под прозрачной корою Древа Небес. И в его глазах исчез океан.

– Ты мог бы оказать такое же почтение повелителю? – спросил он.

– Я слишком горд, чтобы сосать ему хвост. Океан в двух серповидных бликах, отблесках будущей грозы, опять появился и больше уже не исчезал. Не исчез он даже тогда, когда мы расстались, ибо я научил его быть гордым, как океан.

– …Ты поселил океан в ее единственном сыне, изменив предначертанный ему жизненный путь, расстроив великий план Верхнего Мира, – говорил Эр-ша, – ибо тот, в ком поселяется океан, не станет себя калечить, не посвятит себя закланию непорочных красавиц.

Одноногий тоже хотел что-то сказать, но передумал, испустил ароматные тучки и кивнул, что пора выносить приговор. И пока огненные червячки проедали прозрачную кору Древа Небес, приговор был мне вынесен и приведен в исполнение. Эр-ша произнес:

– Ты, Белый Единорог, за нарушение закона о сохранении стихийных ресурсов, параграф четыреста двадцать шесть, пункт шестьсот девяносто восемь, приговариваешься к ссылке в бивни девяти слоних с последующим изготовлением из них письменного стола для судебной палаты провинции Ути.

И мой дух был раздроблен на восемнадцать частей и водворен в бивни девяти серых слоних. Эти слонихи с тех пор постоянно держались вместе, вместе купались, вместе отражали притязания самцов, унизительные для моего гордого духа, вместе, все девять, были убиты на одной и той же охоте, в один и тот же день правителем города Ути и его гостями, тогда мой дух, заключенный в восемнадцати белоснежных бивнях, воссоединил свои части при помощи столярного клея особого состава, которым пользуются косторезы и который пахнет желчью морского ангела, так что воссоединение принесло мне еще больше муки, чем раздробление, но и тогда мой гордый дух, крепко заключенный в оболочку морковеногого стола, не переставал страдать и стыдиться своей уродливой внешности, вспоминать о той, кого любил, о том океане, о мальчике, который всегда спал в том же доме, но даже если бы проснулся, все равно не узнал бы меня. Я не рискнул бы прийти к ним в моем истинном облике, для них, мой друг, я так и оставался бродячим ловцом ушастых ежей. И еще скажу тебе, что куда больше страдания, чем раздробленность, унылая обработка резцами, выворачивающая тошнота от столярного клея (и разум тоже тошнит), приносили моему самолюбию острые локти писцов – это мне-то, привыкшему к нежности чайной розы и огородной мяты. А моему чувству слова доставляли страдания плоские выражения судейских чиновников. А какие гадкие слова они царапали на мне перочинными ножичками, а каких немытых девок водили по ночам, и ведь в судебной палате не было другой мебели, кроме костяного стола. И как я тосковал под крышей из пальмовых листьев по изысканной поэзии Верхнего Мира и как сожалел о своей горячности, о том, что я так жестоко с тобой обошелся!..

– Тем не менее он прогонял меня прочь, а я, Электрический Лис, ожидая, пока ему все это надоест, – ведь всякое удовольствие портится, если его бесконечно повторять, – совершал долгие увеселительные прогулки вокруг города и нередко подзадоривал быкоголовых на скорую расправу с Единорогом, которой все равно не должно было случиться, или таскал кур где-нибудь в соседних городишках, а то совершал увеселительные прогулки во времени, которые так же полезны для духа, как и прогулки на свежем воздухе: в ушах свистят века, тысячелетия складываются из них так же медленно, как из минут часы или как дни из часов. Когда меня обтекает время, только не с обычной скоростью, а с той, с какой я несусь ему навстречу на подводном велосипеде марки AZIIIER, из меня выветривается все злое, дурное, вся моя раздражительность, вся моя ярость к паразитам, все недовольство моей неустроенной лисьей жизнью. Люблю я также выныривать тут и там, облизывать заветренный кончик носа, чтобы он сиял, будто покрытый лаком, при свете солнца или луны, или звезд. А ночь, в которую я попал, немного промахнувшись к возвращению Белого Единорога (может быть, годом позже: я не записал показания счетчика, но мог бы определить приблизительно ее времянахождение с точностью до месяца), была лунной. Я, как всегда, ожидал его за городом на убранном арбузном поле, а он не приходил, и тут я уже начал соображать, что ошибся; тогда я увидел женщину, зарытую в песок по самые плечи и стадо диких свиней, выходивших из лесу, медленно разбредавшихся по пустому полю в поисках чего-нибудь съедобного… «Что же нам делать?» – спросил Белый Единорог. Пока он любовался океаном (а он уверял меня, что всякий раз, всякий раз, когда повторялся этот миг, океан был другим), я уже успел кое-что придумать. Надо было изменить нашу судьбу, сделать нечто вроде того, что авторы книг делают со своими героями, когда придумывают фабулу: этак не нравится – а мы попробуем по-другому, и сложится совсем другая цепь событий. «Но ведь нельзя же пойти наперекор предначертанному», – сказал Белый Единорог.

– Мы и не пойдем, мы изменим предначертанное, и оно само займется нашим спасением. За один только счастливый миг мы расплачиваемся позором и жестокими муками, и чтобы спасти нас от этого, надо отвести время в другое русло, а не возвращаться всегда на один и тот же бережок. Я бы послушал, что скажет ворона Гу. Не думаю, что ей самой захочется на тот свет, если мы назовем ей день и час, когда она будет убита вишневой косточкой.

– …Мне приносят черную сливу, которую они называют человеческим глазом. Всего одну ягоду в год, на праздник весны. И если я, отведав черную сливу, кричу на восток, то это значит, что великая осенняя гроза обойдет Уба, а если я кричу на запад, они уходят, опустив голову, и переносят свои дома из бересты, легкие, будто лукошки, и скот перегоняют на вершины холмов, так они готовятся встретить осенние разливы рек.

– А известно ли тебе, что этой весной ты будешь убита вишневой косточкой из самострела Эр-ша?

– Значит, в этом году, Лис? Срок моего изгнания завершится, и меня освободит вишневая косточка? Хорошо, что ты меня предупредил. Я, глупая, сижу себе на яблоне и развешиваю на ветках жемчужинки утренней росы, заставляю воробьев собирать с ее листочков гусениц, а кротов рыхлить землю на сто локтей вокруг ее корневой системы, так искусно, чтобы не повредить ни одного корешка, а мне надо было почитать и ублажать вишню!

– Ты можешь почитать любое дерево, – нашелся я, напустив на себя важный вид вестника из Нижнего Мира, – время избавления близится. Но скажи, если тебе не хочется избежать гибели от вишневой косточки, как нам избавить повелителя Верхнего Мира от гнусной опеки твоего будущего убийцы?

– Тут, почтенный Лис (а я вижу, что ты не из простых), дам тебе один совет, а как ты им воспользуешься, мне безразлично, потому что к тому времени я уже покину Пыльный Мир и буду старшей фрейлиной-проветривательницей восьмого покоя в восточном крыле императорской палаты. Помнишь ли ты, сколько пинков должен получить Эр-ша, чтобы вознестись к чертогам небесного владыки?

– Да, три миллиона шестьсот девяносто пять тысяч восемьсот сорок семь пинков или ударов ногами.

– Нет, три миллиона шестьсот девяносто пять тысяч семьсот сорок восемь, Лис. Надо быть точным с семизначными цифрами, от этого многое зависит. Так слушай, слушай и ты, повелитель хищников и легкокрылых носорогов, вытоптавших персиковые сады (что ты там от меня прячешься?). Слушайте оба, что скажет вам одноглазая ворона Гу, пожирательница ритуальных глаз, высохшей черной сливы: если Эр-ша не получит хотя бы одного пинка, он никогда не вознесется, так и знайте.