Мистическая теология. Беседы о трактате святого Дионисия - Ошо

— Боюсь, что меня искусил дьявол! — отвечает жена.

— Разве ты не знаешь, — в гневе кричит муж, — что, когда тебя искушает дьявол, ты должна ему сказать: «Изыди, сатана»?[11]

— Да, — отвечает жена, — я так и сделала, но тогда он сказал: «Дорогая, сзади оно тебе так идет!»

Старые стратегии больше не помогут. Лучше пройти через все испытания, которые связаны с жадностью, гневом и сексом.

Не будь трусом. Твое имя означает «смелый», «бесстрашный», но твой вопрос — это вопрос труса. Пройди через это. Это часть жизни, божий дар — так прими их, должно же в них что-то быть. В них действительно нечто есть! Если ты пройдешь через испытание жадностью, то обретешь щедрость. Если ты со всей тотальностью окунешься в гнев, сохраняя глубокую осознанность и медитативность, то обретешь любовь и сострадание. Если ты осознанно и медитативно пройдешь через секс, то увидишь первые проблески самадхи, для тебя впервые приоткроются окна в божественное.

Старик показывает сыну семейный альбом. Мальчик увидел фото, где его отец сидит в кресле, скрестив ноги, а мать стоит рядом с болезненным выражением на лице.

— Эй, пап, что это значит? — спрашивает он.

— О чем ты, сынок?

— Об этой фотографии, — отвечает сын. — Почему ты здесь уселся в кресло, вместо того, чтобы предложить его маме? Джентльмены так не поступают.

— Ах, сынок, — объясняет отец, — эта фотография была сделана, когда у нас был медовый месяц. В то время твоя мать не могла сесть, а я не мог встать!

Тебе нужны опыт и понимание. И через понимание приходит трансформация.

На сегодня достаточно.

Главa 13

Ни то ни другое

Поднимаясь еще выше, мы говорим, что он — ни душа, ни ум, ни объект познания; он не имеет ни мнения, ни интеллекта, ни разума. Он не является ни мыслью, ни разумом; он невыразим и непознаваем; он не есть ни число ни порядок, ни величие ни ничтожность, ни равенство ни неравенство, ни подобие ни отсутствие оного; он не стоит на месте, не движется и не покоится; он не имеет силы, и сам он не сила и не свет; он не живет, и не есть он жизнь; он — ни бытие, ни вечность, ни время; его прикосновение непознаваемо; не есть он также ни истина, ни знание, ни царствование, ни мудрость; он не един, и не есть он единство, и не есть он божественность; он — не добродетель; а также не есть он дух в том смысле, как мы это понимаем; он — ни сын, ни отец, а также никакая иная вещь, известная нам или другим созданиям; он — не из числа существующих вещей, равно как и не из числа несуществующих, ничто сущее его не понимает. Поскольку он в себе сам, он не понимает, каковым является само по себе все сущее; нет для него ни словесного выражения, ни имени, ни знания; не есть он ни тьма, ни истина, ни ложь; не существует также никакого утверждения или отрицания, которые могли бы в полной мере к нему относиться. Но с другой стороны, мы делаем и утверждения, и отрицания по отношению к тем вещам, которые ниже его (и из него вытекают!); но в отношении его самого мы ничего не утверждаем и не отрицаем, ибо он, который за пределами всех свойств, есть совершенная и единственная причина всего — за границами всякого отрицания он вершина того, что полностью освобождено от всего и за его пределами пребывает.

Боже мой… да это же просто бред! Как хорошо, что эта сутра последняя. Такова теология в лучшем или, скорее, в худшем ее виде — а это одно и то же, если речь идет о теологии. Все это — сплошной бред! Вам придется нырнуть в него и попытаться выудить оттуда что-нибудь стоящее.

Поляк устроился на работу на строительной площадке. Хорошенько с утра потрудившись, он спросил у прораба, где находится туалет. Тот указал ему на маленькую палатку. Внутри оказалась неглубокая яма, через которую была перекинута доска.

Прошел час. Поляк не возвращался, и прораб пошел его искать. Он зашел в туалет и увидел, как тот шарит рукой в выгребной яме. «Что ты тут делаешь, мать твою?» — вскричал ошеломленный прораб.

— Там моя куртка, сэр. Я повесил ее на крючок, и она упала!

— Но ты же все равно не сможешь ее теперь носить!

— Конечно, нет, — ответил поляк. — Но в кармане куртки остались бутерброды!

Вам придется немного потрудиться — Дионисий, должно быть, и сам это понимал, — но именно так теологи всегда и говорили. Они могут понять друг друга, если ведут речь только так, не иначе. Это их язык. Бедняга Дионисий не виноват. Он обращался к теологам и, будучи сам из их числа, был хорошо подкован по части их профессионального жаргона.

Со временем язык претерпевает изменения. Современные языки приобрели вразумительность, деловитость и математическую, научную точность. Сейчас уже не принято ходить вокруг да около. Языки стали лаконичнее — все несущественное опускается.

Но вам не следует забывать о том, что Дионисий не является нашим современником. По тексту, написанному на теологическом жаргоне, разбросаны настоящие жемчужины, несколько чрезвычайно ценных жемчужин. Избегайте жаргона, но постарайтесь при этом не выплеснуть ребенка вместе с водой. А соблазн велик: хочется выплеснуть и ребенка, и воду, и покончить со всем этим! Но ребенка необходимо спасти — его ценность велика.

На днях кто-то спросил: «Ошо, ты сказал, что индуистские шастры полны дерьма, но откуда же там взялись такие прекрасные жемчужины?» В этом нет никакого противоречия: жемчужины можно отыскать и в дерьме. А где же их еще, в сущности, искать? В дерьме их можно спрятать лучше всего! Их никто не украдет — никому и в голову не придет, что они там.

Дионисию приходилось использовать язык теологии по двум причинам. Во-первых, это был единственный язык, который он знал, единственный язык, с которым он был знаком. И, во-вторых, только так он мог спрятать свои ценнейшие мысли. Он жил не на Востоке, где тысячелетиями человеку предоставлялось право говорить об истине напрямую, без необходимости ходить вокруг да около. На Западе же это еще не было принято.

Западные теологи до сих пор пишут и мыслят подобным образом. Читать их книги — сущее мучение! И каждый раз, когда кто-нибудь вроде де Шардена начинает внятно, с позиций науки писать о боге, любви и истине — он ведь был ученым — католическая церковь запрещает его произведения, так как он, кроме того, был еще и священником. Церковь отдала приказ: он был вправе писать все, что ему вздумается, но не имел права ничего из написанного публиковать. И все свои сочинения он должен был направлять в Ватикан.

Возможно, вы не знаете, что этот великий умный человек был совершенно неизвестен при жизни. Его труд стал приобретать известность в широких кругах лишь после его смерти, потому что его книги стали публиковать только посмертно. Он был так покорен глупой церкви, что согласился с тем, чтобы продолжать писать и не издаваться. Хорошо, что его друзья оказались не столь глупы и после его смерти начали издавать его книги.

А теперь та же самая католическая церковь хвалится тем, что де Шарден вышел из ее рядов. Его единственная вина заключалась в том, что он писал настолько ясно, что его мог понять любой разумный человек. Действительно, непросто понять теологическое знание, о котором идет речь; для умов современников оно становится все более и более непонятным.

Теологи так и не стали современными. В своих монастырях и церквях они продолжают употреблять все тот же старый жаргон, который сами и создали. За две тысячи лет они так поднаторели в этом, что тот из них, кто проявляет в этом деле наибольшую изощренность, сразу же начинает продвигаться вверх по иерархической лестнице. Теологи создают язык; их не беспокоят поиски истины.

Один мужик приходит к проститутке и говорит, что ему нужно кое-что особенное.

— Без проблем, киска, — отвечает проститутка, — но это будет стоить тебе лишнюю пятерку.

Он соглашается и говорит, что наденет дождевик из полиэтилена, а она должна будет встать на стол, топать, бить в тарелки и выливать на него ведра с водой.

И вот они начали: мужик надел непромокаемый плащ, а проститутка стала бегать вверх и вниз по лестнице с полными ведрами, отбивать ногами чечетку и бить в тарелки. Через час изможденная и выдохшаяся проститутка восклицает:

— Эй, мистер, а когда же мы будем трахаться?

— Что? — удивляется мужик. — В такую погоду?

Сначала они сами создают плохие погодные условия, а потом все больше и больше из-за этого недоумевают! Все их слова создают определенный климат — крайне отвратительный климат, надо сказать, — но, к сожалению, теологи всегда занимались подобными вещами. Индуисты, мусульмане, христиане, иудеи — все они говорят одинаково. Мистики предпочитают иной способ выражения.

В случае с Дионисием проблема заключается в том, что он по профессии теолог, а по духу, по своей экзистенциальной направленности — мистик. Это очень редкое сочетание. Я еще не сталкивался с аналогичной ситуацией, по крайней мере, у западных мыслителей. На Востоке пару раз случалось, что один и тот же человек был одновременно и мистиком, и теологом. И каждый раз это порождало похожую проблему. Его язык — это язык теолога, и в нем, в этих густых словесных дебрях теряется истина.