Между живой водой и мертвой. Практика интегративной гипнотерапии - Леонид Кроль

Терапевт: Угу. Ей вы были нужны?

Лена: У меня такое ощущение, что……

Терапевт (перебивает): Или вы были еще одной заботой?

Лена: Нет. Заботой я не была. Была таким очень тихим ребенком. Но… думаю, я ей была не нужна, но так как……

Терапевт (перебивает): Еще бы не быть тихим ребенком! Папе не нужна, маме не нужна. Не будешь тихой, так тут же возьмут и за дверь выкинут.

Лена: Нет, папе я была нужна, но только тогда, в те моменты, когда он был свободен.

Терапевт: Но таких моментов почти не было.

Лена: Вечером, когда он приходил домой…. Общение на уровне подзатыльников, еще чего-то. Мама всегда говорила отцу: «Это единственное, что ты ей смог дать». Но, вообще-то, для меня это очень много, вот эти какие-то……

Терапевт (перебивает): Вообще это хорошо звучит – «единственное, что он мог мне дать – это подзатыльники, и для меня это очень много».

Лена (смеется): Это действительно так. Я это так чувствую. Потому что мама очень много мной занималась……

Терапевт (перебивает): И вы ставите в качестве проблемы необходимость быть независимой от окружающих? Еще более независимой, чем были в детстве?

Лена: В детстве я была очень зависима.

Терапевт: Но в каком-то смысле…. Маме не нужна, папе не нужна – это верх независимости.

Лена: Когда мне что-нибудь хотелось сделать, я говорила об этом, но мне тут же отвечали: ты, наверное, ничего не соображаешь, раз ты хочешь сделать это. Будешь делать вот это, и я делала то, что мне говорили. Все равно это была полная зависимость от родителей.

Терапевт (после короткой паузы): Как бы получается, что у вас чужие родители. Папа любил другого человека, мама любила другого человека, они как бы случайно встретились. Папа должен был родить ребенка с другой женщиной, мама должна была родить ребенка с другим мужчиной. Они встретились и родили вас, как бы невзначай. Вы наполовинку из одной семьи, папиной, наполовинку из другой семьи – из маминой. Папа был недоволен, что вы наполовину его дочь (Лена кивает головой), мама была недовольна, что вы наполовину ее дочь. И вы как будто из двух половин состоите, которые не ощущают целого.

Лена: А я не ощущаю этих двух половинок, я ощущаю, что меня вообще нет. Для меня самое естественное положение – подняться над землей, где-то там зависнуть, чтобы никто не видел, не обращал на меня внимания.

Мое ощущение от нее таково: она очень киселеобразная личность, расплывчатая, не умеющая собрать своих отдельных частей, не очень знающая, чего хочет, не очень внятно чувствующая свои взаимоотношения, с неясными отношениями со своим телом, с непроявленными неясностями в своей бывшей семье. Если в других новеллах мы чаще имеем дело с людьми, которые чрезмерно на чем-то сфокусированы, то здесь мы, скорее, встречаем состояние расфокусированности, бытового транса. В связи с этим у меня возникает другой образ: клиентка немножко потеряна и даже не очень знает, кто она сейчас – мать своих детей или все еще ребенок своей матери. Она потеряна, и у нее много неясностей такого рода. Ее желание независимости можно понять как желание независимости от этого всепоглощающего состояния рыхлости, за которым, вероятно, скрывается сильная зависимость от родительских образов. Поэтому я использую в беседе такие фразы-иголочки, которые могли бы вызвать у нее хоть какие-то чувства, расшевелить ее. Речь идет о переводе ее из протопатического состояния в состояние оформленности, четких осознанных отношений. Именно это могло бы решить ее проблему зависимости-независимости.

Терапевт: Так когда-то собаку-лайку посылали в космос, вы знаете, на первых спутниках.(Лена улыбается). Вот и вас так же послали бы в космос в спутнике, и висите себе там. Папы нет, мамы нет. (Короткая пауза.) Это вам нравится?

Лена (после короткой паузы): Пожалуй, да. И не знаю, захотела бы я спускаться.

Терапевт (перебивает): Хорошо, а кто же все-таки вас любил в детстве? Кого вы любили в детстве? Ваши ощущения?

Лена: Я собак очень любила. Это было единственное спасение.

Терапевт: Я про лайку не случайно сказал.

Лена: Причем, всегда в доме собак было много. Лето мы проводили у бабушки, в Подмосковье. В Москве собаки дома не было, но зато летом я отрывалась. Можно было залезть к собаке в конуру и сидеть там с ней…. Чувствовалось что-то большое и теплое рядом.

Терапевт (откидывается на спинку стула): Скажите, а в детстве вы каким считались ребенком? Вы рано или поздно научились читать? Вы были как бы «дурочкой» или, наоборот, таким «смышленышем»?

Лена: А вот с этим тоже очень интересно. Я действительно……

Терапевт (перебивает, говорит быстро): Или вы сначала были «дурочкой», а потом «смышленышем»?

Лена (кивает): С первого по третий класс……

Терапевт (перебивает): А до школы?

Я говорю достаточно резко и быстро, так как хочу разбить ее бесконечный и монотонный монолог на какие-то фрагменты, на отдельные реакции, ввести в него какие-то переключения. Я хочу вызвать ее из состояния бормотания на диалог между разными частями, на диалог между папой и мамой, диалог между ней и взрослыми, диалог между ней и детьми, диалог между самой собой – вместо единообразного бормотания вызвать двучленную реакцию. И в этом состоит интервенция.

Лена: До школы…. А до школы меня пихали в детский сад, где я стояла у калитки целый день и ждала, когда же будет шесть часов, и за мной придут. Я даже не помню……

Терапевт: Вы были таким потерянным человеком, потерянным ребенком.

Лена: Да.

Терапевт: В детском саду плохо……

Лена: И дома не очень хорошо. Но зато дома есть уголок, куда можно уйти, а в детском саду этого нет.

Она проигрывает мотивы бесплодности. Говорит: мне кажется, что меня вообще нет, меня потеряли в детстве, стояла у калитки совсем одна… Бесплодность сквозит и в том, что она говорит о родителях. Она их описывает так, будто ничего про это не помнит. Привязанностей никаких не чувствуется. Любил папа? Да, вроде бы любил. А мама любила? Вроде бы не любила… Если говорить об этом дальше, то у нее могут возникнуть и соматические проблемы, связанные с пустотой, сосанием под ложечкой.

Терапевт: А в первых классах?

Лена: А в первых классах я так хорошо выпадала. Могла выпасть на уроке и прийти в себя только к концу урока, совершенно не помня, о чем шла речь. И при этом я вызывала жуткое возмущение учительницы. Я помню, что она вызывала мою маму в школу и говорила о том, что я не хочу ее слушать……

Терапевт (перебивает): На вас кто-нибудь кричал при этом?

Лена: Да. После этого мама кричала.

Терапевт: А учительница на вас кричала? Вообще, она кричала в классе?

Лена: Она не кричала, но очень резко говорила, категорично и резко.

Терапевт: Вы замыкались при этом?

Лена: Да.

Терапевт (кивает): А когда вы начали книжки читать? Когда вы для себя открыли наличие других миров, в которых можно мечтать, уходить, в которых можно как-то перемещаться, чтобы быть независимой от остального мира?

Лена: Кстати, уходить и перемещаться куда-то я не умею, наверное, до сих пор. Со стороны на себя посмотреть – я ничего не умею.

Вообще «у меня ничего не получается» – так она говорит обо всем. Потому что не знает, что такое «получается». Очень мало людей, которые имеют реальные критерии. Просто у человека есть некое ощущение того, что у него получается, он из него и исходит. «Со стороны» в ее устах значит «если я вон там, со стороны, то я уже не внутри». Когда она раскачается, то сможет находиться и внутри, и снаружи, легко переходить туда-сюда. В этом смысл моих раскачивающих вопросов.

Терапевт (перебивает): Книжки читать вы умеете?

Лена: Да.

Терапевт: Когда вы прочли первую книжку, которая стала для вас открытием того факта, что можно путешествовать и забывать о той реальности, где вы находитесь?

Лена: Серьезно, правда, сказки, я начала читать где-то в пятом классе. Причем, мама опять говорила мне, чтó читать. Мне читать это не хотелось, я брала какие-то другие книги. Но постоянно был контроль: если ты это читаешь, то с твоим развитием что-то не очень хорошо. Лучше читать что-то другое.

Терапевт (перебивает): Скажите, а почему вы все-таки были в семье единственным ребенком? Вы знаете какие-нибудь семейные мифы? Были ли какие-то неудавшиеся попытки или не было? У вас могли быть братья, сестры?

Лена: Нет. Потому что дети вообще для моей мамы как нечто…… Вот она сейчас мне говорит: я тебя вырастила, и мне было очень трудно, я работала, занималась тем и этим……

Терапевт: Хорошо, а вот для предыдущих поколений, для маминой мамы, для папиной семьи – как там было с детьми? Там тоже дети были обузой, или было другое отношение к детям?

Лена (после короткой паузы): Если с маминой стороны, то там были бабушка и дедушка. Бабушка очень мягкая, добрая.