Мистеры миллиарды - Валентин Зорин

Как мы видим, в нескольких случаях, сработанных в достаточной степени грубо, без труда проглядываются уши далласской полиции. Не уголовного подполья, не гангстеров и профессиональных убийц, а именно полиции. На это следует обратить сугубое внимание, ибо оно имеет самое прямое и непосредственное отношение к нашему рассказу. Вряд ли нужно особо доказывать, что самый богатый человек Далласа имеет достаточно возможностей как для того, чтобы держать в городской полиции своих людей, так и для того, чтобы оказывать на ее действия вполне ощутимое и в достаточной степени эффективное влияние.

Было бы неправильно, наверное, утверждать, что все чины далласской полиции употребляют свои усилия для того, чтобы помешать выяснению истины. Фрэнк Мартин служил капитаном полиции города Далласа. Будучи одним из свидетелей происшедшего, участником ареста Освальда, а затем и Руби, он был вызван в комиссию Уоррена для дачи показаний. Когда заслушали его ответы на подготовленные комиссией вопросы, у капитана Мартина осведомились, не желает ли он сообщить еще что-нибудь. «Я бы сказал кое-что, — ответил он не без очевидного колебания после долгой паузы, — но при непременном условии, что вы этого не будете записывать».

Фрэнк Мартин хорошо знал нравы своего города. Совесть побуждала его сообщить членам комиссии нечто, по его мнению, существенное, но, зная, чем он рискует, он просил не протоколировать его ответ. «В таком случае, — неожиданно услышал он, — вам лучше ничего не говорить». Не правда ли, странное отсутствие любознательности, а говоря серьезно, элементарное нарушение профессионального долга со стороны тех, от кого требовалось выяснение истины? Таинственным образом далласские власти оказались осведомленными об этом эпизоде. А дальше все покатилось по уже проторенной дорожке. Через два дня после разговора в комиссии Мартина, несмотря на его возражения, доставили все в тот же Парклендский госпиталь города Далласа. После беглого осмотра ему было заявлено, что у него обнаружен «молниеносно прогрессирующий рак». Через три дня капитан далласской полиции Фрэнк Мартин был мертв.

Хочу обратить внимание читателя на то, что именно таков был диагноз эскулапов о причине смерти самого Джека Руби, пожалуй, главного свидетеля обвинения, человека, который не был просто винтиком в сложной машине заговора, но скорее всего одним из главных его рычагов, во всяком случае той его части, которая касалась практической организации преступления. Исступленно спасая свою шкуру, Джек Руби использовал все средства — от мольбы до угроз разоблачения своих хозяев. В сентябре 1965 года нескольким журналистам была предоставлена возможность встретиться с пребывавшим в камере смертников убийцей Освальда. Организаторы этого необычного интервью преследовали цель рассеять подозрения общественности, а посему постарались сделать так, чтобы Руби не сказал лишнего. Но тем не менее, обманув бдительность стражи, Руби исхитрился и сделал заявление для печати. Он, в частности, сказал, что факты, связанные с убийством президента, никогда не будут разглашены, «потому что этого не хотят люди могущественные и занимающие высокие посты». Присутствовавший при беседе адвокат Руби Сол Данн пытался не дать Руби говорить, но Руби резко сказал ему: «Оставьте меня в покое, я знаю, что я делаю».

Судя по всему, он действительно знал, что делал. Один из многих участников заговора, исполнитель чьей-то воли, этот далласский кабатчик был превращен в козла отпущения и водворен в камеру смертников. И он воспользовался первой же представившейся ему возможностью, чтобы угрожать сенсационными разоблачениями. Он их не сделал, лишь дав понять, что в борьбе за свою шкуру прибегнет к этому, если его не вызволят. Намек достаточно прозрачный и угрожающий...

Это обстоятельство объясняет, казалось бы, непонятную медлительность с приведением в исполнение смертного приговора, вынесенного Руби. Действительно, дело будто бы проще простого: на глазах охраны, среди бела дня Руби застрелил Освальда, и это на экранах своих телевизоров видели миллионы американцев, ибо в тот момент из Далласа на всю Америку шла прямая трансляция. Улики убийства налицо, и посадить в этих условиях на электрический стул слишком много знающего, а потому нежелательного свидетеля — легче легкого. Ан нет, дело тянулось, и Фемида не спешила вершить правосудие.

Почему? Не потому ли, что кто-то опасался разоблачения Руби, боялся, что в тот момент, когда он поймет, что казнь неотвратима и ему нечего уже терять, он заговорит. В таком случае логично было не отнимать у смертника надежды на спасение до последнего момента и покончить с ним не путем официальной казни, а как-либо иначе.

Руби чувствовал неладное. В течение всех месяцев своего заключения, до суда и после него, главная просьба, истерическая мольба Руби звучала одинаково: «Увезите меня из Далласа. Содержите меня в тюрьме любого другого города. Здесь меня все равно убьют». Во время допросов в комиссии Уоррена, происходивших в том же Далласе, Руби, рыдая, молил членов комиссии: «Здесь я не могу говорить. Увезите меня в Вашингтон, и я расскажу все».

До той поры, пока Джек Руби — один из тех, кто наверняка немало мог бы рассказать о тайных пружинах заговора, находился на попечении далласских властей предержащих, заговорщики могли быть спокойны, — Руби ничего не скажет. А если даже и скажет, его не услышат.

Но скандальные действия далласских властей и тех, кто помогал им в сокрытии истины, вызывали широкие требования заново заслушать дело Руби, причем изъять его для этого из-под опеки далласских властей. Уже было объявлено, что новое судебное разбирательство должно состояться весной 1967 года в городе Уичито-Фоллс, куда Руби будет доставлен из далласской тюрьмы. То была уже серьезная опасность для мастеров по упрятыванию концов в воду. Грозили пропасть впустую все их усилия по устранению нежелательных свидетелей. Навеки замолкли люди, знавшие второстепенные детали, но мог заговорить под страхом электрического стула спасения собственной шкуры ради свидетель, знавший отнюдь не второстепенное.

Но не так-то просто справиться с далласской мафией. Было ясно, что выпустить Руби из своих рук она не пожелает. Так и случилось. В последние дни 1966 года тюремщики объявили ему, что для «медицинского обследования» его переводят в Парклендский (опять же Парклендский) госпиталь. До этого в течение многих месяцев Руби находился под неусыпным медицинским наблюдением, однако чуть ли не ежедневные и систематические обследования его не обнаруживали ничего подозрительного.

Узник почувствовал неладное. Его беспокойство приняло вскоре форму паники, нашедшей выражение в непрерывных истериках, когда сразу же после того, как он был водворен в отдельную, тщательно охраняемую палату госпиталя, еще до всякого «обследования» ему стали делать по многу раз в сутки какие-то инъекции. Через несколько дней последовал диагноз: стремительно прогрессирующий рак легких. Болезнь протекала молниеносно, и утром 3 января 1967 года навсегда замолчал один из важнейших свидетелей. Даллас не выпустил его из своих смертельных объятий, и он навеки остался в этом страшном городе, унеся свои тайны в далласскую землю.

Страшный круг этот замкнулся. Гору трупов — больше 30 — нагромоздили таинственные и всесильные далласские владыки, хозяйничающие в американских каменных джунглях так же свирепо, как злобные хищники в девственных зарослях. Здесь один закон, закон силы, а силу в сегодняшней Америке дают деньги, чем больше денег, тем больше силы. И что характерно, так называемая «большая печать Америки», иной раз поднимающая истошный вопль по поводу где-то и кем-то «попираемой демократии», в этом случае, впрочем, как и во многих других, проявляет олимпийское спокойствие и полную невозмутимость. Среди бела дня, словно зайца на охоте, пристрелили президента, затем один за другим гибнут люди, которые могли бы помочь выяснению истины, открыто торжествуют беззаконие и культ грубой силы, а «поборники демократии» в лучшем случае ограничиваются соболезнующими воздыханиями, а то и вовсе помалкивают.

Видимо, эта вакханалия произвола вполне подходит под их понимание демократии. Ну как же здесь не вспомнить духовного предтечу Гарольда Лафайета Ханта — одного из первых миллионеров Америки, коммодора Вандербильта с его неподражаемым цинизмом: «Закон? Зачем мне закон, разве я не обладаю силой!»?

Хант на крыше

Говорят, что преступника всегда тянет на место совершенного им преступления. Темна человеческая душа. Трудно сказать, какие непознанные силы, какие психологические флюиды движут им в момент, когда он с замирающим от животного страха сердцем, с патологическим любопытством, пересиливающим этот страх, и с каким-то тайным сладострастием взирает на место, которое было свидетелем его темного деяния...