Противогазы для Саддама - Геннадий Прашкевич

– Это ты о господине Тооме?

– Терьмо!

– Ты хочешь, чтобы господин Тоом узнал твое мнение?

– Терьмо!

– Идем, – поднялся Валентин. – Кажется, козла зациклило. У него какая-то пробка перегорела.

Уже в машине он вынул из кармана диктофон и усмехнулся:

– Кажется, мы могли не посылать Лешу по кабакам.

– Почему?

– Да потому что этот козел прямо сейчас сдаст нас господину Тоому.

Решение

В тот же день Валентин дозвонился до Новгорода.

Полковник Холкин оказался на месте. Он был в восторге от рекомендаций, выданных накануне Валентином. Эта гнида Коблаков (полковник от радости перепутал понятия господин и гнида) сейчас сильно волнуется. Эта гнида каждый час звонит в Москву, но военно-транспортная прокуратура уже отменила свой приказ, потому что, как это ни странно, эстонская гнида Коблаков не сумел все-таки представить необходимые документы об оплате за украденный бензин. Эта гнида Коблаков грозит, правда, представить документы в самое ближайшее время, но полковник Холкин, резко отвечает: вот хер вам! Российский бензин – российской армии!

– Все это хорошо, – хмуро сказал Валентин, вешая трубку. – Я рад за нашего новгородского руля, но, к сожалению, он еще раз подтвердил, что в случае необходимости мы можем опереться на господина Тоома.

Сергей засмеялся.

– Зря смеешься, – остановил его Валентин. – Я говорю о совершенно определенных вещах. Ты должен, черт побери, понимать, что сказанное нашим новгородским рулем может означать только одно: господин Тоом, несомненно, является его человеком.

Пожалуй, впервые за время знакомства с Валентином Сергей услышал такой вариант. Не нашим человеком, как обычно, а его человеком. Не грозное обобщающее – наш, а это как бы уже несколько отвлеченное – его.

Прогресс, хмыкнул он.

– А еще, – хмуро добавил Валентин. – Эти перцы, что приехали от Коблакова, они крепко влипли. В Новгороде их взяли на выходе из поезда, а в их дорожных сумках, конечно, нашли пакетики с героином. В размере, превышающем индивидуальную норму. Видимо, собирались торговать. Хорошо им в Новгороде теперь им не покажется.

– У них действительно были при себе наркотики?

Валентин не ответил.

Да, покачал головой Сергей. Не знаю, как выглядит в жизни этот полковник Холкин, но человек он, похоже, серьезный. За ним, как за каменной стеной.

Правда, волновало Сергея отсутствие Леши.

У белесого бородавочника Петера, выходившего на крылечко покурить, они узнали, что Леша утром ушел погулять один. Петер, к сожалению, не смог составить ему компанию. «Отшень занят, – объяснил он. – Отшень и отшень занят. Мой каштый тень расписан по секунтам».

– Неужели все же надрался? – покачал головой Сергей.

– Это был бы еще не худший вариант, – усмехнулся Валентин.

– А существуют худшие?

– Разумеется, существуют. Если наш новгородский руль действует так, как подсказывают ему собственная совесть и ситуация, то почему господин Тоом не может действовать так же?

– Да нет, – с облегчением отмахнулся Сергей. – Вон он!

– И кажется не очень пьяный!

Впрочем, Леша не сразу поднялся к ним.

Сперва Леша зашел к веселому бородавочнику.

Что-то они там полопотали, похохотали, шумно побили ладонь об ладонь, покрякали густо, только после этого Леша поднялся на второй этаж и деликатно постучал в дверь.

– Не пьян?

И Сергей удивился:

– Неужели не надрался?

– Ну, сначала надрался, это само собой. Вычислим – задавим! – шумно выдохнул Леша. Душным перегарчиком от него все-таки несло. – До обеда было далеко, чего не надраться? Ну, а потом протрезвел… Даже жалко…

И туманно намекнул:

– У Петера внизу есть ликер…

– А вот этого не надо, – негромко, но властно приказал Валентин. – Никаких таких ликеров, ни горьких, ни сладких. Есть чай, чай могу заварить. Не тяни, выкладывай, где был?

– Да везде был, – довольно выпятил Леша толстые губы. – Совсем безнравственный городок.

– Это это понимать?

– А как понимаешь, – сплюнул Леша. – Совсем безнравственный.

Со слов воинствующего моралиста Леши так получалось, что все граждане маленького эстонского городка Выру отличаются крайней безнравственностью, если уж не прямой распущенностью. Одни, например, мечтают крепко выпить на халяву, другие вообще прикидываются полными придурками. Их вот чему учили? – искренне возмущался Леша. Их учили добротному русскому языку и литературе. Их учили честно трудиться, не покладая рук. Их учили с уважением относиться к своим согражданам, даже к бывшим, а они? Вот ты, Серега? – прямо спросил Леша. Ты вот, например, как думаешь? Кто научил их обманывать такого простого честного парня, как я?

– Это ты-то простой честный парень?

– Да я прост, как порох! Мною стрелять можно.

– Пиво пил? – заподозрил Сергей, принюхавшись. – Пиво мешал с ликером?

– Отставить! – вмешался Валентин. – Говори коротко.

– А я и говорю коротко, – обиделся Леша. – Просто мне обидно. Мне от души обидно. Совсем безнравственный городок. Все жители с какими-то вывертами. Вроде засечешь боевую точку, а чтобы ее раздавить – вот тебе хрен! Или она уже со всех сторон заминирована, или окопана ужасными рвами или вообще в упор не видит тебя, не слышит, не понимает.

– Ты это о чем?

– Ну, как о чем? – совсем обиделся Леша. – Прошел я штук пятнадцать кафушек. В меня кофе уже не лез, хорошо, иногда запивал ликером, а то требовал коньяка. К тому кофе. В пропорции один к одному, – уточнил он, – иначе бы сердце не выдержало. В одной кафушке даже покемарил минут с пяток, но меня все время будили. Ну, козлы! Я ж нигде там не наблевал. А потом наткнулся на одно совсем хорошенькое местечко под старым ветряком. Над головой крылья, в зале пусто, только за соседним столиком мичуринская коза сидит.

– Наверное, ты хочешь сказать – женщина?

– А я так и говорю – мичуринская коза, – с вызовом подтвердил Леша. – Ну, присмотрелся я. А ведь и правда, не столько коза, сколько боевая точка. Я в таких делах всё сразу секу. Ну, значит, занимаю стратегически выгодную позицию – прямо в упор против ее линялых эстонских глаз. Пялюсь в эти развратные глаза и думаю, вот ведь вычислил я тебя, никуда, линялая, не сбежишь. А тут подплывает официантка. Или хозяйка. Их хрен поймешь. Их набен. Но вся в беленьком фартучке, хабен гут, вся в заколочках, в оборочках, в складочках. На первый взгляд и не разберешь, то ли школьница, то ли блядешка.

– Короче, Склифосовский!

– Так я уже совсем коротко! Если еще короче, непонятно будет, вы ничего не поймете. Я же не просто так глядел на козу, у меня принципы. Я же почти не пил, вон Серега подтвердит, – почему-то кивнул Леша в сторону Сергея. – А эта, значит, козлиха…

– Официантка, – сухо поправил Валентин.

– Вот-вот, я и говорю – козлиха! – обрадовался Леша. – Подходит, значит, и развратно лопочет что-то на своем нечеловеческом языке. Их майне нихт! А я ей резко: «Не надо слов, мадам. Пиво несите!» Куда уж яснее, правда? А она лопочет еще развратнее и протягивает меню. А у них в меню, – заржал Леша, – у них там в меню одни иероглифы, как у древних египтян. По-человечески-то в Эстонии пишут только цифры. Я деликатно так говорю: «Их гутте-мутте. Вы фартучек поддерните, раз такие безнравственные!» А козлиха разводит пальчиками, качает плечиками, тыркает носиком, глазки пучит, и фартук у нее повязан выше живота, – затосковал Леша. – Их бин, их бинне, их бинне дас! Она вот, дескать, совсем не понимает нашего добротного русского человеческого языка. И показывает на тонких пальчиках, как сильно не понимает. А тут еще…

– Ну?

– А тут еще садятся передо мной двое. Я даже не слышал, как вошли. Могли бы сходу вмазать бутылкой, пока я их не видел, но вижу, нет, терпеливые. В черных косухах на молниях, с хвостиками на затылках. Выползли молча, как вражеские танки. Сначала я так и решил: защищают вычисленную мною боевую точку. Потому и возразил им по-французски. Как бы укор сделал: бон жур, их бин, дескать, все здесь занято! А они топорщат клопиные усики и ухмыляются, только козлиха слиняла в сторону, – вздохнул Леша. – Ну, а эти сидят. Их двое. Усиками шевелят. Непонятные. Ни разу не выругались, не полезли кулаками в рыло. Я, в общем, одобряю таких. Только хвостики у них как у засранцев, не нравятся мне такие. Посидели чуток, потом один по-русски говорит: «Сваливай, Иван!» Я говорю: «А пиво?» А он, вы слышите? – заржал Леша. – Ну, он совсем как русский. Пиво, говорит, только членам профсоюза. Я такого даже не ожидал от них, – похвастался Леша своей проницательностью. – Я просто прикидывал, кто первым тяпнет меня бутылкой по голове. Лишь бы, думаю, не ликерной. Ликер здесь сладкий, липучий, замучишься потом отмываться. «Бон жур, – говорю. – Без пива никуда. Их шмассе, ту пассе! Какой бон вояж без пива?» А они опять на добротном русском: «Тебе, Иван, русская свинья, хватит. Дома нажрешься. Паленой водки». Я еще сильней удивился. «Бон жур, – говорю, – битте-дритте. Наверное, я ослышался? Где ваше деликатное воспитание, паскуда ты белобрысая?» Легко, с юмором говорю. А они тоже с юмором: «Ты, Иван, не ослышался». И так хорошо они говорят, в том смысле, что все понятно. Вот только хвостики у них как у засранцев. «Да зачем сваливать? – деликатно спрашиваю. – Я даже и не блевал». – «А затем, Иван, – отвечают с юмором, – что сваливай поскорее отсюда и беги к своим мудакам». Слово-то какое нашли добротное! Древнее русское слово, изобретено еще до татаро-монгольского ига, – объяснил Леша. Ну, точно говорю, безнравственный городок. Совсем никакого понятия о культуре. «Сваливай, Иван, – говорят, – к своим русским мудакам, и скажи, что хочет их видеть сам господин Тоом». – «А это кто? – притворяюсь, рукой перед собой вожу, кошу, как слепой, левым глазом. – Я с ним знаком?» – «Вот и познакомишься, – трясут они хвостиками. – Завтра в двенадцать дня господин Тоом всех вас ждет. И вам лучше приехать» – «А где?» – «Спросите у любого прохожего». Я хотел было возразить, но они так на меня посмотрели, что я сразу за стул вцепился. Тогда они ушли. Вот тогда я и протрезвел, понимаете?