Чисто римское убийство - Феликс Мирский

соблазнами осталась позади, вольноотпущенник позволил себе немного расслабиться. Сворачивая вслед за патроном в тихий Кипрский переулок, он счел, наконец, возможным высказать свое мнение, относительно поворота, произошедшего в деле убитого гладиатора.

– Сказано, цветы на дереве познания прекрасны, но плоды его горьки. Признаюсь, господин, старший Лоллий произвел на меня чрезвычайно благоприятное впечатление.

– Иосиф. – Петроний резко остановился и обернулся. К этому времени они вышли на Пуллиев спуск и поскольку всадник шел немного впереди, его глаза оказались как раз на уровне глаз иудея. – Я могу понять моего друга. Ему надоели поучения старшего родственника. Но в чем Квинт Лоллий провинился перед тобой, что ты так охотно готов поверить в его вину?

В принципе Иосиф ценил иронию. И, кто бы, что не говорил, у него было чувство юмора. Он даже любил шутки. Если шутили над кем-нибудь другим.

– Ты думаешь, что Аякс ошибся? – сухо спросил иудей.

– Не знаю. – Петроний пожал плечами. – Если не считать открытия относительно личности Меланхета, больше всего меня сейчас занимает источник его неожиданного богатства.

– Он мог получить деньги от бывшей невесты, или от самого Сирпика. Это объясняет историю со служанкой и недовольство Сирпика-младшего. Мальчик подсмотрел как его мать ссорится с гладиатором или платит ему и сделал неверные выводы из увиденного.

– А также раздражение Эгнации против бывшего жениха, – согласился Петроний. – Если он слишком настойчиво добивался денег.

– В таком случае, раз плату золотом он взял у Сирпиков, получается, что плату кровью он хотел получить от доносчика. Значит, доносчик, кто бы им ни был – тот человек, который нам нужен.

– И я знаю человека, который нам поможет. Придется мне завтра еще раз потревожить покой достопочтенного Статилия Тавра.

Глава 19

Сомнения

Хотя рассвет, в золотой славе и пурпурном великолепии еще только вступал в Город, Тит Статилий Тавр уже был на ногах. Более того, к нему уже даже успел просочиться первый посетитель и секретарь, с многословными извинениями проводил Петрония в одну из комнат на втором этаже. Массивный, обитый бронзой сундук, составлял самую заметную часть интерьера помещения, в котором поместились несколько кресел и небольшой стол.

Секретарь, сложив руки на груди, занял стратегический пост возле плотно закрытой двери. Петроний устроился в кресле, у маленького окна, выходившего во внутренний двор, который мало походил на другие городские дворы. Здесь не радовали глаз деревья, журчание фонтана не услаждало слух и даже самая завалящая клумба не наполняла воздух цветочными ароматами. Почетное место в центре двора занимала довольно широкая скамейка, выкрашенная в мрачный красный цвет, с закрепленными по ее концам толстыми ременными петлями. В несколько футах сбоку расположилась деревянная стойка с двумя поперечными перекладинами. С верхней к земле свисало около дюжины плетей, отличавшихся друг от друга длиной, толщиной либо материалом, из которого они были изготовлены. На нижней, которая представляла собой обычную доску, лежали разнообразные металлические предметы, недвусмысленно пугающего предназначения. Небрежность, с которой были разложены все эти орудия, а также их внешний вид, свидетельствовали о том, что все эти рабочие инструменты регулярно используются по своему прямому назначению.

Встававший с постели до рассвета префект требовал такого же рвения от своих подчиненных. Поэтому, несмотря на раннее утро, во дворе было довольно оживленно. Пара слуг, вооруженных метлами, заканчивали уборку. Писец, размахивая табличкой, вышел из дома, пересек двор и скрылся в расположенной напротив двери в казарму. Он пробыл там недолго и вышел наружу в сопровождении двух германцев, вооруженных короткими дубинками.

Пройдя через двор в обратном направлении, процессия остановилась у массивной, обитой железом двери, за которой находился спуск в подвал. Пока писец вел переговоры с привратником, германцы со скучающим видом переминались рядом, оживляясь только за тем, чтобы обсудить пробегавших мимо служанок.

Наконец переговоры были закончены, и германцы вошли внутрь. Судя по возбужденному гулу голосов, а также тому, что народу во дворе потихоньку прибавлялось, домочадцам Статилия Тавра был хорошо известен смысл этих маневров.

И действительно, спустя некоторое время двери вновь отворились. Под одобрительные приветствия собравшихся, во двор вышел толстый, одетый в короткую тунику человек с добродушным, круглым лицом. Словно бы смущенный оказанным ему приемом он неловко помахал рукой и с застывшей на губах улыбкой, кивая направо и налево, прямиком прошел к центру двора.

Следом за ним из подвала вышли германцы. Худой, жидковолосый субъект с гнусным, испорченным оспой лицом, одетый в новую, хотя и не слишком чистую тунику следовал между ними. Со стороны могло показаться, что три приятеля мирно беседуют во время неторопливой, основательной прогулки.

Окинув тощего коротким оценивающим взглядом, толстяк, почти не глядя, потянулся к стойке. Безошибочно выбрал витую плеть и для пробы взмахнул ею в воздухе. В этот миг самообладание на короткий момент изменило будущей жертве. Немного не доходя до места экзекуции, тощий субъект запнулся. Один из германцев коротко, почти не замахиваясь, ткнул его концом дубинки между плеч. Заключенный взвыл от резкой боли и рухнул лицом в песок. Прежде чем жертва успела пошевелиться, германцы подскочили к нему, вздернули несчастного в воздух и, содрав в несколько движений тунику, бесцеремонно швырнули на скамейку.

Досмотреть чем все кончилось, Петронию не удалось. В этот самый момент дверь скрипнула. Обернувшись, всадник увидел просунувшуюся в комнату наполовину лысую голову с острым, напоминающим мордочку напуганного хорька, лицом. Остролицый бросил быстрый взгляд на всадника, не говоря ни слова, кивнул стоящему у дверей секретарю и тут же скрылся. Донесшийся со двора вопль сообщил Петронию, о том, что экзекуция началась. Секретарь недовольно поморщился и почтительно сообщил:

– Префект ждет тебя, господин. Прости за задержку.

*****

У Лоллия ужасно болела голова. Казалось, назойливый дятел поселился в его черепной коробке и долбил, долбил затылок, нудно пробивая себе путь на свободу.

Явившийся с ежедневным докладом Эбур не сообщил господину ничего утешительного. Уехавший вчера дядюшка не вернулся. Петроний не передавал никаких известий. Желая хоть немного утешить господина, чье лицо приобрело совсем уж страдальческое выражение, управляющий заметил, что для переживаний еще слишком рано. Что как только дядюшка вернется он наверняка ответит на все вопросы и развеет любые сомнения.

Нельзя сказать, что эти рассуждения утешили Лоллия, но, не имея сил для спора, он не стал возражать. Вместо этого слабым голосом распорядился позвать врача, и тут же зажмурив глаза, откинулся на подушки.

Конечно, причиной этого болезненного состояния мог быть вчерашний обед. К концу Лоллий вовсе прекратил разбавлять вино и отправился в спальню в сопровождении двоих слуг,