Линкольн - Карл Сэндберг

Линкольн и члены его кабинета, которые, как политики, не могли не прислушиваться к требованиям о быстром окончании войны, раздававшимся в стране, и учитывавшие, что кончается срок службы солдат, призванных на три месяца, не поддержали Скотта. Когда Мак-Доуэлл попросил еще немного времени, чтобы обучить и дисциплинировать свои войска, Линкольн заметил: «Вы еще зеленые, это правда, но и они тоже зеленые».

Битву при Булл-Рэне, происшедшую в воскресенье 21 июля 1861 года, многочисленная нетерпеливая публика ожидала как своего рода спортивное представление — место и время сражения были объявлены заранее, и толпы зрителей приехали на место с корзинками с едой, как на пикник. Несколько сенаторов и большое количество конгрессменов прибыли сюда верхом, в кабриолетах и экипажах, вооруженные на всякий случай большими морскими револьверами, в сопровождении прекрасных дам в кринолинах, чтобы посмотреть на современное сражение. Все говорили, что южное рыцарство будет повержено в прах северным лемехом.

Утром, как обычно по воскресеньям, Линкольн побывал в пресвитерианской церкви на Нью-Йорк-авеню. Днем он читал телеграммы с поля битвы, которые поступали каждые 10–15 минут. Все, казалось, было в порядке. Вечером президент, как всегда, поехал покататься в своем экипаже. В шесть часов примчался бледный, охрипший Сьюард и бросился к Николаи и Хэю с вопросом: «Где президент?» Они ответили, что президент, прочитав телеграммы о победе, отправился кататься. «Никому не говорите, — сказал Сьюард, — но это неправда. Битва проиграна». Он получил известие, что армия генерала Мак-Доуэлла отступает и вся надежда на генерала Скотта, что он спасет Вашингтон.

Через полчаса вернулся Линкольн. Николаи и Хэй сообщили ему эту новость. Он выслушал молча, ни один мускул на его лице не дрогнул, выражение лица не изменилось. Он пошел в штаб, армии. Там его ожидала телеграмма от капитана инженерных войск: «Битва проиграна. Спасайте Вашингтон и остатки армии. Разгромленные части вновь собрать невозможно». Генерал Скотт отказался верить этому. Созван был кабинет, и в это время пришла телеграмма от Мак-Доуэлла, в которой он сообщил, что его армия рассыпалась и представляет собой «беспорядочную толпу».

В эту ночь Линкольн лежал на диване у себя в кабинете и выслушивал свидетелей, которые примчались с поля битвы. На всем пути до Вашингтона дорога усеяна брошенными кепи, куртками, конскими чепраками, ранцами, походными ящиками, ружьями, изорванной упряжью, перевернутыми повозками — все это было брошено тысячами солдат, бежавших в панике к Вашингтону.

Еще в три часа дня Мак-Доуэлл считал, что битва им выиграна. А через час его армия распалась. Впрочем, в тылу врага тоже была паника. Когда Джефферсон Дэвис приехал к месту сражения из Ричмонда, он увидел бегущих солдат и спросил у одного старика, как идут дела. «Наши линии прорваны, — ответил тот, — все смешалось, армия разбита, и битва проиграна».

После жаркого, душного воскресенья наступил понедельник с моросящим дождем. С самого рассвета по мосту Лонг Бридж через Потомак тянулись извалявшиеся в грязи люди. Час за часом шли эти призраки через мост в столицу. Тысячи солдат разбрелись по ближайшим домам, чтобы поесть.

Все эти политики, нацепившие на себя погоны генералов, полковников и майоров, годились не для боя, а для игры в солдатики. Сенаторы, конгрессмены, политики, корреспонденты, зрители, приехавшие сюда в экипажах, кучера наемных карет, дамы в кринолинах, жаждавшие посмотреть это представление, первыми, как овцы, бросились бежать, и с них началась паника.

Больше всех в поражении виновен был генерал Роберт Паттерсон: если бы он нанес удар по армии Джонстона в долине Шенандоа, свежие полки Джонстона не подоспели бы на поле боя и не вызвали бы панику среди союзных войск. Паттерсон представил Линкольну свои приказы, телеграммы и письма, которые, как он считал, должны были оправдать его. Он требовал суда чести над ним, чтобы прекратить ежедневные оскорбления, которым он подвергался. «Президент ответил мне, что он будет приветствовать любое мероприятие, которое поможет установить справедливость, но при этом добавил, что я не могу избежать оскорблений, если я представляю какую-то ценность или значение для общества, так как сам он подвергается куда более серьезным оскорблениям, чем я, но не считается с этим. Так же должен поступать и я».

Линкольн уделял много внимания войскам, расположенным в лагерях вокруг Вашингтона, старался больше общаться с солдатами и офицерами. Однажды он ехал в открытом экипаже вместе со Сьюардом через Потомак. Встретившийся им по пути полковник Шерман спросил у президента, не собирается ли он посетить его лагерь.

— Именно, — ответил Линкольн, — мы слышали, что вы пережили испуг, вот мы и решили навестить вас и посмотреть на ваших ребят.

Он пригласил Шермана в свой экипаж, и, приехав в лагерь, Линкольн, по свидетельству Шермана, «встал во весь рост в экипаже и произнес одну из самых великолепных и волнующих речей, какие я когда-либо слышал. Он говорил о нашем поражении, о высоком долге, который лежит на нас, о днях победы, которые обязательно настанут».

Когда Линкольн кончил свою речь перед 79-м Нью-Йоркским полком, предложив, как обычно, изложить ему все имеющиеся жалобы; вышел вперед один шотландец и заявил:

— Мистер президент, мы считаем, что полковник Шерман плохо обращается с нами.

При этом солдат сослался на то, что солдат выселили из сарая, чтобы поместить в нем лошадей полковника.

— Ладно, ребята, — сказал Линкольн, — я очень уважаю полковника Шермана, и если он выселил вас из сарая, то я не сомневаюсь, что он это сделал с какими-то хорошими намерениями. Я предполагаю, что он считал, что вам будет лучше, если вы займетесь работой и забудете о своих волнениях.

В лагере 60-го Нью-Йоркского ирландского полка, который храбро сражался во главе со своим командиром полковником Коркораном, захваченным в плен в разгар боя, президент, как писал Шерман, «произнес такую же речь, уделив больше внимания самому полку, отметив их храбрость». Когда Линкольн обратился с вопросом, какие будут жалобы, выступил офицер, который в то утро пытался уйти из армии и покинуть лагерь, и сказал:

— Мистер президент, сегодня утром я говорил с полковником Шерманом, и он грозился застрелить меня.

— Застрелить вас? — переспросил Линкольн.

— Да, сэр, он грозился пристрелить меня.

Линкольн глянул на офицера, потом на Шермана, затем подвинулся поближе к офицеру, словно желая сказать ему что-то по секрету, и громким шепотом, который был слышен всем вокруг, сказал ему:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});