Серый кардинал - Владимир Моргунов

— Угу, — понятно, — кивнул Ненашев. — Тенгиз тебе понравился? А ведь он — иностранец.

— Хороший мужчина, — рассмеялась она, — только мне больше нравятся блондины.

Она охватила мягкой теплой рукой его затылок, притянула к себе и поцеловала. Потом расстегнула несколько пуговиц на его рубашке, просунула руку под рубашку и погладила грудь.

— Ну-ну, не такой ты уж и старичок, каким прикидывался — темные глаза Анжелы потемнели еще больше и смотрели на него в упор. — Может быть, сделаем перерыв в трапезе?

Перерыв продолжался никак не меньше часа, а проводили они его на «высокой девичьей кроватке», как выразилась Анжела, прежде чем на эту «кроватку» — на поверку оказавшуюся просторным мягким ложем с резной деревянной спинкой — рухнуть самой и увлечь за собой Ненашева.

— Ну, милорд, — насмешливо спросила она его, когда они порядком подустали от любовных игр, — не приходит ли вам в голову мысль типа «а что это я тут делаю?»

— Не приходит, — Ненашев энергично замотал головой.

— Вот и хорошо. Можешь отвернуться, можешь не делать этого, но мне надо в ванную.

Отворачиваться значило бы очень много потерять. Узкая спина, тяжеловатые крупные бедра (под одеждой они казались более худыми), длинные ноги, упругие ягодицы — и все покрыто ровным красивым загаром. О, поблекните, обложки «плейбоев», «пентхаузов» и разных российских эротических эрзацев!

Но уже через две минуты после ухода Анжелы Ненашев спохватился, дотянулся до телефона, поспешно набрал номер Клюева.

— Начальник, докладываю — усе у полном порядке. Жень, я здесь, очень близко, все при мне, так что ты не волнуйся.

— Да я не волнуюсь, — спокойно ответил Клюев. — «Вычислил» я ситуацию, в которой ты сейчас находишься. Что ж, как напутствуют в подобных ситуациях, смотри только в доску не затрахайся.

— Постараюсь, начальник, — улыбнулся Ненашев.

— Ну вот, я так и знала — «боец невидимого фронта», — Анжела стояла на пороге в коротком шелковом халатике вишневого цвета, едва достававшем ей до середины бедер. — Могу спорить, что чемоданчик, который я привезла, набит валютой, которая пойдет на усовершенствование существующего в России строя.

— Да ну, Анжела, не заставляй меня так часто ощущать собственную никчемность, — заблажил Ненашев. — Какая валюта, какой «невидимый фронт»?

— Не валяй дурака, Константин Ненашев — голос ее прозвучал даже как-то неожиданно грустно.

— Ты… знаешь?!

— Двенадцать лет назад ты приходил в гости к Славе Демидову. Вы с ним в одном училище учились. У Славки сестра младшая была, Люська. Вспоминаешь? А меня ты, конечно, не помнишь. Стоило ли обращать внимание — нос длинный, шейка тонкая, ручки-ножки, как палочки. Гадкий утенок. Я в тебя тогда страшно влюбилась. О, какая это была любовь! Куда там Джульетте Капулетти… А ты, очевидно, полчаса назад решил, что попалась тебе шлюха, и очень пожалел о том, что не оказалось у тебя с собой презерватива, так?

— Да что ты… — протянул Ненашев и почувствовал, что краснеет.

— В глаза смотреть, — шутливо, но в то же время как-то грустно прикрикнула она. — По глазам вижу, что так и думал.

— Ничего я не думал.

— Ладно, если и подумал, то прав, наверное, был. Детская влюбленность это одно, а… Я Люську видела пять лет назад, она в Москве осталась — удачно, как ты выражаешься, вышла замуж. Так вот, Люська мне говорила, что ты в каких-то секретных частях служишь. А теперь?

— Теперь не служу, — помотал головой Ненашев.

— Врешь небось, — не поверила Анжела. — Ладно, пойдем на кухню, посидим еще малость.

— А потом? — тоном мальчика Вовочки из неприличных анекдотов спросил Ненашев.

— А потом суп с котом, — наставительно произнесла Анжела.

— Анжела, Анжела, Анжелика, — пробормотал-пропел он, входя вслед за ней на кухню, одетый только в зеленые свои штаны.

— Нет, отец назвал меня по другой песне. Ты, наверное, помнишь, был такой певец Ободзинский, вот он все голосил- «А-а-анжела, на счастье мне судьбой дана. А-а-анжела_ одна, одна на свете…» и тому подобное. Папашка мой был молод и глупо сентиментален — он в двадцать три года меня родил, кошмар, мог бы гулять и гулять еще — вот и нарек таким имечком.

— Очень даже хорошее имя. И об Ободзинском ты зря походя отзываешься. У него голос от Бога, а нынешние эти козлики только знают, что под фонограмму скакать. И вообще вы, нынешняя молодежь…

— Нон, рагацци ди оджи, соло нон! — пропела она. — Ты потрясающий мужик, Костя, получше всяких там Рэмбо выглядишь, клянусь, но сидеть с дамой в таких штанах — фи! Иди-ка в ванную, там халат висит, зеленоватый такой — надень и побыстрее возвращайся.

Ненашев безропотно исполнил, что ему велели. когда он вернулся, Анжела прокомментировала:

— Вот, теперь ты гораздо даже красивей, чем Бельмондо в фильме — Великолепный».

— Надеюсь. И лучше, чем Саид в фильме «Белое солнце пустыни».

— О, ты вообще несравненный, — она с шутливой грубостью сграбастала его за отвороты халата, притянула к себе и поцеловала. — Бедный, бедный мой Рэмбо.

— Почему бедный? — ворчливо спросил он.

— Мне так жалко офицериков, которых сокращают, выводят откуда-то и все такое прочее. Возвращают их в Россию из разных зарубежей, а им здесь жить негде…

— Не всем, — несмотря на явный лиризм момента, Ненашеву сразу вспомнился Павленко.

— Ну, я не имела в виду тех, кто получает чемоданчики с валютой из ближнего зарубежья.

— Анжела, если ты еще хоть раз упомянешь про этот злочастный чемоданчик…

— И что же тогда произойдет?

— Я тебя отшлепаю.

— Хорошо, про чемоданчик молчу. Но вообще тебя о чем-то спрашивать можно?

— Можно, только не столь интенсивно. Давай-ка мы с тобой еще выпьем за встречу.

— А-а, за это мы уже пили… Это я тебя встретила, а не мы с тобой встретились — почувствуйте разницу, как советует реклама. Давай-ка лучше — за тебя. За тебя, Костя!

Она выпила стаканчик залпом, не так, как раньше — мелкими глоточками. Глаза ее увлажнились.

— Ну, расскажу я тебе кое-что, — Ненашеву почему-то стало жаль ее. — Зачем тебе мои проблемы вообще-то?

— А вот обладаю я таким свойством — нужны мне чьи-то проблемы, — она упрямо тряхнула головой.

— Хм, представь себе, что у меня сейчас и в самом деле существуют проблемы.

— У кого их нет?

— «А что же он не сказал, что ему хуже всех?» — это о покойнике. Понимаешь, Анжела, я бы не должен тебе этого рассказывать, но для того, чтобы ты поняла, что нам какое-то время не следует встречаться… Только пообещай мне, что ни одна живая душа, кроме тебя, знать не будет.

Она пообещала.

— Такое получилось дело, я со своими приятелями недавно попал в заварушку…

И Ненашев вкратце обрисовал ей ситуацию, не упоминая, разумеется, своих подвигов по вызволению Клюева и Бирюкова и тарана «Хонды».

— Вот так получается, деточка, — закончил Ненашев. — В чемоданчике — разная хитрая аппаратура, которая позволит нам подслушивать сильных врагов наших и подсматривать за ними. Никакой валюты там нет. Я могу тебе даже показать.

— Не надо, — поспешно сказала она. — Я все равно в этом не разбираюсь. Ты знаешь, Костя, мир так тесен… Отец несколько раз упоминал про эту злосчастную «Терру».

— Ого?! — поразился Ненашев. — А чем же она для него злосчастна?

— Да они от отца чего-то требовали, на что он не мог пойти.

— Анжела, ведь ты по специальности психолог, могла бы и расколоть папашу или «вычислить» ситуацию.

— Вопрос понятен, начальник. Ты ведь так выражаешься — начальник, да? Знаешь, ситуацию я «вычислила». И мне кажется, речь идет о самом примитивном шантаже. Даже не о шантаже, а о грубом давлении, о — как сейчас выражаются — «наезде». Нет, они не денег с отца требуют. Они требуют, чтобы он не развивал производства. То есть, даже не восстанавливал того, что разрушено — производство ведь сейчас разрушено до основания. Отец попытался наладить выпуск… как это называется? Товаров для народа. Какие-то мини-трактора. У него ведь завод сельскохозяйственного оборудования. А «Терра» мешает ему.

— Они конкуренты, что ли? — спросил Ненашев, а потом вспомнил. — Да нет, у них вроде бы строительные работы в основной деятельности записаны.

— Костя, давай-ка все подобные дела на потом отложим. Я, конечно, понимаю, в какой ситуации оказался ты и твои друзья, но, честное слово, мы что-нибудь придумаем.

Ненашев вернулся домой рано утром, предварительно оповестив друзей телефонным звонком.

— Николаич, ты только погляди на этого фрукта, — кивнул Клюев. — Как он еще мою рубаху и мои штиблеты не пропил, не протрахал.

— Не боись, начальник, — с достоинством отвечал Ненашев. В первую очередь я пропью и протрахаю свои штаны. Самое главное — кейс — вот он! Кто его раздобыл? То-то и оно! Тебе бы, командир, у вождя мирового пролетариата поучиться. Был у него соратник по борьбе, фамилию только запамятовал, да это и не важно. Так этот профессиональный революционер как-то в загул вошел и партийную кассу в каком-то борделе всю и спустил. Ну, товарищи по борьбе, естественно, возмутились до крайности — как же, они бы и сами не прочь эти деньги пропить-прожрать — и потребовали для пьяницы и развратника самой строгой кары. И знаешь, что Ильич сказал, какую он им отповедь дал? Я, сказал он, давно его знаю, он твердый «искровец», старый партиец. Это главное. А в том, что он пошел в лупанарий — лупанариями, начальник, бордели у римлян назывались — ничего страшного нет. Значит, была у него такая потребность.