Осада Будапешта. Сто дней Второй мировой войны - Унгвари Кристиан

Не было никакой необходимости в том, чтобы неделями морить солдат голодом в городских подземельях и в траншеях. Обезумевшие солдаты штурмом брали склады с запасами. Они давали выход бешеной злобе за обман и за бессмысленные потери и разрушения. Один из молодых унтер-офицеров был обнаружен в покинутом бункере Пфеффера-Вильденбруха в тот момент, когда он примерял оставленный генералом мундир. Кто-то из безумцев застрелил беднягу, приняв его за генерала, прежде чем мы успели этому помешать…

Ближе к восьми утра я начал операцию по ампутации руки раненого обер-лейтенанта, который сумел добрести до окрестностей Замка. Операционная находилась в самых глубоких катакомбах… Внезапно там появился русский, который тут же прицелился в нас из автомата. Овладевшая мной в первый момент паника быстро сменилась небывалым спокойствием, и я как ни в чем не бывало продолжал заниматься своим делом, не обращая внимания на нежданного гостя. После операции мы сделали по большому глотку из бутылки. Иван последовал нашему примеру, а потом мы отправились в плен… В это время по опустевшим помещениям бродили русские всех званий. Они вели себя как дома, и водка лилась рекой… К вечеру никто уже не обращал на нас внимания, и мы вернулись к своим обязанностям…

Внезапно помещение лазарета оказалось в темноте. Когда мы отправились проверить генератор, то обнаружили, что его уже кто-то увозит, прицепив к джипу. Наверное, он создавал помехи для радиостанций русских, но тогда, как мы надеялись, нам должны были выделить новый с поглотителем помех. Но я так и не дождался этого. Без генератора прекратилась и подача воды. Туалеты засорились, и экскременты плавали между соломенными подстилками, на которых лежали раненые. В темноте мы не могли найти свечей. Русские научили нас делать свечи из кусков лярда и ветоши, и новомодное изобретение вскоре уже вовсю дымило во всех углах лазарета…

В каждом закоулке, в любой щели раненые умудрялись заниматься тем, чем заблагорассудится, от дисциплины остались одни воспоминания. В темноте мы постоянно наступали в мусор и экскременты. Вонь стояла невыносимая. Не было и речи о том, чтобы обеспечить уход за ранеными.

Смертность достигла ужасающих масштабов. Тела были свалены в бывшей кухне, в самой глубокой пещере, где их старались стиснуть как можно теснее между собой. Рядом с трупами лежали лекарства, консервные банки, обрывки картин, ценная фарфоровая посуда, белье для стирки и т. д., все в одной куче».

Русские приняли решение уйти из госпиталя и оставить раненых на попечение местных врачей из военнопленных. Один из тех врачей прапорщик Аладар Конкой-Теги описывает впечатление о своей первой встрече с доктором Хюбнером в том госпитале:

«С южной стороны темный вход вел в размещавшийся в подвале под Замком немецкий военный госпиталь. Навстречу нам вышел немецкий врач, выглядевший уставшим и истощенным, в сопровождении двух санитаров. Как он рассказал, ему и его помощникам оставалось лишь убирать тела умерших, ни о каком другом лечении не было и речи. Нас разделили на три группы, каждой из которых поставили задачу точно подсчитать количество людей на каждом ярусе и продумать, что можно сделать для того, чтобы помочь раненым.

Меня направили во второй подвал. Мы двигались очень медленно при совсем слабом свете нескольких свечей. Воздух был спертым, запах ужасающим. Гной, кровь, гангрена, экскременты, пот, моча, табачный дым и пороховая гарь — все это смешалось в причудливую плотную смесь запахов, которая, казалось, стояла в воздухе и мешала идти дальше… По обе стороны от прохода длинными рядами лежали раненые, некоторые на нарах, а многие — просто на голом бетоне… почти без движения, в лихорадке, слабые и беспомощные. В течение нескольких дней за ними никто не ухаживал, не менял повязок, не мыл. Им даже не давали никакой еды. Как говорил доктор, отсюда был шанс выйти только мертвым. Стоны, вздохи, едва слышные жалобы на немецком языке, мольбы, обрывки брани… На нижнем этаже лежали те, кто получил ранение в голову, парализованные и слепые, в том числе несколько венгров. Эти пациенты были практически лишены даже последней милости, болеутоляющего».

Уже возникло несколько пожаров, скорее всего в результате курения, хотя некоторые единодушно клялись, что сами видели, как русские солдаты обливали пациентов бензином и поджигали их. Некоторых раненых демонстративно сожгли заживо на эвакуационных пунктах в туннелях и в подвалах под нынешним зданием Института военной истории. Хюбнер рассказывает об этом в своих записках:

«18 февраля на верхнем этаже снова был пожар. Он распространился из бокового ответвления под… нашим госпиталем, где раньше был склад боеприпасов. Я только что с трудом вышел из очень неприятной ситуации. Мы удаляли осколок из желудка молодого венгра. Тут дверь вдруг распахнулась, и в помещение, яростно стреляя друг в друга, ворвались два дикаря. Один из них рухнул у операционного стола, продолжая палить в своего соперника, а тот, в свою очередь, ответной очередью прошелся прямо по разрезанному желудку лежавшего под наркозом пациента. Дрожа от страха, мы прятались рядом, пока стрелок снизу, наконец, не затих, получив дырку в голову. Ни слова не говоря, победитель с грохотом ринулся прочь из помещения, оставив нам тело поверженного неизвестного противника. Всем захотелось глотнуть коньяку, но на его поиски у нас не осталось времени: место схватки вдруг охватило яркое пламя.

Огонь жадно лизал облицовку стен, деревянные перекрытия и соломенные подстилки наших пациентов. Зловещее потрескивание огня смешалось со звуками подрывов снарядов и гранат на складе боеприпасов и отчаянными криками заживо горевших людей. Единственным выходом наружу была дверь на верхнем ярусе катакомб шириной примерно 2 м. Не могло быть и речи о том, чтобы вынести через нее такое большое количество раненых. Нам удалось вытащить из огня около сотни человек, но большинству из них предстояло вскоре замерзнуть насмерть снаружи, так как все, что мы могли для них сделать, — это вынести их из помещения и оставить лежать на снегу».

Конкой-Теги продолжает:

«Из входа валил густой дым. Раздавались взрывы. Несколько раненых смогли выбраться во двор. За ними появились другие. Они с трудом ползли на коленях и локтях, сантиметр за сантиметром, волоча за собой культи ампутированных ног. Те, кто мог, поддерживали своих товарищей. Все пытались покинуть этот полыхающий ад. Подвал был охвачен пламенем. Немецкий врач, рыдая, кричал в отчаянии: «Там горят мои товарищи, но я не могу им помочь!»

По некоторым источникам, пожар унес 300 жизней, другие говорят о 800 погибших. Но было и какое-то количество тех, кто спасся:

«В боковом помещении, отделенном от катакомб тяжелой железной дверью, мы разместили несколько тяжелораненых венгерских и немецких офицеров. Дверь была деформирована, но за ней мне послышались стуки. Общими усилиями мы взломали ее. Офицеры сидели в комнате, чем-то напоминавшей отвратительно пахнущую печь. Раздевшись, они орошали раскаленные стены содержимым мочевого пузыря».

Только с наступлением лета немногие выжившие смогли вернуться домой.

РЕАКЦИЯ НА ПРОРЫВ КОМАНДОВАНИЯ НЕМЕЦКОЙ ГРУППЫ АРМИЙ «ЮГ»

В штаб немецкой группы армий «Юг» радиограмма Пфеффера-Вильденбруха, в которой сообщалось о намеченном прорыве, поступила в 19.45. Однако до 22.30 сообщение не было передано дальше. Командующий 6-й немецкой армией генерал Бальк послал донесение Верховному командованию: «Я буду пытаться двигаться навстречу IX горнострелковому корпусу СС через Жамбек и Пилишсентлелек. Для нас является делом чести сделать это для Будапештского гарнизона. Я намерен нанести удар навстречу прорывающимся силами имеющихся у меня кавалерийских корпусов, сосредоточив на этом направлении столько танковых частей, сколько сумею высвободить».

Однако именно на данном направлении как раз в тот момент уже сосредоточивались советские 2-й гвардейский механизированный корпус и 5-й кавалерийский корпус. Более того, даже если бы последовало немедленное разрешение немецкого Верховного командования на нанесение запланированного Бальком удара, его подготовка заняла бы не менее одного-двух дней. К тому же в распоряжении командующего 6-й армией не было достаточного количества подвижных войск. За отсутствием чего-то лучшего, командующий группой армий «Юг» генерал-лейтенант Отто Вёлер приказал разбросать с самолетов отпечатанные заранее, за несколько дней или даже недель, прощальные приветствия, а Пфеффер-Вильденбрух получил дубовые листья к своему Рыцарскому кресту.

Таким образом, командование группы армий «Юг» и 6-й немецкой армии было вынуждено пассивно наблюдать за разворачивающимися перед их фронтом событиями, не имея возможности прямо на них повлиять. Первоначальные планы вскоре были отвергнуты, вместе с ними ушел и оптимизм. В ежедневных донесениях группы армий дается следующая, не во всем верная оценка сложившегося положения: