Мы еще встретимся, полковник Кребс! - Борис Соколов

Через полчаса на тропинке показался Володя. Он сел возле Сандро. Они еще раз все обсудили.

– Ты смотри, не спутай, – напомнил Пурцеладзе, – и не лезь на рожон. Помни, что говорил Иван Александрович.

– Помню, помню, – обиженно отмахнулся Сандро. – Ты сам смотри лучше.

После короткого раздумья он добавил:

– Я думаю, не успеет приехать Иван Александрович. Не ушли бы они.

Пурцеладзе внимательно посмотрел на него.

– Ты это о чем? Опять за свое? Понял, не стрелять! А то сорвешь всю операцию! Пошли! Я уже продрог.

Ночуй в Константиновке у Христофора. В семь утра выходи на Бешкардаш. Я пойду следом. Теперь уж разговаривать не придется до самого конца.

42

Дверь оказалась закрытой. Дробышев постучал и прислушался. Подождав немного, постучал сильней, но в комнате было тихо. Что ж! Придется ждать. Она могла пойти в город, в магазин, к врачу. Это бывало и раньше.

Спускаясь с веранды в маленький, заросший густой травой дворик, он вдруг заметил, что из-за неплотно пригнаных досок забора на него смотрят две женщины. Дробышев узнал в них соседок, поздоровался. Они почему-то растерялись. Не обращая на них внимания, он сел и закурил. Женщины перешептывались, не отходили от забора. Это удивило Федора. Бросив недокуренную папиросу и подойдя ближе, он спросил, давно ли ушла жена. Они переглянулись и замолчали. Потом одна из них сказала:

– Вам надо скорей пойти в ГПУ.

– За мной приходили?

– Нет, вам надо идти туда.

Отойдя от дома, Федор вспомнил, что не видел собаки. «Куда же делся Дин? Может быть, Елена взяла его с собой?»

Часовой при входе в управление, козырнув, сказал с несвойственной ему ласковостью и участием, чтобы Федор зашел к Дмитренко.

– А «хозяин» здесь? – спросил Дробышев.

– Товарищ Чиверадзе болен, – сказал часовой.

Встречавшиеся сотрудники здоровались, как-то странно смотрели и торопились уйти, но Федор этого не замечал. Постучав, он открыл дверь и увидел стоявшего у сейфа Дмитренко.

– Здравствуй, Федор Михайлович! Когда приехал?

– Только что!

– Дома не был?

– Заскочил на минуту, – коротко ответил Федор. – Что случилось, что с Иваном Александровичем?

Андрей Михайлович подошел к Федору, обнял его за плечи и, усадив на небольшой старенький диван, сел рядом.

– Возьми себя в руки, Федор Михайлович! Случилось несчастье, но мы – мужчины и должны уметь переносить любое горе.

– Несчастье? – переспросил Дробышев. – С Иваном Алексадровичем?

– Нет, не с Иваном Александровичем, – ответил Дмитренко, – а с твоей женой.

– С Еленой? – все еще не понимая, переспросил Федор. – Что могло случиться с Еленой?

– Ее вчера вечером убили.

Смысл этих простых слов не сразу дошел до сознания Дробышева. Он взглянул на Дмитренко, увидел его суровое лицо, угадал за внешней сдержанностью глубокую взволнованность близкого человека и тогда только понял все. Елены нет! Никогда он не увидит ее лица, улыбки! Никогда не услышит ее голоса – никогда! Он чувствовал мягкое прокосновение руки Дмитренко к своему плечу, слышал какие-то слова, которые не разбирал, и понимал одно – Елены нет! Мелкими и незначительными сейчас показались ему их споры, ее уход, измена, его мученья. И даже его одиночество! И это случилось теперь, когда она вернулась к нему в самую тяжелую, страшную для него минуту. Вернулась… чтобы умереть! Еще два дня назад они были вместе и он не знал, как сложится у них жизнь. Ему казалось, что прошлое, ее прошлое, будет стоять между ними. Она пришла к нему, а он не понял, ничего не понял! Не оценил ее любви, видел ее нежность и не ответил на нее. А теперь ничего не будет, опять он остался один!

Резкий стук в дверь перебил Дмитренко.

В комнату вбежал дежурный.

– Вас срочно вызывают в аппаратную.

Звонил из Афона Строгов. Из его лаконичных фраз Андрей Михайлович понял, что необходим немедленный выезд всей опергруппы.

– Что у тебя случилось? – спросил Дмитренко. Он понимал, что только очень важные причины могли побудить Строгова вызывать всю группу. – Передатчик, что ли?

– И он тоже! – загадочно буркнул Строгов. – Выезжайте скорей, буду ждать на шоссе у почты.

И он повесил трубку.

Дмитренко вторично вызвал переговорную Афона, но телефонистка ответила, что Строгов уже убежал. Так и сказала: убежал. Видимо, случилось что-то очень серьезное. Дмитренко приказал дежурному немедленно собрать всю опергруппу и приготовить полуторку.

– Пусть горючего возьмут побольше! – крикнул он вслед уходившему дежурному, хотя ехать-то нужно было всего двадцать километров. – За руль, Абзианидзе.

Вернувшись в свой кабинет, Дмитренко позвонил на квартиру Чиверадзе. К телефону подошел Шервашидзе.

– Как там Иван Александрович? – спросил Дмитренко.

– Довели до ручки, а теперь спрашиваете, – ответил Шервашидзе.

– Можно к нему хоть на несколько минут? – попросил Андрей Михайлович.

– Даже на секунду не пущу. Хватит, повеселились! – В ответ на просьбы Дмитренко, переходя на ты, зло буркнул: – Ты что, похоронить его хочешь? Сказал: не пущу! – и повесил трубку.

Тем временем опергруппа собиралась в его кабинете. Дробышев, потрясенный, сидел на диване, возле расположился Обловацкий. На краю письменного стола, упершись ногами в валик дивана, сидел Хангулов. Что ж, это не так плохо. Четыре человека, Абзианидзе пятый. В Афоне ожидали Строгов и Чиковани – семь человек. В крайнем случае можно на месте привлечь пограничников и милиционеров.

– Ивану Александровичу очень плохо, придется ехать без него. На сборы пять минут, – сказал Дмитренко, – возьмите по два пистолета, винтовки, гранаты и по патронташу. Да не забудьте фонари. На месте все узнаем от Строгова.

Обловацкий и Хангулов вышли. Андрей Михайлович подсел к Дробышеву и, обняв его, спросил:

– Может быть, тебе лучше не ехать, Федор?

43

Через несколько минут полуторка неслась по улице. Горевшие вполнакала желтые лампочки слабо освещали витрины магазинов и многочисленных кафе. В некоторых окнах тем же желтым светом теплились керосиновые лампы и даже свечи. Под слабо натянутым, хлопающим от порывов холодного ветра тентом в машине было тепло.

Выехали за город. Здесь стало хуже. Гудел ветер, пытаясь сорвать старенький брезент в многочисленных дырах и заплатах. За Лечкопом море, до этого бухавшее рядом, ушло влево, и машина покатилась по мягком гравию. Наконец под колесами дробью протарахтели балки Гумистинского моста, справа мигнул огонек погранзаставы, и полуторка ненадолго нырнула в плотную темноту Эшер. Проехали мост, около которого недавно ранили Даура Чочуа, и снова запетляли по разбитой дороге. Все думали об одном: «Что случилось в Афоне?» Обловацкий припомнил слова Бахметьева, что разгадку ключевых вопросов надо искать в Афоне. События последних двух месяцев не подтвердили этого. «Афон давно затих, – думал Обловацкий, – активны Сухум и побережье южней города. Да и банда сейчас сосредоточена в районе Бешкардаш. Вот не вовремя заболел Чиверадзе».