Древний Китай. Том 2: Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.) - Леонид Васильев

В военном столкновении, которому предшествовала длительная подспудная борьба чжоуского Чана, будущего Вэнь-вана, за политическое преобладание в бассейне Хуанхэ (имеется в виду прежде всего его работа по созданию антишанской коалиции), государственное образование Шан потерпело крах. На смену ему пришло военно-политическое объединение Чжоу, правители которого в сложившихся нелегких для них обстоятельствах сделали все, что в их силах, дабы господство Чжоу в Поднебесной не подвергалось сомнению со стороны поверженного противника и многочисленных не очень-то надежных союзников. И надо отдать им — прежде всего Чжоу-гуну и его помощникам — должное: созданная их усилиями доктрина небесного мандата надежно обеспечила власть чжоуских ванов даже в условиях ее длительного, медленного упадка и почти полной деградации. Однако именно раннечжоуские правители, будучи не в состоянии построить централизованное государство, вынуждены были создать систему уделов, усугубившую децентрализацию чжоуского Китая[97]. Вот почему, хотя характерный для начала Чжоу страх немногочисленных чжоусцев за их господство после реализации доктрины небесного мандата ушел в прошлое, политическая борьба стала усиливаться. Правда, она постепенно начала принимать иные формы, понемногу опускаться на более низкий уровень, превращаться в борьбу внутриполитическую, хотя это произошло далеко не сразу.

Если не считать драматического периода правления Ли-вана в середине IX в. до н. э., когда против него поднял мятеж могущественный Э-хоу, а после подавления этого мятежа силами удельных правителей, вассалов вана, сам Ли-ван был изгнан с трона, остальные чжоуские правители политической борьбы не вели, они были как бы выше этого. Лишь некоторые из них вмешивались, причем неудачно, в дела своих вассалов, но это не было нормой. Единственной формой политической борьбы, которой дом вана при всем его желании сохранить мандат Неба избежать не мог, была борьба внутридинастийная, т. е. спорадические выступления близких родственников вана, претендовавших на его престол или на право наследования ему. Остальные формы выпали на долю его вассалов-чжухоу, а также их вассалов из числа наследственной знати.

Зато на уровне этих чжухоу, как и на уровне наследственной знати, цин-дафу, политические столкновения, часто переходившие в военные, уже с VIII в. до н. э. стали почти естественной нормой существования, что характерно для всех феодальных структур. Период Чуньцю был одной из особенно развитых и в своем роде совершенных из их числа. Поэтому неудивительно, что в VII–VI вв. до н. э. в чжоуском Китае социальные верхи общества не мыслили себя вне политики. Этим они разительно отличались, скажем, от индийской знати того времени, которая в аналогичной ситуации постоянных междоусобиц между соседними и всегда соперничавшими друг с другом государствами бассейна Ганга на передний план всегда выдвигала не политические, а религиозные соображения. Естественно, что древнеиндийские письменные памятники оказались почти ничем не похожими на древнекитайские: другое общество, другие интересы, иной облик социальной структуры, иные ценности и, как итог, иные по характеру и содержанию записей источники. И это при всем том, что в Индии, как и в Китае, было немало войн, в том числе воспетых в героическом эпосе, которого в древнем Китае как раз не было.

Я не случайно остановил внимание читателя на древней Индии. Сравнение показывает, что сами по себе политическая децентрализация, военное соперничество и даже войны не порождают феодальной структуры как таковой. Но зато там, где, как в чжоуском Китае, такого типа структура предстает во всей своей яркой и многообразной реальности, внутриполитическая борьба в ее различных проявлениях не только доминирует, но и захватывает умы, является своего рода квинтэссенцией бытия и соответственно находит красочное отражение в источниках.

Можно наметить несколько основных форм этой борьбы. Первая и самая интеллектуально яркая, обычно красочно и в деталях расписанная в источниках, — это политическая интрига. В чжоуском Китае периода Чуньцю именно этот вид скрытной придворной борьбы преобладал и давал наиболее ощутимые результаты. Описанием различного рода политических интриг при дворах чжухоу в первой половине Чуньцю и внутри уделов-кланов во второй буквально насыщены сообщения «Цзо-чжуань». О том же говорится в «Го юе», а также в лаконичных текстах Сыма Цяня (подробнее см. [59а]). Впрочем, интрига, обычно имевшая своей главной целью династийный переворот или смену наследника, была своего рода мягкой формой политической борьбы, никогда не оторванной от других форм. Напротив, она обычно легко и незаметно переходила в иную, более жесткую и кровавую форму, в заговор.

Речь идет не о том, что скрытная дворцовая интрига, связанная чаще всего борьбой за право наследования или за престол, была вовсе бескровной. Без крови дело не обходилось практически никогда. Имеется в виду несколько иное: в случае элементарной и тем более удавшейся интриги обычно устранялся (уничтожался либо изгонялся) законный наследник, а его место занимал новый. Или свергался с престола один правитель, а освободившийся трон занимал специально вызывавшийся из эмиграции родственник изгнанного, имевший более или менее легитимные права на престол. Нередко выбор нового правителя или наследника зависел от могущественных интриганов вроде сунского Хуа Ду. Естественно, дело могло обойтись без крови, но могла и пролиться кровь какого-либо заупрямившегося или сопротивлявшегося наследника или кандидата на изгнание. Однако в любом случае при этом дело обычно обходилось малой кровью, страдал лишь один человек, реже несколько, с ним связанных. Иначе все выглядело, если интрига с самого начала замышлялась как заговор.

В этих нередких случаях в нее обычно вовлекалось несколько влиятельных должностных лиц либо ближайших родственников того, против которого интрига была направлена. Разрабатывались детали заговора, и независимо от того, завершался ли он успешно или терпел неудачу, в итоге всегда текло немало крови. Уничтожались и изгонялись целые группы представителей влиятельной знати, служивших опорой того, кто был мишенью или, наоборот, инициатором заговора. Порой, как то было в царстве Ци в середине VI в. до н. э. с Цуй Чжу, заговор сопровождался контрзаговором, так что все царство длительное время буквально тряслось от кровавых разборок на верхах.

Если заговор и по объему потрясений для общества, и по количеству пострадавших был как бы второй стадией политической борьбы, то третьей такого рода стадией становились кровавые междоусобицы в различных царствах и княжествах, столь обычные в период Чуньцю. Нередко начинались они с тайной интриги (как то было при уничтожении могущественного клана Ци в царстве Цзинь), плавно перетекавшей в хитроумный заговор, в который, как правило, вовлекались многие (в случае с цзиньским Ци от правителя до шпионов-соглядатаев). По получении необходимого компромата начинался заключительный этап всей комбинации, сводившийся к истреблению клана. Междоусобицы могли разгораться и по иным сценариям. Иногда они, как в случае с мятежом чуского клана Жо-ао или попыткой незадачливого луского Чжао-гуна в открытой схватке с всемогущим кланом Цзи вернуть власть в царстве, завершались крупномасштабным военным столкновением. Но практически почти в любом случае начинались они с тайной интриги, а затем плавно перемещались с одной стадии на вторую (заговор) и со второй — на третью (открытая политическая схватка).

Все рассмотренные выше формы и стадии внутриполитической борьбы часто протекали не только на фоне, но и в тесной взаимосвязи с войнами между царствами, которых в период Чуньцю было весьма много. Нельзя сказать, что все они были связаны с интригами, заговорами и внутренними междоусобицами. Совсем напротив, многие из них были естественным результатом длительного политического противостояния. Вспомним, в частности, войны между крупнейшими из царств — Цзинь и Чу, имевшими наибольшее значение и соответственно очень полно отраженными в сообщениях источников. Впрочем, хорошо известно из тех же сообщений, что немало было и таких войн, где многое зависело от случайности (или все же от интриги?), как то было, например, с карательной экспедицией цзиньского Ци Кэ против царства Ци.

Разумеется, этот поход начался отнюдь не только потому, что был оскорблен цзиньский посол Ци Кэ (хотя подобного рода акция всегда и везде воспринималась как casus belli). Можно считать, что оскорбление было лишь поводом, тогда как причиной были разногласия между царствами, имевшие более серьезную основу. Пусть так. Но разногласия бывали часто, и далеко не всегда они разрешались войнами. Нередко находили возможность избежать их в ходе переговоров, для чего, собственно, и существовала достаточно развитая древнекитайская дипломатия. Поэтому сам по себе повод, резко обостривший разногласия и имевшуюся до того напряженность (которую цзиньский посол и был послан как-то сгладить), являлся, как следует полагать, результатом некоей внутрициской интриги, цели которой — не говоря уже об авторах — остаются неясными. Особенно если иметь в виду драматические для Ци результаты похода цзиньского Ци Кэ.