Комната из листьев - Кейт Гренвилл

меня с собой? Я бы развеялась, познакомилась с новым обществом.

– Ну… – задумался он.

Я подождала немного, наблюдая, как мой муж пытается выкрутиться, потом пришла на помощь:

– Хотя нет. Мне будет неспокойно, что дети остались на попечении прислуги.

Лоб его разгладился, и вот вам классическая сцена: двое притворяются, что испытывают глубокое сожаление, хотя на самом деле каждый в душе ликует.

В то первое утро, когда муж ускакал в Сидней, я стояла с Элизабет, держа дочь за руку, и смотрела, как его конь исчезает вдали. Вернувшись в дом, я обошла с ней все комнаты. Казалось, в них стало тише. Половицы на свету поблескивали как-то более безмятежно.

Мне были ненавистны наше брачное ложе и даже комната, в которой оно находилось. Может человек бояться каминной полки, узора из трещин на потолке? Я распахнула стеклянные двери – муж любил, чтобы спальня была закрыта, мне же нравилось, чтобы в ней гулял воздух, – впуская в комнату внешний мир. Из спальни был выход в сад, а за ним виднелся желто-зеленый буш: в лучах солнца, спокойно плывущего по небу в течение дня, бледные стволы в лиственном уборе напоминали китайские письмена.

Как же быстро человек осваивает пространство! И как мало времени на это требуется!

Той ночью я лежала, упиваясь простейшей радостью от осознания того, что я в постели одна. Новизна этого приятного ощущения не давала уснуть. А потом меня посетила еще одна новая мысль. Я соскользнула с кровати и вышла на веранду. Меня обволокла влажная темнота ночи. Босая, я стояла на каменных плитках, чувствуя, как каждая клеточка тела, кожи наполняется неуемной энергией, оживает, голыми ступнями осязая каждое зернышко, каждую крупинку камня.

Где-то в отдалении залаяла сидевшая на цепи собака, глухо так, неспешно, нетревожно, как будто просто для того, чтобы услышать свой собственный голос. Ее лай разносился на мили окрест, не заполняя тишину, а, напротив, расширяя ее. Тот далекий глухой голос живого существа свидетельствовал о том, сколь необъятна ночь, подобно тому, как темная крапинка на белой простыне подчеркивает ее кипенную белизну. Собака, как и я, бодрствовала в темноте, приветствуя невидимый в ночи мир.

За цветником светились щели хижины, в которой жили Ханнафорд и пастух. Мной внезапно овладел порыв подобраться к ней по траве и, затаившись у стены, прильнуть глазом к одной щели.

С чего вдруг у меня возникло такое желание? Ни Ханнафорд, ни пастух были тут ни при чем. Просто любопытство – обратная сторона неведения. В свободе одиночества обретя себя, я захотела понаблюдать за чужой жизнью, за другими людьми, пока им казалось, что они скрыты от посторонних глаз. Всю свою жизнь я видела только внешние проявления. И себя показывала только с внешней стороны. Теперь же меня обуяла потребность проникнуть за оболочку. Какие они, люди, когда думают, что на них никто не смотрит? Что они собой представляют?

Я подкралась к хижине, судорожно думая, как я буду оправдываться, если меня обнаружат. Удастся ли мне убедительно изобразить из себя лунатика, глядящего пустым взглядом и что-то бормочущего, как леди Макбет? Однако леди Макбет, как бы крепко она ни спала на ходу, не подсматривала в щель, приподнявшись на цыпочки. И не стала бы надевать синий халат, чтобы спрятать под ним белую ночную сорочку. Нет, приникая глазом к щели, я не имела ни разумного объяснения, ни даже нелепой отговорки.

Поначалу в отблесках огня я не различала ничего. Потом заметила какое-то движение, услышала шепот, счастливый вздох. Я чуть сдвинулась в бок у щели, меняя направление взгляда, и увидела, что движение произвела голая нога, нога миссис Браун, и что она переплетена с рукой Уильяма Ханнафорда.

Я быстро отступила назад. Ну вот, посмотрела, подумала я про себя. Надо же! Я беззвучно хохотала, хотя что тут смешного? Сгибаясь в три погибели от безудержного веселья – или еще от чего-то, я бесшумно ступала по траве назад к дому. Конечно, я знала, что Ханнафорд и миссис Браун нашли друг друга. И, конечно, знала, что они должны были устроить, как им быть вместе. Это же проще простого. Захотелось побыть вдвоем, отослали пастуха ночевать к остальным работникам. Дальше этого я не задумывалась. Мне даже в голову не пришло, что я могу стать свидетельницей их близости. Я просто хотела, пользуясь временной свободой, удовлетворить свое любопытство.

Вернувшись в дом, я скользнула в постель и свернулась клубочком. Сердце постепенно успокаивалось. Я физически ощущала душевную боль, она извивалась и корчилась во мне, как раненая зверушка. Это было неизбежно. Ведь когда-то я тоже была там, где теперь находились те двое, телом и душой соединяясь с любимым человеком. Но это все в прошлом, в прошлом, в прошлом. Вряд ли мне когда-нибудь снова суждено испытать такое счастье.

Тем не менее, вспоминая ту ногу, ту руку, я улыбалась. Та радость всегда останется частью того, какой я была. Огонь, что опалил меня и мистера Доуза, передается от человека к человеку. Какое-то время он воспламенял Уильяма Доуза и Элизабет Макартур, теперь – Агнес Браун и Уильяма Ханнафорда. Это – дар, который не дается в вечное пользование; он переходит к другим.

Сжавшись в комочек, я кривила губы от боли и горькой радости. Эти два чувства были нераздельны. Леди Макбет подкралась к щели в стене хижины в поисках чего-то и, возможно, нашла это. Ей открылась истина: нужно наслаждаться теми удовольствиями, что предлагает жизнь. Вот я лежу одна – какое удовольствие! Гораздо лучше наслаждаться обществом своего подлинного «я», чем тонуть в одиночестве несчастливого брака.

Я никогда не знала, сколько ночей буду спать одна, ибо мистер Макартур всегда возвращался неожиданно.

«Ты только представь, – написала я как-то раз Брайди, когда он только что приехал домой, – сколь велика была моя радость оттого, что мистер Макартур вернулся». О, как же мне нравилось подбирать двусмысленные выражения. То мое тайное увлечение никогда мне не надоедало.

Возможно, в Сиднее мистер Макартур позволил себе побаловаться с какой-нибудь прелестной девицей. Но тогда я не хотела об этом знать. И сейчас не хочу.

Дела фермы беру на себя

Мы с мистером Макартуром ничего конкретного не обговаривали, но по мере того, как он постепенно устранялся от управления фермой, его обязанности брала на себя я. В сравнении со скромным хозяйством дедушки здешнее было гигантским предприятием, и на первых порах меня охватывал ужас оттого, сколько всего нужно понимать. Я не имела ни опыта, ни уверенности в собственных суждениях, плохо знала работников и не представляла, как завоевать у них авторитет.

Но я была не одна. Каждое утро ко мне приходил Ханнафорд, потом миссис Браун. Почтительно