Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

— В одной я, видишь ли, сплю, — терпеливо, как брату, объяснил Крахоборов, — а в этой посетителей принимаю, гостей. Она так и называется — гостиная. Давай — в душ, в душ! Смывай вековую грязь, братец!

Нет, Юрий вообще-то мылся — но как люди, по субботам, в бане, что на улице Астраханской, — где райвытрезвитель находится. Он к этому готовился неделю, в субботу с утра пил совсем мало, щеткой чистил верхнюю одежду, а в самой бане куском хозяйственного мыла в укромном уголке в тазике стирал единственные свои носки и трусы, которые насухо отжимал, чтобы не совсем уж мокрыми на теле были. Зимой из-за этого приходилось высиживать после бани, ждать, пока все подсохнет, а то и простудиться ведь недолго. Но — главное — мылся он один, сам по себе, никем в бане не знаемый, потому что друзей и знакомых он давно добровольно лишился, новых не заводил, с сожителями коммунальной своей квартиры тоже не общался, он мылся, не нарушая уединенности своего существования, а тут, хоть и за дверью ванной — но словно под наблюдением, да к тому же еще не по своей воле…

Он закрылся, вместо душа — опять-таки чтобы потянуть время — стал напускать воду. Льется, наливается, колышется, зеленоватая…

На стеклянной полке шампуни всякие, мыло разных сортов.

Он чувствовал, что влопался в какую-то историю. Ему было нехорошо. Может, разыграть сердечный приступ? — как разыгрывал в лихие времена, когда менты хватали его на всех углах за тунеядство и нищенство. Сейчас тунеядствуй и нищенствуй сколько хочешь, слава Богу… Но нет — как менты не верили его крикам боли и страданья, так не поверит и этот твердый парень…

Юрий вздохнул, разделся — и полез в ванну.

Куплет третий

И долго они говорилиПро эту проклятую жизнь.И что надо вместе держатьсяВо имя их братской любви.

Через несколько часов Юрий сидел в новехоньком тренировочном костюме, который ему был великоват, — в костюме неприлично ярком, по его мнению, с желтыми и красными полосами. На мягком диване возвышалась стопка рубашек, носков и прочего белья, на кресле лежали друг на друге два костюма — светлый и черный (все это ему пришлось примерить, потея так, что хоть заново мойся), на ногах у Юрия были кроссовки, а возле ног еще и туфли — кожаные, красивые, собаки, жаль только — не лакированные.

Мало того, недавно являлась девица в голубом фартучке и подстригла его — и опять Юрий потел, поскольку по случаю теплого дня под кофточкой у этой блондинки не было того, что у женщин на этом месте быть должно. Этого самого… Бюстгальтера, в общем. (Юрий это слово с детства считал неприличным, еще с тех пор, когда кричали друзья его: «А Машка бусгалтер носит, бусгалтер носит!» — кричали, дразня и задразнивая девочку из их двора, а он жалел ее, но вступиться не смел…)

— Понравилась она тебе? — спросил Крахоборов, когда парикмахерша вышла в ванную комнату помыть-почистить инструменты.

— Ничего, — сказал Юрий.

Тогда Крахоборов — в ванную. Вышел минут через пять, с выражением на лице подтверждения своих мыслей относительно жизни вообще.

Оказывается, он договорился, что парикмахерша придет в гости в десять вечера.

— Зачем? — спросил Юрий.

— Ты ей понравился.

— Иди ты.

— Не ругайся. Ты старший, я с тебя должен пример брать.

И вот Юрий напряженно смотрит телевизор, не понимая, что там показывают, а думая о блондинке.

Женщины у него не было лет семь. Он и не нуждался. Он рассуждал так: что есть беда и неприятность для человека? Это когда нет, чего хочется или утрачено, что было.

Ни с той, ни с другой стороны беды и неприятности для Юрия нет: утраченные женщины утрачены без сожаления, поскольку их, в общем-то, толком и не бывало, а хотеться их — не хочется. Чем меньше хочется, тем вообще лучше. Без желаний — нельзя, без желаний человек — не человек. Но ты не распыляйся, ты выбери из многих желаний одно-два, и тебе будет хорошо. Юрий выбрал желанья выпить вина, поспать и не в труд посидеть, собирая деньги с добрых людей. Эти желанья выполнялись — чего ж еще?

Теперь же вот — думай, тревожься… Надо было сразу этому придурку, братцу названному, но незваному, сказать, что он это самое… Он и не может уже, наверно. Семь лет, а то и больше — не шутка. Но не сказал. Постеснялся, что ли? Дурак… Пришедши, блондинка стеснялась не меньше Юрия. Крахоборов помог Юрию раздвинуть диван, пожелал счастья и ушел в другую комнату. Блондинка выключила свет.

— Быстрей, что ль! — сказала она Юрию.

Юрий разделся, залез на диван.

Она легла рядом. Руки и ноги ее были холодны, грудь мягка — и притиснулась к плечу Юрия.

— Ну?

— Чего? — спросил Юрий.

— Ххосподи! — прошипела блондинка. — Разлегся…

Проверила рукой интерес Юрия к себе — и совсем рассердилась.

— Почему у тебя изо рта воняет так? — спросила.

— Зубы, — извинился Юрий. И тихо добавил: — Ты полежи, а потом уходи. Не надо ничего.

— Ага! — отозвалась она. — За такие деньги! Придется отрабатывать, уродище ты мое.

Она стала отрабатывать деньги, которые — наверное, немалые — дал ей Крахоборов, — но зачем? кто его просил? что ему с этого? если б себе, а то… Блондинка-то — ничего… Симпатичная… Юрий случайно коснулся рукой ее груди — и отдернул руку. И вдруг заставил себя осмелеть — и уцепил грудь, взял ее, аккуратную, в горсть.

— Ну-ну, — одернула блондинка. — Еще синяки мне оставь. Что я мужу скажу? Вот мы уже и разогрелись, вот уже…

Что уже, Юрий и сам чувствовал. И, боясь, что это тут же исчезнет с непривыку, взгромоздился на блондинку, а та помогала, сочувствовала телом, хотя лицо воротила, сторонясь дыханья Юрия.

После ее ухода Юрию было так хорошо, что он даже хотел пойти поблагодарить своего благодетеля, названного братца. Но побоялся его обеспокоить — и так и заснул с чувством благодарности, заснул легко и мягко.

Но средь ночи проснулся.

Сел, испуганно огляделся.

Долго ничего не мог понять и вспомнить.

Вспомнил.

Тихо собрался.

Надел темный костюм — немаркий, носки — какие поплоше, стал напяливать туфли — и тут появился Крахоборов, голый и мощный.

— Куда?

— Да надо мне тут…

— Ничего не надо. Спи. Вставать рано: в Москву летим.

— Это как?

— Самолетом. Билет для тебя заказан уже.

— Какая Москва? Какой самолет? Какой билет? Отдай мне все мое — и проваливай! Я в Саратове всю жизнь прожил и…

— Не ори, — спокойно пресек Крахоборов Юрия. — Я ж не насовсем тебя. В гости. В гости к брату не хочешь съездить?

— Нету у меня братьев!

— Открещиваешься?

— Слушай, кто ты? Скажи честно? Что тебе надо? Я ведь ни на что не гожусь, я не умею ничего по вашему делу.

— По какому это — нашему?

— Ну, я не знаю… У меня и руки дрожат; и алкоголик я, и печень, и почки, недержание мочи у меня…

— Вылечим.

— Зачем?!

— Брат ты мне или не брат? Что за вопрос — зачем?

И с этим Крахоборов повернулся, удалился, и вскоре послышалось посапывание.

Мог, мог Юрий бежать, но, как камень стопудовый, придавила к дивану его волю воля этого спящего человека.

Ладно, подумал он, умащивая голову на подушку. В конце-то концов, в вытрезвителях хуже бывало.

Эта мысль его не только успокоила, но и рассмешила, и он заснул хорошо, толково, будто у себя дома — без снов, лежал ровно, сомкнув губы, лежал под холодным светом луны — и даже красивый, словно умерший честно и славно человек.

Куплет четвертый

И младший тут старшему братуОтдал наилучший пиджак.Он в дом его весело вводит,Чтоб даром он жил просто так.

Крахоборов жил не в самом центре, где слишком тесно от автомобилей, зданий и людей, он жил неподалеку от Тимирязевского парка, в районе зеленом и тихом, на улице с простодушным именем Ивановская, в высоком кирпичном доме, где квартиры были просторны и удобны. На двенадцатом этаже он жил.

Он жил один.

Правда, приходила по утрам пожилая женщина с сумкой, загружала продуктами холодильник, молча убирала в комнатах, молча готовила пищу и уходила. Юрий вежливо здоровался с ней, она не отвечала.

— Не старайся, она глухонемая, — сказал ему Крахоборов.

— А-а-а… — сказал Юрий с очень понимающим видом. Он как-то сразу догадался, что в его положении самое лучшее — почаще делать понимающий вид и не углубляться в вопросы.

Впрочем, вопросы и некому было задавать: Крахоборов вставал рано, довольно долго занимался личной гигиеной, завтракал и уходил, а возвращался вечером усталый, принимал душ, выпивал на ночь стакан-другой пива, глядя в телевизор и вороша газеты, — и ложился спать. На Юрия почти не обращал внимания. Похоже было, что он, привезя к себе домой выдуманного братца, потерял к нему интерес и не знал, что с ним дальше делать. Но отпускать не собирался. Пока, по крайней мере. Вручая ему связку ключей от двойной металлической двери, сказал: