Колодец одиночества - Маргарет Рэдклифф-Холл

Вверх и вниз по пассажу Шуазель, мимо бесчисленных праздных и занятых людей, приносящих грязь и дождь зимой, приносящих пыль и жару летом, приносящих Бог знает сколько мыслей, многие из которых остаются в пассаже после своих владельцев. Самый его воздух, кажется, отягощен всеми этими пленными мыслями.

Мысли Стивен наталкивались на чужие мысли, но в эту минуту они казались мыслями школьницы, потому что ее глаза вдруг зажигались при виде «Лаврута», привлеченные подносами с разукрашенными индийскими ластиками. И, зайдя внутрь, она не могла устоять перед «каучуковыми браслетами», или промокашкой, красной, как роза, или книгами для записей с синими крапчатыми полями. Зажигаясь, она заказывала множество вещей просто потому, что они выглядели по-разному. В конце она уносила с собой одну из вдохновляющих книг для записей, а потом ехала домой на такси, чтобы как можно скорее начать ее заполнять.

2

Той же весной в вестибюле «Комеди Франсэз» Стивен встретилась с прошлым в образе женщины средних лет. Эта женщина была дородной и носила пенсне; ее редкие каштановые волосы уже седели; длинное лицо обладало двойным подбородком, и это лицо показалось Стивен смутно знакомым. Потом внезапно Стивен схватили за обе руки, и ладони этой женщины средних лет крепко сжимали их, а голос, переполненный восторгом, говорил:

— Mais oui, c'est ma petite Stévenne[45]!

Перед глазами Стивен снова встала классная комната в Мортоне, потрепанные красные книжки из «Розовой библиотеки» на столе, испачканном чернилами — «Les Petites Filles Modeles», «Les Bons Enfants» — и мадемуазель Дюфо.

Стивен сказала:

— Подумать только… после стольких лет!

— Ah, quelle joie! Quelle joie[46]! — лепетала мадемуазель Дюфо.

Теперь Стивен была расцелована в обе щеки, потом отодвинута на расстояние вытянутой руки, чтобы лучше рассмотреть.

— Но какая же вы высокая, какая сильная, ma petite Stévenne! Помните, что я сказать, что мы встретятся в Париже? Я сказать, когда я уходить: «Но ты приедет в Париж, когда вырастет большой, моя бедная маленькая дитя!» Я все ждать и ждать, но я сразу тебя узнать. Я сказать: «Oui certainement[47], это ma petite Stévenne, ни у кого не есть такое другое лицо, какое я люблю, оно может быть только у Stévenne», так я сказать. И voila[48]! Я права, и я находить тебя.

Стивен высвободилась, твердо, но нежно, отвечая по-французски, чтобы успокоить мадемуазель, лингвистические мучения которой возрастали с каждой минутой.

— Я живу теперь в Париже, — сказала она: — ты должна навестить меня. Приходи завтра на обед; 35, улица Жакоб.

Потом она познакомила мадемуазель Дюфо с Паддл, которая была изумленной свидетельницей этой сцены. Две женщины, что когда-то были хранительницами молодого разума Стивен, очень вежливо обменялись рукопожатиями, и они составляли такую странно контрастную пару, что Стивен не могла не улыбнуться, видя их вместе. Одна была такой маленькой, такой тихой и такой английской; другая — такой полной, такой слезливой, такой французской и такой щедрой на чувства, что это иногда смущало.

Когда мадемуазель пришла в себя, Стивен смогла разглядеть ее пристальнее, и увидела, что ее лицо было совсем детским — когда она сама была ребенком, она этого не замечала. Это было лицо скорее жеребенка, чем лошади, невинного, новорожденного жеребенка.

Мадемуазель сказала, довольно печально:

— Я пообедаю с большим удовольствием завтра вечером, но когда же вы придете повидаться со мной в моем доме? Он на проспекте Великой Армии, маленькая комната, такая маленькая, но такая хорошенькая — приятно, когда вокруг твои сокровища. Bon Dieu[49] был очень добрым ко мне, Stévenne — моя тетя Клотильда оставила мне немного денег, когда она умирала; это было такое утешение!

— Я приду очень скоро, — пообещала Стивен.

Тогда мадемуазель пустилась в пространные рассказы о своей тетушке, и о Maman, которая тоже отошла уже в лучший мир; Maman, у которой до самого последнего дня была курица по воскресеньям, Dieu merci[50]! Даже когда зубы у нее стали шататься, Maman просила по воскресеньям курицу. Но увы, бедная сестра, которая когда-то делала бисерные сумочки для магазинов на улице Мира, и у которой был такой жестокий, недальновидный муж — бедная сестра была теперь совсем слепа и полностью осталась на попечении мадемуазель Дюфо. Итак, мадемуазель Дюфо все еще работала, давала уроки французского живущим здесь англичанам, а иногда учила американских детей, посещавших Париж с родителями. Но работать — это, конечно же, лучше; если оставаться в праздности, можно и растолстеть.

Она смотрела на Стивен своими нежными карими сияющими глазами.

— Они не такие, как ты была, ma chère petite Stévenne[51], не такие умные и понятливые, о нет; и иногда я почти в отчаянии от их акцента. Однако меня совсем не надо жалеть, благодаря тете Клотильде и миленьким святым, которые, конечно, внушили ей оставить мне эти деньги.

Когда Стивен и Паддл вернулись на свои кресла, мадемуазель забралась на свое скромное место где-то на галерке, и, уходя, она помахала Стивен пухлой рукой.

Стивен сказала:

— Она так изменилась, что я сначала ее не узнала, а может быть, это я забыла. Я чувствовала себя ужасно виноватой, потому что после того, как ты приехала, я, кажется, даже не отвечала на ее письма. Тринадцать лет прошло с тех пор, как она уехала…

Паддл кивнула:

— Да, прошло тринадцать лет с тех пор, как я заняла ее место и заставила тебя убраться в этой ужасающей классной комнате! — она рассмеялась. — И все равно она мне понравилась.

3

Мадемуазель Дюфо пришла в восторг от дома на улице Жакоб и съела немалую долю богатого и прекрасного ужина. Не заботясь о своих растущих объемах, она, казалось, питала склонность к тому, что полнит.

— Не могу устоять, — замечала она с улыбкой, потянувшись за пятым marron glace[52].

Они говорили о Париже, о его красоте и очаровании. Потом мадемуазель снова заговорила о своей Maman, и о тете Клотильде, которая оставила им деньги, и о Жюли, своей слепой сестре.

Но после еды она внезапно залилась краской.

— О, Stévenne, я ведь даже не спросила о твоих родителях! Что ты, наверное, думаешь о такой невежливости! Я совсем потеряла голову, когда увидела тебя, и я стала такой эгоисткой! Я хочу, чтобы ты все знала обо мне и моей Maman, и болтаю про свои дела. Что ты думаешь обо мне! Как поживает добрый и красивый сэр Филип? А твоя матушка, дорогая моя — как поживает леди Анна?

Теперь Стивен пришла очередь покраснеть.

— Мой отец умер… — она помедлила, потом резко договорила: — Я не живу больше с матерью, не живу в Мортоне.

Мадемуазель ахнула:

— Ты больше не живешь… — начала она, потом что-то в лице Стивен удержало добрую, но изумленную гостью от расспросов. — Мне очень горестно слышать о смерти твоего отца, моя дорогая, — очень мягко сказала она.

Стивен ответила:

— Да… мне всегда будет его не хватать.

Последовала долгая, довольно мучительная пауза, во время которой мадемуазель Дюфо чувствовала неловкость. Что случилось между матерью и дочерью? Все это было очень странно, очень тревожило. И Стивен, почему она была изгнана из Мортона? Но мадемуазель не могла решить эти вопросы, она только знала, что хочет, чтобы Стивен была счастлива, и в ее добрых карих глазах была тревога, потому что она не чувствовала уверенности в том, что Стивен счастлива. Но она не смела расспрашивать, и вместо этого неловко сменила предмет беседы.

— Когда вы вдвоем придете на чай ко мне, Stévenne?

— Мы придем завтра, если можно, — сказала Стивен.

Мадемуазель Дюфо ушла довольно рано; и всю дорогу домой она ломала голову над Стивен.

Она думала: «Она всегда была странным ребенком, но таким милым! Я помню, как она, когда была маленькой, ездила на своем пони, как мальчик; и как он гордился, этот красивый сэр Филип — они были похожи на отца и сына, эти двое. А теперь… разве она не осталась немножко странной?»

Но эти мысли никуда ее не приводили, потому что мадемуазель Дюфо была незнакома с окольными путями природы. Ее невинный ум был неискушенным и доверчивым; она верила в легенду об Адаме и Еве, и в их саду не было никаких безрассудных ошибок!

4

В квартире на проспекте Великой Армии царил такой же порядок, какой беспорядок был в квартире Валери. От миниатюрной кухоньки до миниатюрной гостиной, все сияло, как только что начищенное, потому что, несмотря на скромные финансы, ни одной пылинке не позволялось тут осесть.

Мадемуазель Дюфо просияла, когда сама открыла дверь, чтобы приветствовать гостей.

— Для меня это подлинная радость, — объявила она. Потом она представила их своей сестре Жюли, глаза которой прятались за темными очками.