Путь к славе, или Разговоры с Манном - Джон Ридли

Я подумал — какие чувства возникают у здешнего теневого босса, Берри Горди, когда он проходит по коридорам своего маленького города, своего Мотауна, своего Хитсвилла.

Томми-Тамми находилась в одной из студий, вместе с долговязым черным парнем — чисто выбритым, с тугой опрятной прической из мелких завитков. Почти как у кавказца, лицо у него было узкое, угловатое, и смотрелся он в своих свежевыстиранных штанах и рубашке, пожалуй, чересчур деланно. Чересчур добропорядочно. Чересчур самонадеянно — как парень, который слишком уверен в себе и думает, что может заполучить любую девчонку, какая ему приглянется. Они оба смеялись. Над чем — не знаю. Над чем-нибудь смешным, что сказал он или она. Над какой-нибудь неудачной записью. Не важно. Что бы там ни было — мне не понравилось уже то, что они смеются вдвоем.

Ламонт побарабанил по стеклу. Томми обернулась, рассеянно поглядела. Прошла секунда, другая, прежде чем до нее дошло, что это я.

И вот уже Томми обнимала, целовала меня. Я делал то же самое и одновременно бросал такие взгляды на Выглаженные Штаны и Накрахмаленную Рубашку, которые ясно говорили: «Да, она моя».

Между поцелуями Томми спросила:

— Что ты здесь делаешь? Почему не сообщил мне, что приезжаешь?

— Сюрприз, малышка. Ты же любишь сюрпризы.

— Люблю, если они касаются тебя.

Мы уже и без того крепко обнимали друг друга, но Томми пыталась еще сильнее, еще глубже вжаться в меня. Забыв о Ламонте и о том мальчишке-щеголе из кабинки, забыв обо всех остальных людях, находившихся в этом здании, мы с Томми не торопясь заново изучали друг друга. Жизнь порознь, вдалеке друг от друга, месяцы разлуки сделали свое, но, несмотря на все перемены, чувства остались неизменными и столь же горячими. Мы снова были вместе, пусть это длилось всего минуту. Этого оказалось достаточно, чтобы вновь пробудить мои давние надежды, что однажды, когда и я, и Томми преодолеем то, через что нам предстояло пройти, однажды мы с ней вместе начнем новую, общую жизнь.

Ламонт разрушил чары, встряв с вопросом:

— Тамми, почему бы тебе не отдохнуть немножко? Пусть Джеки отведет тебя куда-нибудь пообедать, а?

Нельзя сказать, чтобы это было не к месту. Нет. Если не учитывать того, что он назвал ее «Тамми» почти с такой же нарочитостью, как я раньше назвал ее «Томми», то он как бы делал мне милость, позволяя увести ее куда-нибудь среди бела дня. Но что-то в его предложении поддело меня.

С насмешкой я заметил:

— Неужели, Ламонт? В самом деле? В самом деле, мне можно повести мою девушку пообедать?

Все, чего я дождался от Ламонта, — это была все та же улыбка, как бы говорящая: «Ах ты, мальчишка».

Томми бросила на меня недовольный взгляд.

* * *

Мы вышли из «Мотауна», нашли за углом какое-то заведение, вроде столовой, где все подавалось жаренным на гриле. Музыкальным фоном служило непрерывное шкворчание готовящейся еды. Мы выбрали столик, расположились за ним, и я немедленно взялся за меню.

— Тут все выглядит неплохо. Ты уже решила, что будешь есть, детка?

Томми не собиралась пускать дело на самотек.

— Почему ты так себя ведешь?

Я сделал вид, что не понимаю:

— Так — это как?

— Почему ты так разговариваешь с Ламонтом?

— Потому что он все время крутится около тебя, все время так себя держит, будто ты принадлежишь ему.

— Он руководит моей карьерой.

— Но Сид же вокруг меня не вертится дни и ночи напролет.

— Если бы он это делал, я бы не имела ничего против.

— Это потому, что Сид не пытается… — Тут я осекся, прежде чем у меня сорвалось с языка нечто такое, о чем тотчас пришлось бы пожалеть. Но остановился слишком поздно, так что Томми без труда догадалась, куда я клоню.

— Вот, значит, о чем ты думаешь? Думаешь, Ламонт просто хочет затащить меня в постель?

— Я не сказал этого.

— Но был готов сказать. Да если бы даже он и хотел этого, неужели ты думаешь, что я позволила бы ему — ради того только, чтобы выпустить пластинку? — Томми медленно покачала головой из стороны в сторону, провела рукой по лбу. — Ты побиваешь собственные рекорды. Мы и минуты не поговорили, а у меня уже раскалывается голова.

Я попытался загладить свою грубость.

— Я рвусь тебя увидеть, мчусь сюда — и застаю тебя с каким-то типом, вы с ним улыбаетесь и хохочете, а тут еще Ламонт на ушко про тебя нашептывает, — конечно, я вскипаю. Кое-кто называет это любовью.

— Ревность — вот как это называется.

— Так считают только те, кто не знает, что такое страсть.

Эта ремарка выудила у нее 5/8 усмешки.

Появилась официантка. Мы сделали заказ. Официантка ушла.

Я сказал:

— Ты хорошо выглядишь, Томми… Или Там… даже не знаю, как теперь тебя называть.

— Называй меня просто «деткой», ладно?

— Хорошо выглядишь, детка.

Тут на удочку попались остатки улыбки.

— Ты тоже.

— А что ты сделала со своими…

— Зубными пластинками? Просто сняла их.

— А волосы?..

— Да это парик. Когда постоянно в разъездах, то… ну, сам знаешь…

— Я слышал твою запись.

— Правда?

— Правда. И услышал ее в Нью-Йорке.

— Ну и?

— Это было… Пришлось рявкнуть таксисту, чтоб остановился, — так мне захотелось тебя послушать.

— Я собиралась дать тебе послушать.

— Я просто ехал куда-то и вдруг слышу… прямо затрясся весь. Я так волновался, я…

— Я хотела дать тебе послушать. Хотела позвонить тебе и… Я так нервничала, места себе не находила. И тут вдруг узнаю, что пластинка уже вышла, что ее уже запустили и…

— Ты не сказала мне, что сменила имя.

— Ты не сказал мне, что твой отец умер.

Тут нам пришлось резко затормозить. Пришла официантка, принесла нашу еду — это позволило растянуть передышку. Я сидел, как боксер, отдыхающий между раундами, и представлял себе, как буду драться после звонка.

Официантка ушла.

Раунд второй.

Не успел я раскрыть рот, как Томми сказала:

— Мне жаль, что твой отец умер. Я знаю, ты с ним не всегда ладил, вернее, совсем не ладил. Но все равно…

Уткнувшись в тарелку, не желая говорить об этом, я буркнул:

— Выглядит аппетитно. Надеюсь, ты голодна.

— Нет, не голодна. Все равно, это была для тебя утрата, и мне жаль.

— Так почему ты сменила имя?

Томми-Тамми не понравился мой тон. Секунду она, похоже, колебалась: встать из-за стола и уйти или схватить ножик для масла и пырнуть им меня. Потом успокоилась и сказала:

— Это псевдоним, сценическое имя. Я же говорила тебе, что собираюсь поменять имя.

— Как-то упоминала. Сказала — может быть, поменяешь. «Может быть» — вот что ты сказала…

— Я говорила тебе: «Томми» — это слишком… А вот «Тамми» — звучит что надо.

— Тамми. «Тамми» через «а». Тамми Террелл.

— Да. Это так…

— Террелл. Тамми… Но почему Террелл? Ты же могла придумать какую угодно фамилию. Почему ты выбрала «Террелл», почему?

Томми-Тамми — ни гу-гу в ответ.

— Почему «Террелл»?

— Это фамилия одной моей подруги, Джин. Это фамилия ее брата. Это их фамилия — Террелл, и он посоветовал мне взять ее. Он сказал, что она подходит к имени Тамми, хорошо звучит. Я тоже так думаю.

— А что еще тебе от него перепало, кроме фамилии?

Не успел я закрыть рот, как она уже вскочила с места и устремилась к выходу. Я ухватил ее за запястье, но она отбросила мою руку, как какую-нибудь тряпку. Я снова бросился к ней, но уже не для того, чтобы схватить, — я не удержал бы ее, если бы даже захотел, — а для того, чтобы прикосновением сказать то, чего я, болван, не мог сказать словами: «Прости. Не уходи. Я погибаю, и, пожалуйста, не бросай меня одного. Пожалуйста, не оставляй меня».

Она стояла на месте, стояла там, откуда уже приготовилась уйти, приготовилась вернуться к той жизни, которую вела без меня.

Она стояла…

Она села. Долгую, долгую минуту мы оставались неподвижны друг напротив друга, по разные стороны стола, точь-в-точь как два самых чужих человека на всей планете.

Наконец Томми-Тамми или Тамми-Томми овладела собой и произнесла:

— Ты очень, очень обидел меня, Джеки.

— Прости. Я ревную, честно признаюсь. Я… Я услышал твою запись, услышал, как диск-жокей назвал тебя Тамми Террелл, и подумал — ну, знаешь, — подумал, что, может, ты замуж вышла, а мне ничего не сказала. Я мчусь сюда во весь опор — и тут вижу тебя с этими… с этими парнями, с этими музыкантами. Музыканты. Ты же знаешь, какие они. Будь в них побольше пороху, они бы все друг с другом спали, а может, они так и делают.

Тамми-Томми бросила на меня такой равнодушный взгляд, что стало ясно: я попусту растрачивал слова, ее эта тема совершенно не волнует.

— Да я не о том… Меня обидело другое. Когда у тебя умер отец, а ты решил скрыть это от меня…