Наследство - Владимир Кормер

В пристройку опять заглянула жена. Глаза ее покраснели еще больше, видно было, что она только сейчас плакала.

— Я давно уже, — заметил Хазин, когда она прикрыла дверь, — давно уже, еще в период жениховства, сказал ей, чтобы она на многое не рассчитывала. Я обручен со Свободой. Это — главное. Это единственная и вечная моя любовь…

XVIII

ПУСТЫЕ ХЛОПОТЫ

Анна, увязавшись идти провожать Муравьева, всю дорогу участливо заглядывала ему в глаза и, держа его под руку, дружески похлопывала по руке:

— Возвращайтесь скорее и ни о чем не тревожьтесь.

— Какая странная все-таки штука с этим Катерининым отъездом, — неловко проговорил он.

— Да, да, — поспешно отозвалась Анна. — Очень странная. Зачем это ей все понадобилось?

— Непонятно, что она будет делать в России… Кроме того, она же не могла предположить, что я ее с ребенком оставлю без средств. А как я смогу помочь ей там, я не очень себе представляю. Как все это устроить, ума не приложу… Ну да ничего, в Лондоне мне подскажут…

Они немного помолчали еще; вернее, молчал Муравьев, а Анна время от времени приговаривала: «Непонятно, непонятно», — но ничего более осмысленного придумать не могла.

Муравьев спросил:

— А ее не могло что-нибудь здесь испугать? Мне кажется, она чем-то напугана… Может быть, ее вовлекли в какое-то дело, обманули?

— Скорее уж тогда она обманула их, — живо возразила Анна, начиная быстро тараторить. — Эльза ведь, по-моему, не ожидала, что она уедет. Нет, нет, здесь ее собственное упрямство. Упрямство, одно упрямство. Вы-то знаете, как она была упряма. Увлекающаяся натура. Вы, конечно, правы, — они разожгли ее. А уж дальше она полетела сама. Она вся ведь в этом.

Муравьев не успокоился:

— Анна, а что, как вы думаете, Катерина едет просто так, ей не давали никаких поручений? Странно, если б они этим не захотели воспользоваться. Беременная женщина — это удобная «легенда», — так это, кажется, называется?

Анна взглянула на него с интересом:

— Вы уж хотите на нее всех собак навесить.

— А чем эти лучше собак?

Анна засмеялась, закидывая голову:

— Что же они, дураки, по-вашему, что ли? Не видели, с кем имеют дело? А у вас тоже нервишки разыгрались. Плохо, плохо, Дмитрий Николаевич. Вам надо бы отдохнуть.

— Подождите, — досадливо прервал он. — А почему тогда Катерина последнее время избегала меня?

Анна фыркнула, но Муравьев не разобрал, что это значит.

— А чем вы удивлены? — насмешливо спросила она. — Вы разве не знаете?

— Что я должен знать?

— Вы что, не знаете, что это вас здесь считают за шпиона?

— Меня? Час от часу не легче! — возмутился Муравьев.

— Кого же еще? Они здесь все, впрочем, на этой почве перебесились. Говорят, что вы английский шпион.

— Английский?

— Ну да.

— А почему английский?

— Я откуда знаю, почему. Говорят, что знают точно, что очень будто бы похоже. Говорят, что Англия не хочет все это дело выпускать из своих рук, из-под контроля. Эх, сболтнула я, дура! — захохотала она. — Вы меня не выдавайте. Смотрите, а то и меня вместе с вами. Я на вас надеюсь.

— Эх, вот до чего меня мое англоманство довело! — с трудом пошутил Муравьев, так и не понимая, разыгрывает она его или нет.

— А вы думали как?! Сами на себя со стороны посмотрите. Бродите здесь один, как волк, только людей смущаете. Деньги у вас есть, так почему не уезжаете?! Вы же богач, а они нищие. Что вам здесь делать? Не можете сказать? Вот то-то и оно… Эх, Дмитрий Николаевич, — она снова поглядела на него, уже сочувственно, неожиданно остановилась, обняла его одной рукой и поцеловала в щеку. — Милый Дмитрий Николаевич. Это шутка, шутка. Не более чем шутка. Простите дуру — вы только не сердитесь, — стала тормошить она его, видя, что он все-таки огорчен. — Впрочем, я действительно такую версию слышала. Но вы не придавайте этому значения. Надо же людям чем-то заниматься. Им нужна пища для умов. С этим ничего не поделаешь. Ах, если б вы знали, как они мне все надоели! Когда стали сюда приезжать соотечественники, я так радовалась, я так скучала без них. Я думала, какая теперь начнется веселая жизнь. Свои, землячки!.. А что вышло? Я теперь только и думаю: черт бы их всех унес! Ведь шагу нельзя ступить! Жить невозможно!

Она долго еще ругалась, понося их всех сообща и каждого порознь, сделав исключение только для Муравьева и Наташи Вельде — Муравьев не перебивал ее, потом упрямо спросил:

— Ну хорошо. А все-таки что за история с Катериной? Чего они могли хотеть от нее?

— По-моему, единственно, чего они могли добиваться, так это обчистить вас! — категорично сказала Анна. — Ну а Катька все-таки порядочный в некотором отношении человек, ее это возмутило. Она решила пойти им наперекор, и им, и вам… Тем более что… — Анна спохватилась, страдальчески вздернула брови и замолчала; Муравьев только по виду ее догадался: вероятно, она хотела сказать, что просто-напросто ребенок не его.

* * *

Следующую неделю Муравьев провел в Англии. Дети его жили теперь порознь. Дочь, бросив университет, где она занималась на филологическом отделении, жила в Лондоне; сын доучивался в Оксфорде. Муравьев ехал с тайной мыслью подготовить свой переезд в Лондон, однако план этот был нереален.

Дочь его давно слыла «красной». Муравьев никогда не верил этому, но, войдя в ее лондонскую квартиру, еще до того как пришли приятели дочери, понял, что люди говорили правду.

В квартире все стояло вверх дном. Все вещи были выдвинуты на середину комнат, диван, на котором спала дочь, со скомканными одеялами и простынями стоял неубранный, повсюду валялись какие-то женские тряпки, кофты, головные платки вперемешку с книгами и пластинками. Обои были засалены и частично оборваны; возле покосившегося стеллажа с книгами на уровне человеческого роста видны были отпечатки мужских, судя по размеру, сапог. («Это мои друзья занимались здесь каратэ», — позже пояснила ему дочь.) Занавеси на окнах были давно не стираны, в кухне их не было вовсе. Кухонная раковина заполнена была немытой посудой, в углу громоздились заросшие пылью пустые бутылки, и вообще всюду, куда бы ни посмотреть, — в комнатах, в ванной, в уборной — по углам от грязного пола подымались горки какой-то дряни, обломки кресел, рваные журналы, битые пластинки, снова тряпки, книги, искореженная настольная лампа, пишущая машинка и тому подобное. Дочь с подругой лежали среди этого развала на диване, слушали граммофонные пластинки и читали книгу некоего Нейберга под названием «Вооружейное восстание», изданную в Швейцарии. Потом явились приятели (или соратники?) дочери — трое лохматых молодых людей, англичанин, еврей и русский. Последний тут же удалился в другую комнату, прихватив с собой пишущую машинку, как оказалось, действующую, и там лихорадочно печатал, выходя только для того, чтобы выпить водки. Остальные долго, детально обсуждали этого самого Нейберга, снисходительно пояснив Муравьеву, что Нейберг — псевдоним, а на самом деле книга написана военным отделом Коминтерна (Тухачевский, Пятницкий, Хо-Ши-Мин, Волленберг и др.) как учебное пособие к грядущим боям. К вечеру пришло еще человек десять. Муравьев от табачного дыма, выпитой водки, а более — от всей обстановки, не оставлявшей ему никакой надежды, чувствовал себя нехорошо и удалился, сославшись на усталость после дороги.

На другой день приехал сын, но свидание с ним тоже не принесло особой радости. Внешне все выглядело гораздо благопристойней, за исключением того, что у сына в это время разворачивался бурный роман с юной леди, сын приехал не один и, будучи вынужден пробыть два дня с отцом или и с отцом и с нею, постоянно обнаруживал нетерпение, желая как можно скорее спровадить отца и остаться с ней наедине. Муравьеву-старшему юная леди показалась чересчур жеманной, крохотного росточка и не слишком хороша собой. Он не одобрил сыновьего выбора; нетерпение, которого сын не умел скрыть, раздражало его, и, находясь под впечатлением увиденного у дочери, он опасался, что и здесь, у сына, за этим на первый взгляд невинным нетерпением может таиться какая-нибудь каверза.

Проводив сына и юную леди обратно в Оксфорд, Муравьев навестил там университетское начальство и некоторых полузнакомых ему ученых лиц, которым писал еще раньше из… о своем желании поработать в каком-нибудь английском университете. К его удивлению, предложения его были встречены почти всеми благожелательно, ему обещали место или обещали поговорить и разузнать, но подчеркнули, что раньше лета найти вакансию будет чрезвычайно трудно. Он не знал, что так отвечают просителям всегда, но неприятное чувство у него тем не менее возникло, и он даже спросил себя: зачем, собственно, ему так уж нужно читать кому-то лекции? После одного из таких визитов он даже сказал об этом дочери, но она безусловно полагала его большим ученым и была удивлена.