Ненавижу тебя, сосед - Лина Манило

мной, когда я впервые вот сюда попал.

Я решаю про себя, что обязательно расспрошу Демида об отце. Почему его столько лет не было? Почему Демид с матерью прозябали в нищете, когда у папы такие богатства? Это же… странно! Дико даже. А ещё, самое на мой вкус обидное и неправильное во всей этой ситуации — смерть мамы Лаврова. Ведь разве нельзя было её спасти? Разве деньги не решают в этой жизни всё? Ох, трудно.

Главное — подойти к расспросам с умом, чтобы не ранить Демида лишним любопытством.

Демид тянется к ручке двери, но я вдруг хватаю его за запястье. Очень важным кажется сказать:

— Демид, мне неважно, что у тебя богатый отец. Ну… понимаешь, о чём ты?

— О том, что и голодранцем я тебе нравился тоже?

— Нравился, иначе бы я жаловалась на тебя.

Демид моргает, будто что-то в глаз попало, а на щеке дёргается мускул. Секунда и он тянется ко мне, запечатывает рот поцелуем, обнимает так крепко, лишает кислорода.

— Вот бы уметь отматывать время назад, — говорит, оторвавшись от меня, позволяя вздохнуть.

Все слова кажутся излишними, и мы выходим из машины. Я поражённо рассматриваю двор, пытаюсь в свете фонариков каждую деталь рассмотреть. Пусть на улице почти ночь, но во дворе так светло и ярко, что видна каждая мелочь. Красиво…

Вдруг тихое рычание раздаётся откуда-то справа, и я вздрагиваю, краем глаза заметив несущуюся в нашу сторону тень. Тень лает, будто бы злится, а я, испугавшись, вскрикиваю.

— Ланс, красавец, — Демид закрывает меня собой, принимает на себя удар мощных лап. Огромная собака тычется ему в грудь, но не пытается сожрать. Напротив! Тянется к лицу, облизывает, ластится. Доберман, что ли? От страха и не разобрать.

— Ну-ну, приятель, не выделывайся. Лучше поздоровайся с моей Синеглазкой. Помнишь, я тебе о ней рассказывал?

Демид ловко подхватывает пса за ошейник, чуть-чуть натягивает одной рукой, а второй похлопывает по спине. Нежно, но требовательно, этим он заставляет собаку сесть у моих ног.

Я смотрю на пса, а он будто бы улыбается и попой бесхвостой виляет. Радуется чему-то, а у меня сердце тает. Первоначальный страх схлынул, осталось только любопытство.

— Демид, давайте я Ланса в вольер загоню, — суетится мужчина в костюме, а на его лысине в свете фонарей поблёскивает испарина. — Мы просто не ожидали, что вы приедете, не приготовились!

Мне становится жалко мужчину — он так волнуется, будто за любое неверное движение его отправят на плаху, сожгут в инквизиторском костре. Хочется обнять его, успокоить, иначе инфаркт хватит. Но, само собой, не решаюсь.

Ланс сидит, глядя на меня чёрными влажными глазами, ждёт ласки. Я смотрю на держащего его за ошейник Демида, он улыбается и кивает, и я протягиваю руку. Чёрная шерсть под пальцами ощущается горячей и шёлковой. Глажу пса за ушами, он шумно дышит и норовит лизнуть меня в нос. Разрешаю ему, и скоро моё лицо влажное, а я почему-то ещё счастливее. Какой сегодня интересный день. Взлёты и падения, но взлётов больше.

Я не верю Никите. Ни в едином его слове. Не стал бы Демид приводить меня в дом отца, не позволил бы гладить явно ручного пса, который его любит. Лавров жестокий, но он никогда не держал зла тайком. Всё делал открыто, яростно, стремительно. Он бы не смог сдержаться и вынашивать план исподтишка. Особенно, делиться деталями с Никитой, который в любой момент может заложить.

Всё это осознаю окончательно, когда влажный холодный нос тычется мне в шею. Смотрю на Демида, он улыбается одними глазами, и столько в них тепла и света, столько радости. А ещё любви.

Нет-нет, Никита просто ничего не понимает. Не имеет права влезать. Не верю ему, ни в одном слове не верю.

А может зря?

36. Ярослава

Сквозь закрытые веки проникает солнечный луч, щекочет, заставляет сморщиться. Машу руками перед лицом — нет-нет, я не хочу просыпаться, мне так тепло и хорошо, так легко и приятно. Расслабленное тело будто на облаке парит, приятно. Переворачиваюсь на другой бок и утыкаюсь носом во что-то мягкое и тёплое. Пахнет чабрецом и мятой, лесом и дымом. Сложный аромат, который так подходит Демиду…

Демид!

В голове раздаётся испуганный визг, я вся съёживаюсь и жмурюсь ещё сильнее. В сонное сознание врывается тяжёлое дыхание Демида — оно горячее, и от него мурашки по всему телу. Щекотно и приятно, но это ведь никуда не годится!

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Может быть, я голая? От неожиданности подробности вечера напрочь из головы вылетают, я не могу собрать в единую цепочку разбегающиеся мысли.

— Чего трясёшься? — хриплый со сна голос звучит так неожиданно, что я тихонько ойкаю и открываю один глаз, и вижу кусочек смуглой будто бы даже в лютые морозы загорелой кожи, но она голая и в опасной близости от меня. А ещё так сладко пахнет, что хочется лизнуть, как мороженое.

— Я не трясусь. Просто неожиданно, — изо всех сил сохраняя независимый вид, поднимаю глаза, чтобы не думал, что боюсь его.

Сильная рука тяжестью ложится на моё плечо, притягивает ближе. Мы совершенно точно проснулись в одной кровати, он обнимает меня, прижимая крепко к голой груди, дышит тяжело и прерывисто, а в бедро мне упирается что-то… что-то, что абсолютно точно не является пистолетом, перочинным ножиком или бейсбольной битой.

— Это просто утро. Мальчики так устроены, — поясняет Демид, отодвигается, и давление на моё бедро слабеет.

На меня лавиной обрушиваются воспоминания.

Когда псу надоело тыкаться в меня носом и он умчался по своим очень важным собачьим делам, Демид взял меня за руку и увёл в дальнюю часть сада, где нашлось настоящее озеро! Честное слово, я никогда не видела подобной красоты, разве что на картинках. Маленькое и аккуратное, оно со всех сторон было обложено диким камнем. Горели прелестные фонарики, расставленные по периметру с удивительной точностью — именно там, где они необходимы. На водной глади даже кувшинки плавали! Ну не чудо ли?

— Замёрзла? — спросил Демид, но я не могла ничего ответить. Я просто стояла, глядя во все глаза на чудесное чудо и не могла оторвать взгляда.

— Летом сюда прилетают дикие утки, — будто бы секретом поделился Демид. — Обязательно привезу тебя сюда летом. Тут очень красиво.

От этих слов я задохнулась. Неконтролируемый приступ счастья поднялся из глубины души, окрасил кожу румянцем, заставил сердце биться чаще. И в этот момент я, глупая, верила, что будет лето и будем мы.

— Но лучше