Политическая преступность - Чезаре Ломброзо

Но на суде он очень желал сойти за сумасшедшего, забывая, что даже сумасшедшие, если они не стремятся к самоубийству, все-таки защищаются, стараются спасти свою жизнь, притворяются не тем, что они суть на самом деле. А он впадал в беспрестанные противоречия, набрасываясь то на тех, кто доказывал его ненормальность, то на тех, кто отрицал ее, и даже на самых горячих своих защитников, оскорбляя их, называя невеждами и помешанными. Гито не пощадил даже присяжных, от которых зависела его судьба. «Если окажется нужным, Бог сумеет поразить и суд и присяжных через это окно», – сказал он.

Когда прокурор стал говорить о его испорченности, то Гито воскликнул: «Я всегда был хорошим христианином. Если я постарался отделаться от женщины, которую не любил, если задолжал несколько сот долларов, то все же не совершил ничего меня позорящего!» Эти слова доказывают полное отсутствие нравственного чувства у Гито.

Для того чтобы подчеркнуть его болезненное тщеславие, достаточно вспомнить, что он счел нужным сообщить суду, по каким дням он принимает визиты, а публике – что он хорошо пообедал в день Нового года, что дамы привозят ему цветы и фрукты, что он получает много любовных записочек.

Тщеславие и религиозно-поэтический энтузиазм не покидали его до самой казни.

За несколько часов до последней он сочинил гимн под названием «Простота», в котором под видом сына, обращающегося к отцу, описывает самого себя, готового вознестись к Богу, Творцу своему.

Когда пастор Гике уведомил Гито, что всякая надежда на помилование исчезла, то он, почти не слушая, ответил: «Я действовал по Божию произволению и потому не имею причин каяться».

Но туалетом своим он очень занимался и для казни хотел одеться во все белое, не отказываясь от своей затеи даже и тогда, когда Гике заметил ему, что такое странное одеяние дает врачам повод считать его сумасшедшим.

Затем он сам пожелал установить ритуал казни. На эшафоте пастор Гике должен был сначала прочесть молитву, потом главу 10 Евангелия от Иоанна, потом будет молиться осужденный, а во время самой казни Гике будет читать стихи, написанные последним и кончающиеся словами: «Слава идет вперед!» По мнению Гито, эти стихи, переложенные на музыку, произвели бы большой эффект.

В общем, альтруизм, проявляемый маттоидами, алкоголиками и истеричными, служит им только для прикрытия в чужих и их собственных глазах тех преступных наклонностей, которые их обуревают, гнездясь на почве нравственного идиотизма.

5)  Косвенные самоубийства. В эту рубрику мы считаем себя вправе внести тех странных преступников, которые убивают или скорее весьма неловко пробуют убивать выдающихся людей для того, чтобы покончить с надоевшей им собственной жизнью, прекратить которую своими руками они не решаются.

Одним из самых свежих примеров в данном случае может служить Олива-и-Манкузо, в 1878 году покушавшийся на жизнь испанского короля Альфонса, даже с точки зрения революционеров, ничем не заслужившего такого к себе отношения. Благодаря многим дегенеративным признакам физиономия этого субъекта сильно отличается от физиономии других преступников по страсти.

Обладая слабым умом и неуживчивым характером, он вопреки желанию семьи, советовавшей ему заняться гуманитарными науками, предался изучению математики, но за малоуспешностью своих занятий бросил науки и делался последовательно скульптором, типографщиком, земледельцем, бочкарем и наконец солдатом. К этой последней профессии он оказался вполне годным.

Вернувшись по окончании срока службы к скульптуре, он стал зачитываться ультралиберальными газетами, а работал плохо и мало. Соскучившись жизнью, не соответствовавшей его вкусам, он много раз собирался покончить с собой и наконец, получив от отца деньги на поездку в Алжир, отправился вместо того в Мадрид, где и совершил свое покушение.

Этот случай, по мнению Модели, Эскироля и Крафт-Эбинга, есть чистое косвенное самоубийство.

Точно то же можно сказать и о Нобилинге, в 1878 году в Берлине стрелявшем из ружья в германского императора и потом пробовавшем застрелиться из того же ружья. Он также принадлежал к числу людей, выбитых из колеи, и отличался обилием признаков вырождения (гидроцефалия, асимметрия лица). Будучи лауреатом философии, он занялся политической экономией, написал статью экономического характера и получил место в прусском статистическом бюро, где ему поручили очень ответственную работу, к которой он, однако же, отнесся весьма небрежно, почему и был уволен. Проехавшись затем по Франции и Англии, он вернулся в Германию, но не мог приспособиться ни к какой систематической работе. Тогда-то ему и пришла в голову мысль о покушении, а восемь дней спустя он ее выполнил.

Товарищи описывали его перед судом как человека эгоистичного и упрямого, неисправимого мечтателя, занимавшегося спиритическими и социалистическими теориями, о которых он постоянно толковал, хотя и довольно бессвязно. За все это он получил прозвище «петрольщика» и «коммуниста».

Перед нами, следовательно, стоит человек отнюдь не преступного закала; человек интеллигентный, научно образованный, хотя несколько мистик. На политическое преступление его толкнуло, вероятно, несоответствие чересчур самолюбивых надежд со скромными средствами интеллекта – крушение мечты о славе, не соответствовавшей житейской обстановке.

Другой подобный же субъект, Кордильяни, бросавший камни в итальянскую палату депутатов, будучи спрошен, зачем он это делал, отвечал, что из желания попасть в тюрьму. Принадлежа к числу членов республиканского клуба, он за несколько дней до своего проступка просил, чтобы его вычеркнули, так как, собираясь совершить великое дело, он боится причинить неприятности товарищам по клубу. Другим он сообщал, что надеется получить от правительства пенсию за дело, которое намерен предпринять. В самом клубе он иногда вел себя очень странно; раз, например, явился в костюме Чичеруаччо, с фригийским колпаком на голове, так что его сочли сумасшедшим. На суде многие свидетели отзывались о нем как об экзальтированном человеке, мечтавшем о самоубийстве. Сидя в тюрьме, он страдал бредом, пантофобией и покушался на свою жизнь.

Пассананте тотчас же после ареста сказал, что покушался на жизнь короля в полной уверенности, что сам тотчас же будет убит, чего искренно желал, так как жизнь ему опротивела вследствие дурного отношения к нему хозяина. За два дня до покушения он действительно был больше озабочен своим положением, чем предстоящим цареубийством, и в минуту ареста старался преувеличить свою вину.

Этим обстоятельством, так же как присущим Пассананте тщеславием, можно объяснить, почему он отказался идти на кассацию приговора. Узнав о своем помиловании, он не столько обрадовался, сколько опечалился по поводу того, что газеты теперь будут над ним смеяться.

Фраттини бросил в Риме, на площади Колонна, бомбу, которая многих ранила. На суде он заявил, что никому не хотел причинить вреда, а хотел только протестовать против современного строя и что, во всяком случае, удовольствовался бы победой над феодальным дворянством!

Разочарование в жизни играло большую роль в его сумасшедших предприятиях, доказательством чему могут служить следующие два отрывка из его сочинений:

«Не за свободу и тем более не за жизнь свою я боюсь, нет!.. Напротив, если бы у меня их отняли, то это было бы большим для меня благодеянием».

«Не будучи более в состоянии переносить низкую и позорную жизнь, к которой гражданское общество меня принудило, и прежде чем окончательно пасть, я хотел принести пользу моим ближним, а не повредить им!.. Я, следовательно, не мог и не должен питать злобу к кому бы то ни было!..»

Но самым ярким доказательством тайного стремления к самоубийству, проявляющегося в убийстве, может служить следующий «человеческий документ», всемилостивейше сообщенный нам Ее Величеством королевой Румынии, писательницей (Кармен-Сильва) и ученой женщиной, способной интересоваться направлением современной мысли.

С., румын, 30 лет от роду, приговоренный за убийство и год тому назад помилованный, самым глупым образом покушался на жизнь короля – стреляет в освещенные окна дворца, причем разбивает стекла. При обыске его квартиры найдено множество фотографических карточек, на которых он изображен обвешанным оружием, как разбойник.

Одна карточка снята за шесть месяцев до ареста и должна изображать С. в момент покушения на самоубийство, остановленного его любовницею… Очевидно, что задолго до совершения преступления С., может быть из тщеславия, был одержим манией самоубийства и наконец решил совершить его косвенно.

6)  Алыпруисты-истероэпилептики. Если, как это почти достоверно, Достоевский описал в «Идиоте» самого себя, то мы имеем в этом произведении превосходную монографию особой разновидности психопатов, всю жизнь носящих специальные черты психологии эпилептиков: импульсивность, раздвоение личности, ребячество и в то же время способность пророческого предвидения, сопровождаемую настоящей святостью, преувеличенным альтруизмом. Потому-то такие люди производят иногда религиозные и социальные революции.