Милая, обожаемая моя Анна Васильевна - Анна Книппер

Вы не рассердитесь на меня, милая, дорогая Анна Васильевна, за этот буддийский философский вздор? На днях, когда я усиленно им занимался, я получил по почте Вашу открытку от 5 сентября - это был мой Рождественский подарок. Позвольте мне сказать несколько слов о нем. Помните ли Вы эту открытку. Она - снимок с картины, судя по надписи, Lor. Mayer'а8 (вероятно, немец). Картина изображает даму, держащую в руках небольшую статуэтку Будды, симметрия позы и выражение лица дает экспрессию глубокой задумчивости, почти самоуглубления. Самое замечательное в этой картине - это световой эффект, по-видимому выполненный художником, как говорится, с умом; невидимый источник света исходит как бы от статуэтки Будды и распространяется между сложенными симметрично руками и освещает снизу лицо изображенной особы, как бы созерцающей этот свет. Кажется, это называется "idols" [Кумиры (англ.).]. Я получил эту открытку, занятый разбором одного из положений буддизма, трактующего об особом состоянии, достигаемом самоуглублением, состоянии, называемом "джаной"9. Было бы неинтересно и долго разъяснять эту глубокую буддийскую мистику, пытающуюся познать то, что лежит за пределами нормального сознания. Это, не правда ли, странное совпадение. Вы, наверное, не думали на эту тему, когда писали в этой открытке "надо же было выбрать самое далекое место на свете, чтобы туда уехать", и вслед за этим я был вызван к телефону, по которому Sir Green меня уведомил, что правительство Великобритании, с удовольствием принимая мое предложение, просит меня не уезжать до окончательного решения вопроса о месте, где это предложение могло бы быть использовано наиболее выгодным для войны "образом". Это место гораздо удаленнее, чем Соединенные Штаты, не географически, а в смысле трудности сообщения, прибытия и возврата оттуда. Мне очень нравится эта символическая открытка, быть может символизирующая гораздо больше, чем я написал, и которую Вы послали, вероятно совершенно не думая о том значении, которое она для меня получила.

д. 1, лл. 76 об.-82 об.

____________

1 Начато в тот же день, 30 декабря 1917 г. (12 января 1918), когда написан конец письма No 31, продолжено на том же листе, отделено от предыдущего текста чертой. Условно выделено в отдельный No 32.

2 На Месопотамском фронте с 1914 г. шли бои между британскими войсками и 5-й турецкой армией. В 1916 г. британские войска потерпели крупное поражение; оправившись от него, в начале 1917 г. развили удачное наступление, заняли Багдад, вышли на мосульское направление. С противоположной (встречной) стороны на мосульское направление вышла русcкая Кавказская армия. Конный корпус генерала Н.Н. Баратова, действуя на багдадском направлении со стороны Керманшаха, в апреле 1917 г. вышел из горных районов непосредственно на Месопотамскую равнину. После этого продвижение русских войск остановилось, однако до конца 1917 г. сохранилась возможность эффективного взаимодействия их с британскими войсками, которые в октябре осуществили новое наступление на Мосул. При выборе места службы для Колчака британское правительство, по-видимому, учитывало его опыт боевых действий против Турции и знакомство со смежным (Кавказским) военным театром.

3 С сентября 1916 г. британскими силами в Месопотамии командовал Фредерик Мод (1864-1917). После взятия Багдада произведен в генерал-лейтенанты. Умер от холеры во время подготовки наступления на Мосул.

4 "Краса и гордость революции" - крылатое выражение 1917 г., обозначавшее революционных матросов.

5 Как и на других фронтах, в 1917 г., особенно после Октября, происходило быстрое разложение Кавказской армии, которая зимой 1917/18 г. бросила фронт. Части экспедиционного корпуса Баратова, состоявшие преимущественно из кубанских и терских казаков, стали уходить через Кавказ по домам. Проект создания 2-й Кавказской армии во главе с генералом Баратовым оказался неосуществимым.

6 В.В. Романов.

7 Иносказательное обозначение харакири.

8 Возможно, имеется в виду Лоренц Мейер (Эдуард Лоренц-Мейер, 1856-?), художник и график, работавший в Сингапуре; работы его в начале XX в. имелись в Гамбургском музее.

9 Вероятно, имеется в виду дхьяна (джняна) - глубокое созерцание, являющееся, согласно учению Будды, первой стадией все более и более глубокого сосредоточения, постепенно ведущего к конечной цели длинного и трудного пути - к прекращению страданий, к нирване.

No 33

2/15 января 1918 г.

Дорогая, милая, обожаемая моя Анна Васильевна,

Вчера вечером я окончил свое рекордное письмо Вам - в 40 страниц [См. письма No 31-32.], - которое передал лейтенанту Мезенцеву1, уезжающему в Россию. Он предполагал заехать в Петроград и передать В.В. Романову пакет на Ваше имя. Никогда в жизни, кажется, я не писал такого письма - правда, оно написано не в один день, но все-таки я немного боюсь, что Вы не то что рассердитесь (я верю в Вашу доброту и снисходительность к моим странностям), а просто будете немного недовольны таким нелепым посланием из буддийской метафизики. Но, может быть, чтение этой метафизики на несколько минут отвлечет Вас от невеселой действительности и Вы великодушно меня простите.

А сегодня вечером мне стало невероятно скучно. Все теперь готово к отъезду, и я жду прибытия парохода "Montengle" для отправления в Шанхай, где буду ждать другой пароход, "Dunera", идущий в Бомбей. Я один, и читать Махаяну мне решительно не хочется. Даже Сун мне надоел, и я посадил Вуича2 переводить рукопись. Я затопил камин, поставил Ваш портрет на стол и долго говорил с Вами, а потом решил Вам писать. Когда дойдет это письмо до Вас, да и дойдет ли? Где Вы, моя милая, моя дорогая Анна Васильевна, в Кисловодске ли Вы, или в Бочево, или, может быть, в Гельсингфорсе?3 Не задаю вопросов - Вы знаете, что все, что относится до Вас, мне так дорого, что Вы сами ответите мне.

Сегодня я прочел в газетах про двухдневные убийства офицеров в Севастополе - наконец-то Черноморскому флоту не стыдно перед Балтийским4. Фамилий погибших, конечно, не приводится, но думаю, что погибло много хороших офицеров. Из Севастополя, где была моя семья, я имею известия только от сентября. Никаких ответов на мои телеграммы, письма нет. Офицеры, которые туда отправились с моими письмами, ничего не сообщают, и я не знаю, доехали ли они до Севастополя. Что с моей семьей5, что с моими друзьями сталось в эти дни, я ничего не знаю. Нехорошо, очень нехорошо.

Как Вы страдаете, вероятно, моя милая Анна Васильевна. Как Вам себя чувствовать, Вам, с такой прелестной, так много понимающей душой, любящей нашу Родину, при такой обстановке, которой решительно не находишь имени.

За эти полгода, проведенных за границей, я дошел, по-видимому, до предела, когда слава, стыд, позор, негодование уже потеряли всякий смысл, и я более ими никогда не пользуюсь. В вере в войну и в думах о Вас я только и могу найти облегчение и иногда забвение и своего ужасного положения, и того, что делается в нашем флоте, на фронте и повсеместно на Родине.

Что я делал бы без Вас, милая моя Анна Васильевна. Война дает мне силу относиться ко всему "холодно и спокойно", я верю, что она выше всего происходящего, она выше личности и собственных интересов, в ней лежит долг и обязательство перед Родиной, в ней все надежды на будущее, наконец, в ней единственное моральное удовлетворение [Далее зачеркнуто: Она дает право с презрением смотреть на всех политиканствующих хулиганов и хулиганствующих политиков, которые так ненавидят войну и все, что с ней связано в виде чести, долга, совести, потому что прежде всего и в основании всего они трусы. Поверх двух последующих абзацев письма, наискосок, написано: Все равно я так далек, что какие-нибудь тысячи миль не имеют значения, но, несмотря на это, я всегда с Вами хотя бы в воображении.].

Можно, конечно, жить с этой верой, можно иметь право существовать [Далее зачеркнуто: обратившись в автоматическую военную машину.], отбросив все решительно остальное, но как. Но в Вас я нахожу и мое счастье и радость даже в это время, когда казалось бы, что даже слова утратили значение. Нет, эти слова имеют смысл благодаря Вам. Воспоминания о Вас, Ваши письма, просто думы о Вас - все это так хорошо, что иногда кажется каким-то прекрасным сном, который больше не повторится. Да если бы он и не повторился, так что ж - война ведь выше справедливости, выше личного счастья, выше самой жизни. Она дала мне это счастье, и она отнимает его; если захочет, то и с жизнью в придачу [Поверх двух последующих фраз написано: Мечты о Вас в каюте командующего и в походных рубках кораблей и миноносцев в долгие беспокойные ночи походов и операций.]. Стоит ли об этом думать, когда вспоминается сад Ревельского собрания, мой отъезд на юг, Ваши письма, моя поездка в Петроград в апреле, когда я почувствовал, что война отвернулась от меня, и я решил, что и Анна Васильевна последовала ее примеру. Теперь мне даже немного смешно вспоминать свое обратное путешествие в Севастополь в вагоне-салоне, свой приезд, прибытие на корабль, но тогда я был в состоянии, вероятно, отчаяния. А тут кругом шел последний развал и крушение всего, какие-то хулиганствующие политиканы, и просто хулиганы, и озверевающая, одичавшая от сознания полной безнаказанности и свободы любого преступления толпа. Еще раз, несмотря на дикое отчаяние в душе и безразличие, овладел этой толпой, подчинил ее себе, отправил Черноморскую делегацию с призывом к войне... Большой Генеральный штаб6 мне не простил этой выходки...