Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Вообще говоря, на Хаенском секторе фашисты особенно не ерепенились, но было и у соседей больное место, над которым мы иногда подтрунивали. Этим больным местом был занятый фашистами монастырь Санта Мария. Находился он в глубоком тылу республиканцев – километров семьдесят-восемьдесят от линии фронта. Несмотря на то что «монахи» с самого начала войны были окружены, взять этот монастырь было очень трудно: он находился в стратегически выгодном месте, имел свою артиллерию, достаточно стрелкового оружия, а что касается боеприпасов, то снабжение ими осуществлялось бесперебойно по воздуху. Все попытки взять монастырь успеха не имели из-за отсутствия достаточного количества артиллерии и авиации в распоряжении командования сектором, и кончилось дело тем, что «монахов» просто оставили в покое, ограничившись небольшими заслонами на подъездных путях к монастырю.

Пробиться к своим «монахи» не могли – их уничтожили бы в первом открытом бою, а такого желания у них не было. Сидели они спокойно за крепкими стенами, попивали винцо из монастырских подвалов и терпеливо ждали, пока Франко их освободит. Время от времени, пользуясь тем, что командование сектором не могло выделить достаточно сил для их полного окружения, «монахи» даже предпринимали вылазки в соседние деревни. Налетят на деревню, заберут все продукты, заодно прихватят для развлечения с десяток молодых женщин, и обратно в монастырь. Продержались фашисты больше года, пока потерявшие терпение республиканцы, при активной поддержке населения, не ликвидировали этих бандитов, терроризировавших округу.

Вообще говоря, единственное, что могло вывести из равновесия невозмутимого Кальмана, это упоминание о «монахах». И если иногда во время телеграфных переговоров с Хаеном мы хотели подколоть соседа, то спрашивали о самочувствии «монахов». Как правило, в ответ на ленте были такие слова, которые не всякая цензура пропустила бы, но в общем жили мы с соседями очень дружно и иногда вместе осуществляли тактические операции, как правило, проходившие успешно.

Жизнь нашей немногочисленной миссии на вилле «Консуэла» постепенно входила в нормальную колею. «Реабилитация» кухарки Триниды вернула душевное спокойствие Киселеву. Все чаще стали появляться у нас товарищи из областного Комитета компартии и других партий, за обедом завязывались дружеские, непринужденные беседы, которые, при тактичном переводе нашей Маши Левиной, даже при наличии за столом анархистов, никогда не переходили в бурные дискуссии.

Положение на фронте несколько стабилизировалось: фашисты, бросившие все свои силы на Мадрид, пока оставили нас в покое, и мы могли даже иногда устраивать небольшие приемы. Особенно частыми гостями были у нас Виальба со своей секретаршей Марухой. Очаровательная испаночка окончательно вскружила мою двадцатишестилетнюю голову, и я, пользуясь своим положением завхоза, старался при их появлении не ударить лицом в грязь: цветы, наилучшие вина и все из лакомого, что можно было достать в военной Малаге, всегда было на столе. Все мои усилия с лихвой вознаграждались, когда полковники со своими картами уединялись в кабинете Киселева, а деликатный шифровальщик Вася Бабенко вдруг находил «срочные дела»: тогда мы с Марухой оставались вдвоем в гостиной. Полная луна, запах цветов, отдаленный рокот Средиземного моря быстро создавали соответствующее настроение, а мелодии, наигрываемые мною на нашем великолепного «Ронише», всегда находили отзвук в сердце прекрасной Марухи. Но увы! Незнание языка ставило непреодолимую преграду на пути форсированного развития нашего романа, и именно из-за этого я вскоре попал у нее в опалу.

А произошло вот что: однажды, воспользовавшись тем, что оба полковника уехали на фронт, я пригласил Маруху в кино, на что она сразу же дала любезное согласие, сопровождаемое обворожительной улыбкой и многозначительным пожатием руки. Смотрели мы американский фильм под названием «Распутин и царица». Фильм с явным антисоветским душком и с невероятно «развесистыми клюквами» (это было понятно даже несмотря на то, что говорили по-английски, а титры были на испанском). Но все эти недостатки компенсировались великолепной записью цыганского хора, а главное – близостью Марухи. Досмотрев фильм, мы отправились домой. Проведенным временем Маруха, по-видимому, осталась довольна, ибо всю дорогу что-то щебетала, причем несколько раз упомянула название «авитасьон» (комната) и «ноче» (ночь). Смысла ее слов я не понял, но из вежливости на все ее вопросы «Компрендо?» («Понял?») отвечал «Си, си» («Да, да»).

Проводив Маруху до гостиницы, я деликатно поцеловал ей руку и в ответ впервые получил внезапный поцелуй в щеку. Пока я, опешив от неожиданной благосклонности, стоял в растерянности, она, сказав «эсперо» (к сожалению, я в тот момент еще не знал, что это слово обозначает «жду», а то события повернулись бы несколько иначе), упорхнула к себе в подъезд, послав мне прощальный воздушный поцелуй, а я, ответив ей «си», спокойно пошел домой и лег спать.

На другой день Виальба пришел к нам ужинать без Марухи. На мой вопрос о ней Виальба ответил «энферма» («больна»). День – «энферма», два – «энферма», на третий день встречаю «выздоровевшую» Маруху в коридоре штаба и кидаюсь ей навстречу с протянутой рукой. Гордо подняв голову, она проходит мимо меня, как будто совершенно со мной незнакома, и с тех пор не обращает на меня никакого внимания. К нам на виллу если даже и приходит, то держится с полным пренебрежением ко мне. Удивленный столь внезапным охлаждением, я пытался с ней объясниться, но абсолютно безуспешно. Только много позже случайный эпизод, связанный с прибытием к нам советских летчиков, помог мне узнать причину столь внезапного конца моего романа с Марухой, но об этом несколько позже.

Однажды утром шифровальщик наш Вася Бабенко появился за завтраком в необычайно парадном наряде и с явно отличным настроением. «В чем дело, Вася? – спрашиваю я его. – Ты что, сегодня именинник? Или орденом тебя наградили?» – высказываю я наиболее невероятную из причин его странного вида. «Откуда ты знаешь?» – спрашивает Вася и протягивает мне принятую мною ночью из Валенсии и расшифрованную им радиограмму, в которой командующий поздравляет его с награждением орденом Красной Звезды. Это было настолько неожиданно и невероятно, что мы долго обсуждали, за что его могли наградить, и пришли к выводу, что скорее всего за участие в маневрах накануне его поездки в Испанию, так как во всей нашей испанской деятельности никак не смогли усмотреть особо героических подвигов, достойных такой награды. Выпив по этому поводу, решили все же на всякий случай запросить подтверждения из Москвы, ибо Валенсия могла и перепутать. Сразу же после расшифровки московской радиограммы Вася кидается меня обнимать: «Лева! и тебя тоже!» – потрясает он радиограммой. Читает текст: «Поздравляем Бельвера и Клера (клички Васина и моя) высокой наградой орденами Красной Звезды тчк Желаем здоровья дальнейших успехов работе. Подписи Директор (начальник разведупра РККА Урицкий) Хозяин (нарком обороны Ворошилов)»[127].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});