Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика - Евгений Сатановский

Информация к размышлению.

Евреи, время и другие участники исторического процесса

Время для человека – категория таинственная, что всячески подчеркивает наше к нему обращение. Во тьме (мгле, глубине) времен. Во времена минувшие (былые, седые, времена царя Гороха). Когда все быльем поросло. Время для человека – категория принципиально непознаваемая, что подчеркивает распространенный в его описаниях литературно-фантазийный и наукообразный антураж. Пространство-время категория столь же четкая, как машина времени у Стругацких.

Действительно, чего тут непонятного. Такая хрень, то ли велосипед, то ли телефонная будка, то ли планшет с электронной начинкой. Значитца, сел на его сверху – и большой привет профессору Выбегалло. Или зашел в кабину, не забыв осмотреть окрестности проницательным взглядом, нет ли рядом голованов. Массаракш. Или просто ткнул в экран, а уж с этим и дурак справится, и аля-улю, гони гусей. Автор не имел в виду наиболее высокопоставленных из отечественных продвинутых пользователей, из правительства, чье высочайшее вождение пальцами по экрану есть событие историческое, исходя из принадлежности как экрана, так и пальцев.

Едем в прошлое, благо о нем мы хоть что-то путное способны проблеять себе и окружающим, спасаем мир, возвращаемся. Или двигаем в будущее, которое представляем себе в меру своей фантазии, как правило, бледной, как та поганка, или литературного таланта мэтров. Спасаем там мир, возвращаемся. У Герберта Уэллса будущее было – страшный сон. У Айзека Азимова не лучше. Отчего он с его изменениями принципиально и покончил, закольцевав историю на середине ХХ столетия.

У Рэя Брэдбери и Клиффорда Саймака печальной ностальгии было больше, а экшна меньше. Не очень понятное с общечеловеческой точки зрения, но в целом позитивное Братство Кольца Ивана Ефремова плавно эволюционировало в мрачную бюрократию Возвышения Дэвида Бринна. Все прочие отличались исключительно стилем. Что до братьев Стругацких с их Комконом и прогрессорами – они много чего предсказали, хотя мало кто это заметил. Но оставим фантастику фантастам. Поговорим о времени.

Время – хлеб историков и археологов. Палеонтологи и тем более геологи живут слишком большими периодами. Плюс-минус сто-двести тысяч лет. Миллион. Десять или сто миллионов. Безумно интересно. Но, за исключением самых ранних эпох существования предков человека и его родственников, не о том. Историки живут летописями. Археологи – материальными свидетельствами. Пересекаются предметы их заботы редко. Да и когда пересекаются – не факт, что это кто-нибудь докажет. Даже сражение столетней давности – уже проблема. То ли то поле боя, то ли нет. Это же касается крепостей, замков и поселений, включая крупные города.

Несколько столетий – и за редчайшими исключениями вопрос почти неразрешим. Реки меняют русло. Морские побережья наступают и отступают. Пески и вулканический пепел затягивают города и караванные пути не хуже, чем леса и болота. Причем для этого не обязательно нужны джунгли. Тайга и тундра скрывают свои тайны. Зная, что в стране Х был город Y, локализовать в качестве этого города то или иное поселение, раскопанное археологами, чрезвычайно трудно, а иногда и невозможно.

Рукописи не помогают. Современная картография с привязкой по широте и долготе – вещь столь недавняя, что остается за рамками исторических исследований. Все спекуляции фальсификаторов истории, на которых выросла и обогатилась масса псевдоученых, на том и стоят. Разобраться в ситуации обывателю трудно, а получить знания, необходимые для того, чтобы что-нибудь понять, лень. Историю обыватель полагает, в отличие от физики, математики и химии, предметом, который доступен каждому болвану.

Простая идея, что наука развивается, в головах, приспособленных для реализации простых физиологических потребностей, просто не укладывается. То, что полагалось венцом академической мысли вчера, будет поставлено под сомнение сегодня, высмеяно завтра и отправлено на свалку послезавтра. Но зачем это обывателю, который в лучшем случае знает по имени бабушек и дедушек? Да и то не обязательно.

Отдельно взятый человек рассматривает время исключительно с практической точки зрения. Вчера, сегодня, завтра. Неделя до отпуска, девять месяцев до родов, два года до школы, пять лет до совершеннолетия, десять до пенсии. Да и с чего он должен относиться к пролетающей мимо абстракции как-то иначе? Это только в тостах у евреев – «до ста двадцати». На деле мало кто доживает до семидесяти. Да и что это за жизнь? Автор встречал людей под восемьдесят, которые могли его согнуть в бараний рог. Рукопожатие Александра Городницкого или Игоря Губермана похоже на хватку средних размеров медведя, помноженную на ласковость слесарных тисков. Но это исключения.

Правилом является сочетание старческих немощей со сварливостью, маразмом и постепенной потерей контроля над физиологией до состояния, которому, при всем уважении к старости, завидовать не станет ни один нормальный человек. Так что «кого боги любят, того забирают молодыми». Неясно, что лучше: ослабнуть телом, сохранив разум, или впасть в старческий маразм. Что для близких тяжелей, но дает хотя бы то утешение, что сам человек не понимает, в каком состоянии находится. Благо современная техника позволяет поддерживать искру жизни даже в теле, доведенном до растительного состояния. Ариэль Шарон, впавший в кому, но не отключенный, вопреки просьбам его детей, от медицинской аппаратуры, тому свидетельство.

Так что век человека короток, хотя и длинней, чем столетие назад. А сколько там активной жизни? Лет до пяти-семи он малое дитя. Бэби. До двенадцати ребенок. До шестнадцати подросток. До тридцати молодой человек. До пятидесяти зрелый. До шестидесяти пожилой. Дальше старость, хоть кол на голове теши. Молодость и все последующее можно сдвинуть лет на десять. Ну, на пятнадцать, если очень повезет. Не искалечат по дороге. И исходная генетика даст симбиоз с закалкой, полученной на жизненном пути.

Однако в среднем от того момента, когда молодые мускулы прирастают мозгами и некоторым опытом, в том числе общения с собственным ребенком, до поры, когда общаться нужно уже с внуками, проходит примерно четверть века. Что объясняет, почему именно этот период выбран исследователями в качестве мерки, равной одному поколению. Последнее, согласно арифметике в объеме учебника для церковно-приходских школ бессмертного Василия Пупкина, равно четырем поколениям на век. Сорока на тысячелетие. И четырем сотням на десять тысяч лет. Тьмы и тьмы предков от нас до каменного века? Кому как.

Родители автора увидели свет в середине 20-х. Гражданская война уже кончилась, но коллективизация и индустриализация еще не начались. Их молодость пришлась на Отечественную войну. Автор родился в разгар «оттепели», в 1959-м, и его молодость совпала с Афганской войной. Его дети появились на свет в 80-х, а первый внук, названный Яном в память о прадеде, в 2010-м. Это если идти вперед по временной оси. Рождение бабушек и дедушек в дореволюционной России при Николае II, а прабабушек и прадедушек в той же России на рубеже царствований Александра II и Александра III означает, что их фотографии есть в семейных альбомах и выражение их лиц автору знакомо. Это если идти по временной оси назад.

Последующее требует копания в архивах, но в целом временной лаг в четверть века сохраняется. Соответственно, от автора до Великой Отечественной войны – менее чем одно, а до смерти Ленина ровно одно поколение. От Наполеоновских войн до автора – шесть. От Смутного времени четырнадцать. От походов Вещего Олега, он же конунг Хольгер, сорок два. От эпохи Иисуса из Назарета восемьдесят одно. И так далее, и так далее, и так далее. Что есть безумно много, если считать по годам. Но мало, если по поколениям.

Сколько лиц каждый из нас может вспомнить? Сколько людей каждый встречал на своем пути? Родных и близких. Друзей. Тех, с кем учился или служил в армии. Тех, с кем работал? Кого запомнил по телепрограммам? Наша зрительная память, вне зависимости от того, ослаблена она цивилизацией или натренирована ею, удерживает сотни лиц и еще большее количество имен без малейшего напряжения. Представим на минуту, что мы помним собственных предков.

Дело благое, особого воображения не требует. Для «примитивных» народов, не занятых порнографией, телевидением, фейсбуком, Твиттером, «Одноклассниками» и игрой в «Варкрафт» – дело обычное. Да и народы, хранящие патриархальный культ предков, вроде китайцев, знают куда больше о своей родословной, чем современные западные люди или «дорогие россияне». Индейцы Амазонии, полинезийцы, папуасы и прочие «дикари», уважая тех, кто в свое время дал им жизнь, сохраняют в памяти не только имена десятков поколений, но и то, чем эти люди занимались.

Любовное сохранение мумий или хотя бы черепов предков с периодическим их ритуальным кормлением, выносом на свежий воздух и рассказами останкам о происходящем в семье есть дань уважения, чрезмерная для нынешних времен. Автор сожалеет не о форме, но о самом процессе. Что укоротило память современников, владеющих таким благом цивилизации, как письменность, – Б-г весть.