Вспышка. Книга вторая - Джудит Гулд

Чувство беспомощности волной прокатилось по нему и, вскрикнув от отчаяния, он швырнул стакан в противоположную стену, глядя, как тот ударился об обитую шелком стену, оставив на ней мокрое пятно, и разлетелся на мелкие осколки. Затем он резко повернулся, снова и снова ударяя по стене кулаками.

– Это несправедливо! – стонал Наджиб. – Этого не может быть! – Затем прижался к стене лбом, его поднятые вверх кулаки медленно разжались, пальцы заскребли по шелку. Он тяжело дышал, по лбу катились струйки пота.

А кадры с изображением Дэлии по-прежнему проносились мимо него. Дэлия Боралеви олицетворяла в своем лице сразу и Елену Прекрасную, и Клеопатру, и Мону Лизу.

Но она также была отродьем тех мясников, что убили Иффат, принадлежала к тем жадным ордам, которые украли Палестину у его народа. Более того: она была из племени неверных.

И что из того? – шептал внутренний голос. – Она ведь не убивала Иффат, правда? Она никогда не причиняла никому зла. Правда?

Замолчи!

Наджиб заткнул уши, чтобы не слышать этот настойчивый голос, но он продолжал нашептывать и дразнить его. Как она могла украсть Палестину? Она тогда была младенцем. А младенцы невинны.

Замолчи! Замолчи!

Она является неверной только по мусульманским меркам, – продолжал нашептывать вкрадчивый голос. – Конечно, ты ведь мусульманин, поэтому тебе легко причислять ее к неверным. Но евреи тоже верят, что Бог един. И, согласно обеим религиям, нет Бога, кроме…

Как если бы ему было мало своих переживаний, теперь к ним добавился этот дьявольский голос, подтачивающий основу основ.

Ты хочешь ее.

Ты нуждаешься в ней.

Замолчи! Замолчи! Замолчи!

Мучительные часы ползли нескончаемо медленно. Истина, когда он наконец признал ее, казалось, перекрыла доступ кислорода, как если бы из покоев вдруг выкачали весь воздух. Ты влюбился в нее, – шептал внутренний голос, – почему бы тебе не смириться с этим?

Наджиб яростно затряс головой, проклиная этот настойчивый голос, отказываясь признать правду. Нет, этого просто не может быть! Кто угодно, только не она. Разве это возможно? Это какое-то колдовство, злая шутка! Правда, однако, заключается в том – да смилуется над ним Аллах, – что он влюбился.

Наджиб громко застонал и, прижав ко лбу руку, зашатался как пьяный. Он влюбился в своего злейшего врага.

Он влюбился в нее! Из миллиардов живущих на земле женщин его угораздило влюбиться в Дэлию Боралеви – своего заклятого врага.

Сознание этого было подобно физическому удару, оно с такой силой обрушилось на него, что он отшатнулся. С минуту, как безумный, беспорядочно метался по комнате. Наконец, пошатываясь, подошел к стеклянной стене и раздернул белые шелковые занавески.

Его окна выходили на восток, открывая взору первые сероватые проблески зари, окрасившей небо. На его глазах солнце начало свою ежедневную битву с ночью. Затем так внезапно, как бывает только в пустыне, оно победно выкатилось из-за горизонта, и его лимонно-желтое зарево с такой скоростью и силой взорвало ночь на куски, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.

С приходом солнца тревога Наджиба испарилась, и на его лице отразилось некое подобие изумления. Так же внезапно, как восход солнца, на него с быстротой молнии снизошло озарение! Его как громом поразило, освободив сознание и распахнув настежь двери. Он был ослеплен простотой своего положения.

Пусть все катится ко всем чертям! Он влюблен, а любовь, как известно, устанавливает свои собственные законы. Ну и что из того, что она еврейка? Почему он должен ненавидеть ее и породившую ее семью? Ну и что из того, что Абдулла постарается его раздавить? Ну и что?

Он любит ее, и, если для того, чтобы произросла его любовь, понадобилось посеять семена ненависти, это лишь доказывает, какой большой властью наделено это чувство. А главное, если любовь может родиться на тлеющих углях мрака и разрушения, значит, поэты действительно правы, говоря, что любви подвластны все.

Остальное не имеет значения; теперь он знал это. Даже если это убьет его, даже если она так никогда и не сможет простить ему своего заключения, даже если она никогда больше не скажет ему ни слова, он все равно докажет ей свою любовь, вырвав из когтей Абдуллы.

Он даст ей свободу!

Его глаза сияли, душа пела. Впервые в жизни Наджиб ощутил, как прилив чистой, незамутненной радости переполняет его с такой силой, что ему казалось, будто он оторвался от земли и воспарил в воздух.

И подумать только, он понятия не имел, что такие чувства могут существовать!

В следующее мгновение, однако, эйфория начала угасать.

Что за вздор, все эти эмоции! – подумалось ему, когда вдохновение сменилось унынием. Какой толк от любви? В действительности он и она – две разные вселенные. Они несовместимы – ни с религиозной, ни с этнической точек зрения. Но, даже если эти две пропасти и можно преодолеть, остается еще Абдулла. Его дядя никогда и слышать не захочет о подобном союзе, не говоря уж о том, чтобы его допустить. Полетят головы, а если точнее – головы Наджиба аль-Амира и Дэлии Боралеви.

Он чувствовал, как стены надвигаются на него, не оставляя выхода.

В его ушах громко и отчетливо зазвучала угроза, произнесенная Абдуллой много лет назад. Если он когда-либо встанет на путь предательства, то умрет не только он сам, но и весь его род, прошлый, настоящий и будущий. Он, его стареющие родители, живущие в пригороде Бейрута, возможно, даже Ясмин, его нелюбимая жена, на которой он когда-то был женат. Все до единого мужчины, женщины и дети, в которых текла одна с ним кровь, все племянницы и племянники, дяди и тети – все, кроме, конечно, самого Абдуллы!

Он не сводил глаз с ослепительного солнца, и вдруг его как громом поразило, и еще одна дверь распахнулась навстречу ослепительному свету.

Мир без Абдуллы с его безумием, более безопасный здоровый мир, где его данный много лет назад обет верности не будет иметь силы…

Вспыхнувшее видение целиком завладело Наджибом, он чувствовал, как волнение все сильнее охватывает его.

Тучи уныния постепенно уносились прочь. Он понял, как следует поступить, и это было так просто, так элементарно просто. Это нельзя будет назвать убийством, скорее хирургическая операция, призванная вырезать смертельнейшую и опаснейшую раковую опухоль. И, если роль хирурга выпала ему, так тому и быть. Благодаря ей мир станет лучше: ядро смертельно опасной террористической клетки будет уничтожено раз и навсегда; источник финансовой и военной помощи международному терроризму будет перекрыт; станет меньше убийств, меньше невинных жертв, меньше бомб и снайперов, меньше угонов на авиалиниях. Мир получит шанс стать лучше, даже если он так и останется только шансом.

Жизнь, свободная от темного призрака его выжившего из ума дяди.

Жизнь, в которой будет чуть меньше ненависти и насилия.

И, что важнее всего, он сможет жить и любить без оглядки на других, не будет ничьей марионеткой, не будет связан по рукам и ногам обетом верности, данным безумцу.

Наджиб глубоко вздохнул и задержал дыхание, постепенно осознавая масштабы задуманного. Солнце больше не обжигало, а лишь ярко сияло. Впервые в жизни у него появилось благородное чувство, что он прикоснулся к чему-то настоящему, более важному, чем он сам – чему-то, что, возможно, потребует определенного героизма с его стороны.

Разумеется, он должен будет все тщательно продумать, ему придется быть вдвое осторожнее и хитрее, чем обычно. Дрожащими от возбуждения пальцами он набрал номер в Ньюарке, совершенно позабыв о разнице во времени и подняв с постели капитана Чайлдса.

– Доставьте самолет в Эр-Рияд, – приказал Наджиб, с каждой минутой чувствуя, как растет в нем возбуждение.

Он снова принялся ходить по комнате, но шаги его уже не были медленными и бесцельными.

Теперь, когда на смену слепоте пришел яркий свет, его замыслы не знали границ. Голова гудела от новых идей, планов и схем.

Ему потребуется яхта, поскольку она оборудована вертолетной площадкой и – что важнее – вертолетом «Белл Джет Рейнджер» дальнего радиуса действия.

Остановив взгляд на телефонном аппарате, он сделал еще один звонок, на этот раз в Монте-Карло, где на первоклассной стоянке с внутренней стороны волнореза стояла его яхта.

На этот раз он поднял с постели капитана Делькруа.

– Утром заводите двигатели, – приказал Наджиб полусонному капитану, – и на полной скорости через Суэцкий канал следуйте в Оманский залив, где будете дрейфовать вдоль побережья.

От Оманского побережья дворец отделяли сто восемьдесят воздушных миль. Триста шестьдесят миль в оба конца – это чуть меньше, чем радиус действия вертолета, оборудованного дополнительными топливными баками. А вертолет, похоже, это как раз, то, что ему нужно.

Но Дэлии он ничего не скажет, подумал Наджиб. Пока рано. Он откроется ей только тогда, когда все будет готово и все мосты будут сожжены.