Город Желтой Черепахи - Павел Молитвин

Сидит он раз вечером — инженер еще не появился — и с тоской на шахматы поглядывает. «Вот, — думает, — был у меня замечательный сосед, вовсе в шахматы играть не умел. Нет бы ценить — роптал…» Только подумал, и вдруг слышит — по коридору гулкие торопливые шаги. Стучат в дверь.

— Войдите, — говорит Изумрудов.

Дверь открывается, и перед изумленным Степаном Александровичем предстает его прежний сосед. Весь взмыленный, волосы взлохмаченные, чуть дышит и левой рукой за грудь держится.

— Простите за вторжение, — выдыхает он и несколько минут молча ловит воздух открытым ртом, словно спринтер, закончивший дистанцию. — Вам черная такая записная книжка не попадалась? — наконец выдавливает из себя и замирает — вовсе дышать перестал.

— Попадалась, — отвечает Степан Александрович, лезет в тумбочку и протягивает бывшему соседу записную книжечку. Тот ее схватил, засветился весь, расцвел, как майский день.

— Спасибо, — говорит. — Не знаю, как вас и благодарить. Требуйте что хотите, все исполню!

Степан Александрович улыбнулся — приятно человеку радость доставить — и рукой машет, мол, какая там еще благодарность.

— Нет, я серьезно, я многое могу! Требуйте что хотите, рад буду ваше желание исполнить!

«Ну чудак, — думает Степан Александрович, — что бы у него попросить, чем бы его ошарашить, чтобы он в себя пришел?»

— А что, пожалуй! Не могли бы вы мне бессмертие организовать?

Тут чудак этот несколько опешил, странно так посмотрел, прищурился.

— Сделаем, — говорит.

Заглянул в записную книжку и начал быстро-быстро что-то себе под нос бормотать, а руками пассы забавные делать. Минут пять побормотал, руками помахал и уставился на Изумрудова как на чудо чудное, диво дивное.

— Готово. Что в моих силах было — сделал. Полного бессмертия, конечно, гарантировать не могу — никто не застрахован, — но болезни и старость вам теперь не грозят.

Степану Александровичу боязно стало, и смешно, и неуютно как-то. Но все же он улыбочку ироническую из себя выдавил. Улыбка эта бывшему его соседу не понравилась.

— Зря улыбаетесь. Что у меня, лицо такое, что никто всерьез не воспринимает? Я ведь чудо, можно сказать, совершил, могли бы хоть удивиться! Хотя то, что вы мне записную книжку вернули, теперь некоторые тоже как чудо бы расценили.

И погрустнел, приуныл, скуксился весь.

Слушает его Степан Александрович и никак не может улыбку с лица прогнать. Страшно ему — ну как парень-то этот ненормальный — и неудобно: хоть и псих, а старается, хочет ему, Изумрудову, приятное сделать.

А чудак, словно его мысли прочитал, говорит:

— Хорошо, в конце концов это естественно, что вы мне не верите. Как бы вам доказать, что я вполне нормальный и за свои слова полностью отвечаю? — И начинает глазами по комнате шарить. — Ага, вот, — схватил с тумбочки газету и пальцем в один из заголовков тычет: «Новое средство от крыс». Вы легенду про Крысолова помните?

Степан Александрович даже кивнуть не может, только глаза таращит. А в мозгу вертится какая-то история про человека, выманившего из города всех крыс волшебной дудочкой.

— Ну, крыс в этой гостинице, я думаю, нет, а вот мыши найдутся, — говорит его бывший сосед и опять заглядывает в записную книжку. — Вот-вот, сейчас.

Начинает он опять что-то бормотать, и тут же в руках у него, прямо из воздуха, появляется такая маленькая деревянная палочка с дырочками.

— Да проснитесь же, очнитесь, Степан Александрович! Ради вас такие вещи делаются, а вы! Пойдемте-ка в коридор, тесновато тут экспериментировать, да и грязи нанесем, уборщица ругаться будет.

Подхватил он Изумрудова под локоток, вывел в коридор.

— Ну, смотрите, — сказал и дудочку свою к губам поднес, щеки надул, глаза прищурил.

Сначала Степану Александровичу то ли свист, то ли шипение послышалось, а потом тоненькая, простенькая такая мелодия получаться стала. А бывший сосед его головой мотает, мол, смотрите.

Смотрит Степан Александрович и ничего особенного не видит. Обычный длинный коридор, стены бледно-зеленые, пол бежевым линолеумом застелен, и двери, двери, двери… Вдруг — что такое? Мыши! Одна, вторая… Серенькие такие комочки то ли из-под дверей, то ли из-под плинтусов так и лезут, так и выкатываются. Одна вон точно из мужского сортира выскочила! И шорох такой, и царапанье по линолеуму. Шух-шух, шух-шух…

— Тьфу ты, черт! Да что это? — Степан Александрович глазам своим не поверил. — Откуда?

А мыши не исчезают, наоборот, их больше, больше становится, уже десятка два-три. Обернулся: и с другого конца коридора бегут к ним серо-голубые комочки. Уже и мордочки видны вытянутые, усами смешно так шевелят, глазами-бусинками посверкивают. Шух-шух, шух-шух…

— Тьфу, пакость! — совсем заробел Степан Александрович, начал к двери отступать, соседа своего за рукав дергать. Тот скосил глаза, улыбнулся хитро, дудочку ото рта оторвал, дух перевел.

— Ну что, хватит? Поверили?

— Да-да, вполне… — Степан Александрович даже на шепот перешел. — Вполне, вполне… Может, нам в комнату лучше? А то эти… — И глазами на мышей показывает.

— Разбегутся! — отвечает бывший его сосед и отворяет перед Изумрудовым дверь.

Прежде чем в комнату войти, Степан Александрович еще раз на мышей оглянулся. Они, как дудочка замолчала, растерялись, а потом и правда разбегаться стали. Рассыпалась монолитная масса на мелкие группки, рассеялись серо-голубые комочки по огромному коридору, кто куда бросились, только и слышно «шух-шух», и хвостики тонкие в разные стороны верть-верть. А вдали, перед выходом на лестницу, вдруг отворилась дверь и показалась голова инженера-шахматиста.

— Давайте-давайте, Степан Александрович, нам теперь мешкать некогда, — подтолкнул Изумрудова его бывший сосед и дверь за собой захлопнул. Тут же до них из коридора крик донесся: «Безобразие! Мыши! Мыши!»

— Ну теперь-то не сомневаетесь, что бессмертие вам обеспечено?

— Да, конечно. Мне… Я… Но как же, все умрут, а я один… Вокруг чужие… — растерянно бормотал Степан Александрович. Он чувствовал, что руки его начинают дрожать, а ноги подгибаются.

— А что же просили? Когда просили-то, о чем думали?

— Да я… Конечно… Но я думал, шутка, я не хочу одному…

— Э-эх, вот все вы так! Сначала просят, потом думают. Но назад уже ничего не вернуть. Ладно, чтобы вас как-то утешить, так и быть! Назовите еще кого-нибудь, кто бессмертия достоин, кого вы желаете бессмертием одарить. Только быстро. Не люблю скандалов, а сейчас непременно начнется!

Из коридора действительно послышались женские визги, крики, призывающие администрацию, и вовсе уж нечеловеческие вопли.

Шум за дверью вывел Степана Александровича из оцепенения, и мозг его судорожно заработал. «Значит, сосед-то не шутник, не псих?! И он, Изумрудов, и правда теперь бессмертен! Да за что? Что он такое натворил?!» Тоска сжала горло Степану Александровичу, и ему представились толпы людей, проносящихся мимо. В бесконечность, в бездонный колодец, откуда нет возврата. Почудилось ему черное небо с блестками звезд и сам он, летящий сквозь время, одинокий на одинокой Земле.

Отчаянным усилием отогнал он от себя подступивший к сердцу холодный ком страха, отпихнул готовое захлестнуть отчаяние. «Близкие мои, родные!» — призвал Степан Александрович. Подстегиваемый грядущим одиночеством, он судорожно перебирал в памяти лица отца, матери, брата. Они давно уже не виделись, в суете, в беге дней он как бы даже начал забывать о их существовании. Он чувствовал, что когда-то они были ему действительно близкими и родными, но теперь это не так, чужой он им.

«Дорогие мои, любимые!» — воззвал Степан Александрович. Всплыло лицо дочери и тут же исчезло, заслоненное ее знакомыми ребятами, бесконечными подругами, заглушенное любимой ею рок-музыкой. «Нет, не то, не то! — в отчаянии думал он. — Но ведь люблю же я кого-нибудь?!» Ему вспомнилась его первая любовь, юношеская, самая чистая, самая светлая. Единственная, настоящая! Он попытался сосредоточиться на ней и ужаснулся. Он не помнил имени этой девушки, не помнил ее фигуры, лица! «Что же это делается?» — Степан Александрович обхватил руками голову. Оказывается, он не стал одинок, получив бессмертие, а был таким всегда — одиноким, никому не нужным и ни в ком не нуждавшимся человеком.

«Друзья? Но где они?» — новых он не приобрел, а старых едва помнит. Разве что по привычке поздравляет с праздниками, с рождениями, даты которых записаны в телефонной книжке мелким почерком его жены. Его жены!

Это она была постоянным спутником его жизни, постепенно превратившимся из друга в тяжкий крест. С ней он каждый день хотел развестись и жил уже много, много лет. От нее он убегал в командировки и снова возвращался, возвращался, несмотря ни на что. И опять вернется. И должен, и будет возвращаться вечно!