Собрание сочинений. В 4-х т. Т.4. Пожиратели огня - Луи Жаколио

При всяком другом случае за подобным оскорблением последовало бы немедленное возмездие. Но у туземцев пленник имеет право браниться до самой последней минуты. Эта брань обычно имеет целью вывести из терпения мучителей и заставить их поскорее прекратить мучения, что иногда и достигается. Именно на это и рассчитывал дундаруп, осыпая Виллиго невыносимыми оскорблениями. Но он ошибался. Виллиго был старый воин, и нелегко было вывести его из себя. Урива понял это, и холодный пот каплями выступил у него на лбу.

— Моему брату жарко! — иронически заметил Виллиго.

Тогда Урива плюнул ему прямо в лицо. Это была последняя отчаянная попытка. Она едва не удалась. Виллиго вне себя замахнулся на пленника бумерангом. Канадец с облегчением вздохнул, радуясь, что все скоро кончится. Но то была одна секунда. Виллиго разом успокоился и, близко наклонившись лицом к лицу пленника, произнес со скрежетом:

— Береги слюни, Урива: пригодятся. Ведь тебе больше никогда не придется пить.

— Пощади! — пролепетал вне себя от волнения Оливье.

К счастью, это было сказано по-французски, и Черный Орел не понял.

— Ради Бога молчите, иначе вы погибли, — шепнул канадец и, когда Виллиго повел пленника привязывать к дереву, прибавил торопливо, — подумайте об участи жены Виллиго, о сожженной хижине… Поймите его чувства, и тогда вы сами извините его. Соберитесь с силами; вы даже уходить отсюда не должны!

— Но я не могу, не могу смотреть!

— А мне самому разве приятно? Но если мы уйдем, Виллиго примет это за жестокое оскорбление. В его глазах это будет равносильно нежеланию присутствовать на похоронах Менуали. Вспомните, Урива предательски убил юношу, который еще не был воином, а это у дикарей считается величайшей подлостью. Впрочем, есть одно средство спасти Уриву.

— Какое? — с живостью спросил Оливье.

— Убить самого Виллиго, который столько раз спасал вас от смерти!

Оливье в ответ на это печально поник головой.

— Таков здешний обычай, — заметил Кэрби, — и если вы когда-нибудь попадете к дундарупам, то вас ожидает такая же участь.

Между тем Виллиго, привязав пленника, устроил костер, еще раз омыл водой тело Менуали и положил его на костер. Обряд начинался.

Рядом с покойником, по обычаю, нужно было положить все его доспехи. Виллиго положил на костер подле тела бумеранг, стрелы, копье и пращу; на грудь покойника он поставил ящик я красками, чтобы покойнику было чем татуироваться на том свете; наконец рядом же нашлось место и для задней ноги кенгуру, чтобы усопший воин не проголодался во время путешествия на луну.

При укладывании каждой вещи Черный Орел пел соответствующую песнь.

Оливье с интересом следил за этими приготовлениями, и ему вспомнились прекрасные стихи Шиллера, где описывается погребение краснокожего индейца, которому в гроб кладут все вещи, любимые им при жизни:

В головах — облитый свежейКровью томагавк,Сбоку — окорок медвежийПуть его далек.[11]

Сцена была и величественна, и исполнена дикой поэзии. Заходящее солнце окрашивало в багрянец и золото верхушки акаций и эвкалиптов, между тем как нижние части деревьев все более и более погружались в тень, которая словно накрывала темной волной. Очертания леса все более и более сливались в сплошной туманный фон, носивший отпечаток чего-то загадочного и таинственного.

С последним угасшим лучом солнца Виллиго запалил приготовленный костер. Огонь затрещал, вспыхнул, и красные языки принялись лизать поленья и сучья.

XV

Суеверия. — Бегство пленника. — Ранчо Кэрби. — Грозящая опасность.

НАЧАЛАСЬ ДИКАЯ, НЕ ПОДДАЮЩАЯСЯ описанию сцена.

Нагарнукский вождь принялся ходить вокруг горящего костра, напевая какие-то заклинания, чтобы прогнать злых духов, бродящих вокруг тела Менуали. Шаг его, сначала медленный, постепенно ускорялся, а пение переходило в вой, сопровождаемый хлопаньем в ладоши. По мере того, как разгорался костер и тело уничтожалось, требовались заклинания все более и более сильные и действенные, а бег — самый быстрый, чтобы злые духи как-нибудь тихонько не унесли кусочек тела. И начался бег, бешеный, безумный, отчаянный, головокружительный; Виллиго делал такие громадные прыжки и так дико завывал, что графу Лорагю это кружение начало казаться какой-то адской пляской.

Вдруг прогоревшая середина костра с треском провалилась, рассыпав кругом искры и поглотив в свои недра полусгоревший труп. Виллиго испустил последний дикий вой и остановился. Дело его было сделано. Теперь можно было предоставить огню завершить уничтожение трупа. Злые духи уже больше не были страшны.

Пришла очередь пленника, который стоял ни жив ни мертв. Ведь он тоже был австралиец и знал, какая участь его ждет. Он знал, что с него будут с живого сдирать кожу, но не сразу, а медленно, постепенно, ремешками. Он знал, что затем у него будут отрезать сустав за суставом, стараясь не причинить серьезного повреждения, и что лишь к утру он будет брошен в костер, который положит желанный конец этим жестоким мукам.

Пользуясь минутой, когда Виллиго, задумавшись, окидывал последним взглядом догоравший костер, несчастный с мольбой протянул свои связанные руки к европейцам и сказал:

— Пощадите!.. Я не убивал Менуали…

И снова у Оливье невыносимо больно сжалось сердце.

Дундаруп сам был еще юноша; старый воин не дал бы себя так забрать и связать. Признание в убийстве Менуали было с его стороны пустой похвальбой в кругу своих, которую, на его беду, подслушал Черный Орел, ползком подкравшийся к лагерю дундарупов и давший самому себе клятву предать пытке убийцу племянника. Виллиго уже убил шестерых дундарупов, но тут у него явилась новая неотступная мысль: во что бы то ни стало овладеть убийцей. С этой целью Черный Орел стал подражать крику молодого кенгуру; дундаруп бросился на крик, а Черный Орел завлек его в лесную чащу и взял в плен.

И вот теперь, находясь в безнадежном положении, молодой Урива устремил умоляющий взгляд на европейцев, надеясь найти в них хотя бы каплю сострадания.

Но что они могли сделать? Оливье мрачно глядел в землю, проклиная свое бессилие. Вдруг в лесу, позади дерева, к которому был привязан дундаруп, послышались странные, нечеловеческие звуки. Виллиго, уже взявший в руки свой каменный нож, в изумлении остановился. Подняв глаза, он вдруг громко вскрикнул и кинулся ничком на траву, стараясь прикрыть голову травой и листьями и бормоча задыхающимся от страха голосом: