Хрустальный горизонт - Райнхольд Месснер

«Но как может далай-лама, – интересуюсь я, – помочь в управлении страной, если ни ламы, ни монастыри больше не подчиняются ему?»

«Доверие народа к далай-ламе еще не исчезло, и это доверие можно теперь использовать позитивно».

Что будет, когда он вернется в сказочную Поталу к своим 100 000 золотых статуй? Возможно ли восстановление в Тибете ламаизма?

Власти Лхасы устроили нам сердечный прием. Но когда от рассказа о восхождении я перешел к проблемам Тибета, они забеспокоились и поторопились закончить вечер. У них до сих пор еще не прошла тревога, вызванная недавним приездом в страну делегации далай-ламы.

Почему бы не поговорить об этом открыто, как говорят о моем сольном восхождении и о Джомолунгме? Или и здесь я обречен вести разговоры только на альпинистские темы, как в Европе? Для меня сейчас судьба верующих на Земле так же важна, как обстоятельства гибели Мэллори или мое состязание с Наоми Уэмурой. Ни один народ мира не давал мне такого полного успокоения в такое короткое время, как тибетцы. Их непоколебимая вера поражает меня, особенно после того, как я увидел множество разрушенных монастырей и храмов.

Я иду на банкет по темным улицам города. Целый час шагаю до Паркхора, чувствую себя странником, которого влекут вперед таинственная сила, тепло и спокойствие. Скоро полночь. Однако плотный поток паломников все еще движется по часовой стрелке вокруг храма Джокханг, построенного 1200 лет назад тибетским правителем Сонгценом Гампо для прекрасной статуи Боддхисаттвы, привезенной женой Гампо, китаянкой, из Китая.

Я совершенно оглушен. Паркхор – улица паломников, сердце древнего города, она не затихает ни днем, ни ночью. Монотонное пение молящихся заполняет все пространство. Две девушки из Кхама хихикают, когда я прохожу мимо. Одна высовывает язык (Знак приветствия у тибетцев). Я улыбаюсь им в ответ. Везде вертятся искусно раскрашенные молельные мельницы. Один кочевник окликает меня, просит продать светящийся камень, который я ношу на шее между двумя кораллами величиной с вишню. Я отказываюсь, ни за какие деньги я не продам его. Мне подарила его одна старая тибетка около Тингри, в нем слились небо, земля и моя жизнь. Тибетец улыбается, он понимает меня. Еще некоторое время он идет рядом со мной. Я растворился во всем этом, бормочу «ом мани падме хум», плыву в потоке, который превращается у храма Джокханг в живой молельный барабан.

На следующий день я заболел. Не столько от того, что мало спал, сколько из-за перепоя. Сначала пили маотай с китайцами, потом чанг в старом городе с тибетцами. Лежу в постели с ужасной головной болью.

Из моего окна видна Потала. Она парит над пыльной долиной как воздушный замок.

Что будет с ней? Сегодня местные деятели заняты самокритикой. Но почему начатый мною вчера разговор о стране был прерван? Иногда мне кажется, что здесь играют в меченые карты. Крестьяне и кочевники с недавних пор могут продавать излишки продуктов на рынке. Но почему мне запрещено покупать их? Может быть, эти уступки китайцев временные? С многочисленными маленькими свободами в страну снегов приходит надежда. Но страх пока остается.

Единственная ночь в Пекине

Лишь в Пекине удалось вымыться, впервые за два с половиной месяца. Потом закрыться и побыть одному. Все дни – одно сплошное пиршество. Я пожинаю плоды пребывания в мире, который больше не принадлежит мне. Через два дня вылетаем во Франкфурт.

На прощание те же вопросы. Зачем я пошел на Эверест во второй раз? Кто мне за это платит? Кого я представляю?

Людям интересно это. Меня спрашивают также, какие флаги я брал с собой. Для какой страны я лезу в горы. Я говорю, что я это делаю для себя, из собственных побуждений, собственными средствами.

«Я сам для себя родина, а мое знамя – мой носовой платок», – цитирую я мое любимое изречение. Китайцы не понимают этого. Они мыслят в рамках схем, согласно которым признается только коллектив и не признается индивидуум. Они качают головами.

В дипломатических кругах Пекина уже распространились слухи о том, что я отнюдь не первый одиночка на вершине Эвереста, в книге рекордов Гиннесса указано другое имя. Меня эти слухи не трогают.

10 сентября приземляюсь в аэропорту Мюнхена. На вопрос, как мне удалось в одиночку покорить высочайшую гору мира, я отвечаю, подчиняясь обязанности официально сообщить о своем восхождении:

«С тактикой, применяемой большими экспедициями, я бы не имел шансов в одиночку покорить Эверест, я был бы уничтожен. Мне удалось это сделать только благодаря хорошей акклиматизации и малому весу рюкзака. У меня не было ни одного заранее поставленного высотного лагеря. Я нес с собой маленькую палатку, как улитка несет свой дом, и шел вперед так же медленно, как улитка. После ночевки я снимал палатку, нес ее в рюкзаке, снова ставил, и снова нес почти до самой вершины».

Я выступал перед журналистами, как будто отбывал какую-то повинность. Отвечал на вопросы при полном отсутствии взаимопонимания.

«Почему вы совершили восхождение в полном одиночестве?»

«Я и сейчас испытываю страх перед одиночеством».

«Может быть, это было лишь безрассудное стремление к рекорду?»

«Рекорд – это превышение технических и психических достижений в известных направлениях. Мое соло было броском в неизвестность. В неизвестность погодных условий муссонного времени, но прежде всего в неизвестность возможностей человеческого тела и духа».

«Перестанете ли вы теперь заниматься альпинизмом?»

«Нет».

«Чем собираетесь вы жить?»

«Не знаю. Знаю только, что и в глубокой старости я смогу заработать себе на хлеб, и этого мне достаточно. Я хотел бы только с наименьшими издержками иметь по возможности больше свободы, больше ничего».

«Будет ли телефильм о вашем соло?»

«Разумеется, я не снимал фильм о своем восхождении. Это невозможно. Было достаточно трудно сделать даже пару-другую фотографий. Мне удалось это только потому, что я приспособил в качестве штатива мой ледоруб. Так что получилось очень мало удачных снимков».

«Что же тогда у вас есть?»

«Немного».

«А какой смысл этого мероприятия?»

«Я не могу этого объяснить, но я уже устал доказывать, что именно необъяснимое придает жизни смысл».

Еще до сообщения в «Штерне» «Квик» высказала свое суждение относительно этой экспедиции и моей персоны:

«Какой смысл в том, что фанатик Месснер один, в рекордно короткое время, без кислородного аппарата поднялся на Эверест или куда бы то ни было? Что, он открыл новые пути, по которым впоследствии пойдут дальше? Сообщил научные данные о физиологии хорошо тренированного человека? Нет. Этот невероятно ловкий бросок ничего не принес, кроме сомнительной славы и все более высоких денежных доходов.