Джентльмены-мошенники (сборник) - Эрнест Хорнунг

– Слава тебе господи!

– Кому – слава, а кому – нет, – пробурчал клерк. – Управляющий говорит, из-за вашего сундука все и произошло.

– Почему это? – заволновался я.

– Потому что его заметили за милю отсюда и проследили, – ответил клерк.

– Управляющий хочет меня видеть? – храбро спросил я.

– Нет, разве что вы сами хотите его видеть, – отрезал клерк. – Он весь день был занят с другими клиентами, а они отделались совсем не так легко, как вы.

– В таком случае я больше не буду обременять вас своим имуществом, – важно произнес я. – Я собирался оставить его здесь, если все обошлось, но после всего, что вы сказали, я его, разумеется, заберу. Велите вашим людям сейчас же принести сундук. Осмелюсь предположить, что они тоже “весь день были заняты с другими клиентами”, но ручаюсь, они не пожалеют.

На сей раз я не имел ничего против того, чтобы проехаться по улицам с этой штуковиной на крыше. Мое облегчение было слишком велико, чтобы задумываться о будущих мучениях и страхах. Никогда еще солнце не светило мне так ярко, как в этот довольно пасмурный апрельский денек. Мы ехали вдоль парка, и я замечал на деревьях зелено-золотую пыль почек и побегов. В моем сердце зарождались возвышенные чувства. Кэб миновал школьников, приехавших домой на пасхальные каникулы, четырехколесные экипажи, готовые к путешествию, с привязанными к крыше велосипедами и детскими колясками, но никто вокруг не был и вполовину так счастлив, как я. Мой кэб был тяжело нагружен, но куда более тяжкий груз свалился с моего сердца.

На Маунт-стрит сундук едва поместился в лифт; это было счастье, и мы с лифтером внесли его в мою квартиру. Теперь он уже казался мне легким как пушинка. В момент эйфории я чувствовал себя Самсоном. Не буду говорить, что я предпринял первым делом после того, как остался наедине с “кучей барахла” посреди комнаты. Достаточно сказать, что сифон все еще делал свою работу, когда стакан выскользнул из моих пальцев и упал на пол.

– Банни!

Это был Раффлс. Несколько мгновений я напрасно озирался. Его не было в окне, он не стоял в дверях. И тем не менее это был Раффлс или, во всяком случае, его голос, захлебывающийся от радости и удовлетворения, где бы ни находилось его тело. В конце концов я опустил глаза, и – вот оно, его довольное лицо в середине крышки сундука, как голова святого на блюде.

Но Раффлс был жив, Раффлс буквально надрывался от хохота – в его явлении не было ничего трагического или мистического. Как черт из табакерки в натуральную величину, он просунул голову в дыру, вырезанную им в крышке между двумя стальными лентами, опоясывавшими сундук подобно ремням чемодана. По-видимому, когда я пришел к нему, именно этим он и занимался, хотя притворился, будто пакует вещи. Возможно, просидел за работой допоздна, уж больно искусно она была выполнена. И пока я, потеряв дар речи, таращился на него, он, продолжая смеяться, перешел в полусидячее положение и высунул руку, в которой были зажаты ключи; он поочередно открыл ими два больших замка, крышка поднялась, и Раффлс выступил из сундука, словно фокусник.

Как черт из табакерки в натуральную величину…

– Так вы и были грабителем! – наконец вскричал я. – Что ж, я почти рад, что не знал этого.

Он уже пожимал мне руку, но при этих словах едва не раздавил ее в своей.

– Ах вы славный малый, – воскликнул он, – это именно то, что мне больше всего хотелось от вас услышать! Разве могли бы вы так себя вести, если бы знали обо всем? Да и кто бы смог? Разве могли вы сыграть эту роль, когда на вашем месте не справилась бы никакая звезда всех сцен мира? Не забудьте, я почти все слышал и, можно сказать, видел. Банни, я даже не знаю, где вы были блистательнее: в Олбани, здесь или в банке!

– Я не знаю, где я был несчастнее, – возразил я, начиная видеть вещи в менее радужном свете. – Я знаю, что вы не очень высокого мнения о моей хитрости, но я смог бы сохранить тайну и вести себя точно так же, как вел, – с той только разницей, что тогда я бы не волновался, хотя это, конечно, не в счет.

Но Раффлс уже увильнул от темы со своей самой очаровательной и обезоруживающей улыбкой; он был в старой одежде, поношенной и порванной, к тому же весьма грязной, как и его лицо и руки, но, судя по всему, пострадал он гораздо меньше, чем можно было ожидать. И, как я уже сказал, перед его улыбкой невозможно было устоять.

– Вы бы из кожи вон вылезли, Банни! Вашему героизму нет предела, но вы забываете о человеческих слабостях, свойственных даже храбрейшим из храбрых. Я не мог себе позволить забыть о них, Банни; я не мог ничего сбрасывать со счетов. Не думайте, будто я вам не доверяю! Я доверил вам жизнь, положившись на вашу преданность и стойкость! Как вы полагаете, что произошло бы со мной, оставь вы меня в этом хранилище? Вы думаете, я бы выполз оттуда, чтобы сдаться? Может, однажды меня и поймают. Но правила существуют для того, чтобы их нарушать, даже если мы устанавливаем их сами.

У меня и “Салливан” для него нашлись, так что минуту спустя он уже лежал на моем диване с сигаретой в руке, с видимым удовольствием вытянув затекшие конечности и пристроив бокал рядом на сундуке – причине моих мучений и его триумфа.

– Совершенно не важно, когда это пришло мне в голову, Банни; собственно говоря, это случилось только на днях, когда я решил уехать по тем самым причинам, которые вам привел. Может быть, я несколько преувеличил их в своем изложении, но все они действительно имеют место. И мне действительно необходимы телефон и электрическое освещение.

– Но где вы спрятали серебро?

– Нигде, оно лежит у меня в багаже – в чемодане, сумке для крикета и саквояже, набитом всякой всячиной, и по тем же причинам я оставил их на Юстонском вокзале, и одному из нас сегодня же вечером надо будет все это забрать.

– Я могу это сделать, – сказал я. – Но вы действительно проделали весь путь до Кру?

– Вы же получили мое письмо? Я проделал весь путь до Кру, чтобы послать вам эти несколько строк, дорогой Банни! Если берешься за что-то, делай все до конца, иначе толку не будет. Я хотел, чтобы и в банке, и в других местах у вас было нужное выражение лица, и оно было. К тому же встречный поезд уходил через четыре минуты после прибытия моего. Отправив письмо, я просто пересел с одного поезда на другой.

У меня были свечи, спички и было что читать.

Мне едва хватило времени, чтобы погасить свет и спрятаться…

– В два часа ночи!

– Ближе к трем, Банни. Было уже больше семи, когда я забрался в сундук с “Дейли мейл” под мышкой. Молоко лишь чуть-чуть опередило меня[52]. И у меня еще оставалось добрых два часа до вашего прихода.

– Чтобы порадоваться, – пробормотал я, – как ловко вы обвели меня вокруг пальца.

– Не без вашей помощи, – рассмеялся Раффлс. – Если бы вы проверили, то увидели бы, что утром нет такого поезда, а я и не говорил, что есть. Да, я хотел ввести вас в заблуждение, Банни, не буду отрицать, но все это только ради успеха предприятия! Правда, когда вы с такой похвальной быстротой увозили меня, я пережил довольно тягостные полчаса, но и только. У меня были свечи, спички и было что читать. В этом хранилище было довольно мило – до того, как произошел весьма досадный инцидент.

– Да-да, расскажите же мне, дорогой друг!

– Для этого мне нужна еще одна “Салливан” – благодарю вас – и спички. Итак, инцидент: шаги снаружи и ключ в замке! В этот момент я как раз был занят крышкой сундука. Мне едва хватило времени, чтобы погасить свет и спрятаться за этим самым сундуком. К счастью, это был вполне заурядный ящик, точнее, сундучок для драгоценностей – вам вскоре предстоит познакомиться с его содержимым. Всеобщий исход на Пасху дал мне даже больше, чем я смел надеяться.

Его слова напомнили мне о “Пэлл-Мэлл газетт”, которая все еще лежала у меня в кармане, помятая и разбухшая от пара турецкой бани. Выудив газету, я передал ее Раффлсу, указав нужный абзац.

– Восхитительно! – сказал он, закончив чтение. – Не один вор, а несколько, и угольный подвал в качестве точки проникновения! Именно такое впечатление я и старался создать. Я оставил там достаточно свечного сала, чтобы эти плиты как следует обуглились. Но угольный подвал выходит в наглухо закрытый задний двор, Банни, и даже восьмилетний мальчишка не пролезет через лаз! Что ж, пусть они там в Скотленд-Ярде подольше довольствуются этой теорией!

– А что насчет этого малого, которого вы нокаутировали? – спросил я. – Это на вас непохоже, Раффлс.

Раффлс меланхолично выпустил кольцо дыма. Он по-прежнему лежал на диване, темные волосы разметались на подушке, бледный профиль, чистый и четкий, как будто вырезанный ножницами, вырисовывался на фоне окна.

– Я знаю, Банни, – с сожалением признал он. – Но подобные происшествия, как сказал бы поэт, неотделимы от таких побед, как мои. Мне потребовалось около двух часов, чтобы выбраться из хранилища; третий час я посвятил безобидной симуляции взлома – и вот тогда я услышал крадущиеся шаги сторожа. Кто-то мог бы пойти до конца и убить его, большинство загнало бы себя в ловушку похуже той, в которой уже оказались. Я оставил свечу там, где она стояла, пополз навстречу бедняге, прижался к стене и нанес удар, когда он проходил мимо меня. Признаю, это был запрещенный прием, и все же я поступил милосердно. Ведь пострадавший был в состоянии изложить собственную версию.