Гнев. История одной жизни. Книга вторая - Гусейнкули Гулам-заде

— Возвращается.

Пастур осаживает перед нами коня и говорит:

— Дальше тупик... ехать некуда.

Так вот почему пограничники не открыли огонь, когда я свернул в ущелье...

Я оглянулся. Неглубокая ложбинка круто поднималась слева. По ее краю овцы пробили тропку.

— Бросаем коней,— говорю я и соскакиваю на землю.— Пойдем по этой тропке. Тут рядом граница.

Я стал карабкаться по крутому склону, хватаясь за колючие кустики. Вслед за мной гуськом поднимались мои товарищи. Мы спешили, спотыкались. Падали, обдирая руки и коленки, и снова спешили к вершине холма. Стало жарко. По нагретой солнцем спине стекали струйки пота. Я задыхался. На бегу расстегнул ворот, но дышать не стало легче. Ноги дрожали и подгибались, стали непослушными. Казалось, не хватит сил добраться до заветной вершины и желанной черты..- Пот заливал глаза, мешал смотреть, я вытирал разгоряченное лицо мокрым уже рукавом и думал только об одном: не упасть.

Овечья тропка изгибалась по склону, и я увидел всю нашу группу, растянувшуюся цепочкой — люди падали от изнеможения, с трудом поднимались и уже не бежали, а ползли, согнувшись, как под тяжелой ношей. Последним двигался Аббас. Он на секунду остановился, вытер ладонями лицо, поймал мой взгляд и улыбнулся через силу.

На вершину холма я вполз на четвереньках и упал на горячую землю, ощущая запах нагретой пыли и сухой, сгоревшей травы. Может быть, я даже потерял сознание на мгновенье, потому что, подняв гудящую голову, увидел опустившегося рядом Пастура.

— Смотри,— прохрипел он.

Я сначала не понял, а он кивнул вперед.

Со стороны заставы цепью поднимались пограничники с винтовками наперевес. И были они уже совсем недалеко. Видимо, знали, где нас лучше всего встретить.

Я смотрел на них, и странное, тупое и опасное равнодушие овладело мной.

Было так тихо, что стрекот кузнечика поблизости показался оглушительным. Я поднял голову. Голубое полуденное небо было далеким-далеким, и ни облачка в нем, ни тучки, только беркут плыл, распластав крылья. Я подумал, что когда нас убьют, он выклюет нам глаза... И эта мысль не ужаснула меня.

— Прощайте, братья,— сказал я, заглядывая в лица бойцов, ища в них что-то важное для себя, без чего нельзя было уйти из жизни.— Мы знаем, за что умираем. Умрем же достойно!..

Маузер в деревянной кобуре был пристегнут к ремню, я отстегнул его, вытащил, а кобуру отбросил. В нем оставалось три патрона.

— Примем бой? — спросил Аббас.

— Будем отходить к границе,— ответил я.— Может быть, кому-то и удастся вырваться. Но последний патрон припасем для себя. Живыми не дадимся... Расходитесь в разные стороны... Вон она — граница!

Мы шли, ползли назад, скрываясь за вершиной холма, потом снова поднялись и, пригибаясь, побежали по распадку.

И сразу же загремели выстрелы. Пограничники охватили нас полукольцом, и левый их фланг обстреливал нас. Но мы не отвечали. Берегли патроны.

— Скорей! — крикнул я, падая за большой камень.— Я прикрою.— Не оглядываясь, я слушал, как шуршали камешки под сапогами бойцов, и шуршание это становилось все тише и тише...

В мою сторону, не видя меня, бежали два пограничника. Они были, наверное, самыми выносливыми. У одного из-под фуражки выбился смоляной чуб, падал на глаза, солдат вскидывал голову, но не останавливался — очень уж спешил, хотел настигнуть нас и получить награду.

Я поднял маузер. Положил длинный тонкий ствол на камень, прицелился. Мушка заплясала на его груди и замерла, когда я задержал дыхание. Грохнул выстрел. Солдат споткнулся, удивленно оглянулся на товарища и рухнул. Второй пограничник залег и стал стрелять. Пуля чиркнула по камню и с визгом отлетела рикошетом. Рисковать вторым патроном я не стал и пополз от камня, прячась за пыльные кусты. И тут произошло неожиданное — солдат, стрелявший в меня, вдруг вскочил, побежал обратно, скрылся из глаз. Наверное, решил, что действовать в одиночку опасно. И сразу же за холмом началась стрельба. Вскочив на ноги, я стал прислушиваться, не понимая, где стреляют. Эхо выстрелов разнеслось по ущельям, множилось. «Неужели напоролись на засаду?»— подумал я и побежал в ту сторону, куда ушли мои товарищи.

Распадок полого опускался, сворачивая вправо. Склоны с обеих сторон поросли молодой арчей. Ершистые кроны деревьев были пронизаны солнцем и словно бы светились изнутри бледным зеленым светом. За поворотом открылся вдруг широкий простор. Горы раздвинулись, образовав ровное плато, усеянное камнями. По нему шли в атаку пограничники, перебегая от камня к камню, стреляя и снова устремляясь вперед. А наши были прижаты к холму, уходить им можно было только вверх, по совершенно открытому склону. Бойцы понимали, что выхода нет, что это уже конец, притаились за деревьями и камнями, подпуская противника поближе, чтобы ни одна пуля не миновала цели. Я пригляделся и увидел, что некоторые вовсе не притаились, а застыли в неудобных позах, свесив головы, поникнув,— они были мертвы.

Я был слишком далеко от товарищей. Бежать к ним надо было по открытому пространству, и для пограничников я стал бы желанной мишенью.

Чуть не заплакав от обиды и горя, я стал всматриваться в лица бойцов, отыскивая Аббаса и Пастура. Но их не было видно, И тут я догадался, что в засаду попалась только одна небольшая группа, а остальные ушли куда-то. Оглянувшись, я увидел узкий проход среди каменных серых выступов и устремился туда... На осыпях видны были следы. Пробежав метров сто, я заметил на земле темное пятно крови... А еще через несколько шагов я увидел четверых бойцов, которые несли пятого. Они выбивались из сил, ноги едва держали их. Услышав мои шаги, они оглянулись и опустили раненого. Я подбежал и узнал Пастура. Он был бледен, волосы на лбу слепились от пота и пыли. Глаза были закрыты.

— Сильно ранен?

— В четырех местах,— ответил один из бойцов. Подхватив безжизненное тело друга, я сказал:

— Тут должно быть недалеко...

И мы снова пошли по узкому ущелью. Солнце жгло наши спины, и тени колыхались под ногами. Я уже ничего не видел, кроме этих странных теней, идущих перед нами, как поводыри.

Вдали громыхали выстрелы. И вдруг стихли...

Мы остановились, напряженно прислушиваясь. В горах стояла жуткая тишина.

— Они погибли,— прошептал я, чувствуя, как ком подступает к горлу.

— Пить,— еле слышно проговорил Пастур.

Мы склонились над ним. Веки его вздрагивали, но глаз он не открывал.

— Потерпи, Пастур, потерпи, дорогой,— заговорил я, поправляя ему волосы на лбу. У нас нет воды. Но скоро будет прохладная вода. Потерпи...

Пастур открыл глаза. Потрескавшиеся губы его скривились, и я понял, что он улыбается.

— Потерплю.

Мы подняли его, и он сразу обмяк, снова потеряв сознание.

Казалось, ущелью не будет конца. Но вот оно расширилось. Каменных обнажений стало меньше, склоны опять зазеленели арчей.

— Дорога.

Этот возглас заставил нас остановиться. Впереди светлой лентой вилась проселочная дорога. Что это за дорога? Куда и к кому она ведет?

— Надо узнать,— сказал я.— Иначе пропадем.

Мы внесли Пастура в небольшую пещеру, положили. Бойцы сразу сели, прислонившись к прохладным каменным сводам, и затихли, будто задремали.

Я тоже не в силах был двигаться и сидел вместе со всеми, хотя знал, что нас могут обнаружить...

Мысли были тягучие, несвязные. Вспоминались родные. Парвин... Учитель Ареф .. Потом я подумал, что нигде не видел Аббаса. Погиб мой верный товарищ? Или схватили его раненного враги и теперь пытают, истязают, издеваются?.. Да нет, Аббас не дастся им в руки живым.

Маузер я заткнул за пояс, и он давит живот, но лень было вытащить, не хотелось шевелиться. Подремывая, вспоминал я разное, и, забывшись не надолго, вдруг, видел какой-то сон, что-то мерещилось, а что — вспомнить не мог.

...Солнце уже склонилось к горизонту, небо вспыхнуло огромным пожаром, и все вокруг порозовело, стало тревожным. С трудом поднявшись, я вышел из пещеры и осмотрелся. По ту сторону дороги поднимались рыжие холмы, на которых лежал отблеск заката.

Вдруг до слуха донесся стук копыт. Я отпрянул в пещеру.

— Кто-то скачет,— сказал я.

И бойцы сразу вскочили, но тут же залегли, готовясь подороже отдать жизнь.

Одинокий всадник скакал, пригнувшись к гриве коня. Белое облако пыли поднималось за ним и висело в воздухе, не оседая. Я узнал Аббаса. Лицо и волосы его были покрыты пылью. Окровавленная рубашка свисала с плеч клочьями.

— Аббас!

Он резко осадил коня и скатился на землю.

— Ты жив, Гусо-джан!

В глазах его блестели слезы.

— Откуда у тебя конь? Как ты вырвался?

Аббас махнул рукой.

— Чудом спасся.— Он увидел Пастура.— Что с ним, ранен?

— Плох...

— Надо его нести на советскую заставу. Там будет и врач!..

— А где она, советская застава?— горестно вздохнул я.