Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)

вволю, она написала письмо Софье Карамзиной:

«Я выписала сюда все его сочинения, я пыталась их читать, но у меня не хватает мужества: слишком сильно и мучительно они волнуют, читать его — все равно что слышать его голос, а это так тяжело!»

Наталья Николаевна чувствовала, что своей большой семьей она в какой-то мере обременяла семью брата, хотя жили Пушкины отдельно, в том же Красном доме, как когда-то с Александром Сергеевичем. И хозяйство вели отдельное. Родные тепло относились к Наталье Николаевне, понимали ее тяжелое состояние, но ей все же хотелось иметь свой дом, и вот она пишет письмо в опекунский совет с просьбой возвратить ей село Михайловское, где она могла бы жить с детьми.

Вот что писала она Виельгорскому:

«Ваше сиятельство граф Михаил Юрьевич.

Вам угодно было почтить память моего покойного мужа принятием на себя трудной обязанности пещись об несчастном его семействе. Вы сделали для нас много, слишком много; мои дети никогда не забудут имена своих благодетелей, и кому они обязаны обеспечением будущей своей участи; я со своей стороны совершенно уверена в Вашей благородной готовности делать для нас и впредь то, что может принести нам пользу, что может облегчить нашу судьбу, успокоить нас. Вот почему я обращаюсь к Вам теперь смело с моейю искреннею и вместе убедительною просьбой.

Оставаясь полтора года с четырьмя детьми в имении брата моего среди многочисленного семейства или, лучше сказать, многих семейств, быв принуждена входить в сношения с лицами посторонними, я нахожусь в положении, слишком стеснительном для меня, даже тягостном и неприятном, несмотря на все усердие и дружбу моих родных. Мне необходим свой угол, мне необходимо быть одной, с своими детьми. Всего более желала бы я поселиться в той деревне, в которой жил несколько лет покойный муж мой, которую любил он особенно, близ которой погребен и прах его. Я говорю о селе Михайловском, находящемся по смерти его матери в общем владении — моих детей, их дяди и тетки. Я надеюсь, что сии последние примут с удовольствием всякое предложение попечительства, согласятся уступить нам свое право, согласятся доставить спокойный приют семейству их брата, дадут мне возможность водить моих сирот на могилу их отца и утверждать в юных сердцах их священную его память.

Меня спрашивают о доходах с этого имения, о цене его. Цены ему нет для меня и для детей моих.

Наталья Пушкина Сего 22 Майя 1838 года».

И вновь на Полотняном заводе появилась тетушка Екатерина Ивановна Загряжская — приземистая, спокойная, медлительная в походке и движениях, но настойчивая и прямая в своих мнениях, которых она никогда не скрывала от окружающих. Из года в год она носила свою странную прическу — пышно завитые букли, уложенные на уши и виски. Она не была замужем и всю свою нерастраченную любовь дарила Наталье Николаевне и ее детям. Наталья Николаевна отвечала тетушке той же искренней привязанностью. Все почувствовали тогда, что этот приезд неспроста.

Первый день она не говорила о цели приезда. Была весела, разговорчива. Гуляла в парке с детьми. А назавтра, за обедом, сказала, как всегда, тоном, не допускающим возражений:

— Ну что же, иметь Михайловское хорошо! Я согласна! Лето там проводить можно отлично, а на зимний сезон я тебе, Ташенька, и тебе, Азинька, в Петербурге сняла квартиру. Не возражайте, пожалуйста, — приостановила она резким движением руки вопросы, — я все обдумала. Азиньке надо быть при дворе. Детям нужно давать образование. Другого выхода нет. Квартира от моей недалеко, так что мой глаз будет все время. Первый этаж ваш. Второй — Местров. Не чужие. Родные люди. Тоже хорошо. А тебя, Ташенька, никто не неволит вести светскую жизнь. Воспитывай детей, веди хозяйство, как это делаешь теперь.

Тетушка Екатерина Ивановна увезла семью Пушкиных и Александру Николаевну в Петербург. Александра Николаевна вскоре стала фрейлиной императрицы…

Жили сестры трудно. В 1839–1840 годах Александра Николаевна писала брату:

«Дорогой Дмитрий, я думаю, ты не рассердишься, если я позволю себе просить тебя за Ташу. Я не вхожу в подробности, она сама тебе об этом напишет. Я только умоляю тебя взять ее под свою защиту. Ради бога, дорогой брат, войди в ее положение и будь так добр и великодушен — приди ей на помощь. Ты не поверишь, в каком состоянии она находится, на нее больно смотреть. Пойми, что такое для нее потерять 3000 рублей. С этими деньгами она еще как-то может просуществовать с семьей. Невозможно быть более разумной и экономной, чем она, и все же она вынуждена делать долги. Дети растут, и скоро она должна будет взять им учителей, следственно, расходы только увеличиваются, а доходы ее уменьшаются. Если бы ты был здесь и видел ее, я уверена, что был бы очень тронут положением, в котором она находится, и сделал бы все возможное, чтобы ей помочь. Поверь, дорогой Дмитрий, бог тебя вознаградит за добро, которое ты ей сделал бы. Я боюсь за нее. Со всеми ее горестями и неприятностями, она еще должна бороться с нищетой. Силы ей изменяют, она теряет остатки мужества, бывают дни, когда она совершенно падает духом».

Наталья Николаевна жила детьми. К Петербургу, после потери Пушкина, нужно было снова привыкать. И она привыкла. Ни на балах, ни в театрах Наталья Николаевна не бывала до 1843 года. Она посещала и принимала только старых друзей, в искренность которых поверила за эти трагические годы, прожитые без Пушкина.

Она послала письмо-дневник Фризенгофам за границу:

«Я получила ваши хорошие письма, мои добрые, дорогие друзья. Спасибо… Я очень жалею, милая Наташа, что вы живете в чужой стране, без друзей. Хотя настоящие друзья встречаются редко, и всегда чувствуешь себя признательной тем, кто берет на себя труд ими казаться. Вы, по крайней мере, можете сказать, что оставили истинных друзей здесь, они вам искренне сочувствуют».

Наталья Николаевна часто встречалась с Плетневым — профессором российской словесности, поэтом и критиком, который всегда защищал ее.

«Не обвиняйте Пушкину, — писал