Моя любимая дура - Андрей Дышев

Я не успел увидеть, как она принялась поддерживать свой тонус. Дацык ткнул мне в спину пистолетом:

– Встать, скотина! Перейдем от слов к делу!

Затем он заставил подняться на ноги Мураша и повел нас к леднику. Мой ангел-хранитель с обезображенным лицом шел рядом, плечом к плечу, сопел, всхлипывал, кряхтел. Я поглядывал на него, пытаясь не то чтобы ответить на неясные вопросы, а хотя бы сформулировать эти вопросы. Парень, к которому я не так давно проникся чувством сострадания, теперь вызывал у меня двойственное впечатление. Тот ли он человек, за которого себя выдавал? Подбитый глаз, спрятавшийся под отекшим веком, казалось, прятал и некую тайну, которую теперь уже почти невозможно было разгадать. К чему я пришел? К тому, что злополучный репортаж по ТВ, где я попал в кадр с номерным знаком «два ноля семь ДДТ», зацепил внимание не только молодого сотрудника банка, но и банду грабителей, практикующую чистку карманов состоятельных горнолыжников. Обе стороны были едины в своем желании найти под обломками льда десятую модель «ВАЗа». На этом их единение заканчивалось. Мураш продолжал настаивать на том, что в серебристом седане погиб его отец, поэт и романтик, а бандиты никак не принимали эту версию и утверждали, что в этой машине ехал их дружбан. Я был склонен больше верить Дацыку, нежели Мурашу, и по той простой причине, что сильная сторона всегда представляется мне более честной, в отличие от слабой, для которой ложь в какой-то степени компенсирует недостаток силы. И еще я понял, что весь сыр-бор вращается вокруг некоего титанового чемодана, о котором сгоряча обмолвился Дацык… Что ж, посмотрим, как события будут разворачиваться дальше.

Когда под нашими ногами захрустел ноздреватый, похожий на белую пемзу талый лед, Дацык приказал нам остановиться. Некоторое время он задумчиво ходил по самому краю берега, если, конечно, можно было так назвать ту грань, где прижались друг к другу два исполина – земляной склон горы и движущийся по ущелью ледник. Похоже, он старательно обдумывал, как построить свою речь, чтобы она произвела на нас самое сильное впечатление. Но Дацык уже не был мне интересен, потому как я мог едва ли не слово в слово предугадать, что он собирается нам сказать. Разумеется, он загонит Мураша в ловушку, которую тот сам для себя построил, и предложит нам отыскать серебристый седан с останками великого поэта и романтика. Мне не пришлось упрекать себя в самоуверенности: через полминуты Дацык озвучил мои предположения.

– Предлагаю больше не спорить и не ломать копья, – сказал он, усевшись на сухой, подогретый солнцем валун. – Установим истину эмпирическим путем. Что сие значит? Вы находите погребенный подо льдом десятый «ВАЗ» и откапываете его. Если в машине окажется тело батюшки нашего юного друга, то я лично принесу ему свои извинения и возьмусь организовать пышные похороны. Ну как, согласен, отпрыск музы?

Мураш, не колеблясь, согласился. Моего согласия Дацык не стал спрашивать, как бы определив мне статус бесправного невольника, который будет делать то, что ему прикажут. Мураш тоже это почувствовал и, не исключая бунта с моей стороны, горячо зашептал:

– Я очень вас прошу, покажите то место, где вы нашли номерной знак! Я к этому так долго шел… Столько боли, столько мучений…

Я посмотрел в его заплывший глаз.

– Антон, неужели ты говорил правду насчет отца?

– Правду, правду…

– Значит, они лгут?

– Наверное. Не знаю. Может быть…

– Я бы очень хотел, чтобы так и было, – искренне сказал я. – Потому что если ты лжешь, то это чудовищно, Антон.

– Но почему, почему вы так плохо обо мне думаете? – всхлипнув, спросил Мураш.

Тот номерной знак, с которого начались мои несчастья, я нашел на глубине двух метров в затопленном вертикальном шурфе. Сейчас этот шурф нельзя было увидеть. За время моего отсутствия ледник вместе со своей жуткой начинкой передвинулся метров на сто или даже на двести, и искать шурф теперь следовало значительно ниже, если, конечно, он еще существовал.

Я сказал Дацыку, что нам нужно взять с собой доски, чтобы передвигаться по талому льду, а также веревки, ведра и лопаты, чтобы углубить шурф. Все это когда-то было в распоряжении нашей бригады, и после спасательных работ мы спрятали инструмент в одном из приютов. Дацыку сначала показалось, что я нашел предлог, чтобы не работать, и посоветовал нам «ползти по леднику раком», а шурф углублять руками, но, поразмыслив, все-таки отвел нас к приюту, который служил нашей бригаде складом. Лопаты и веревки оказались на месте, а вот доски Дацык порубил на дрова, да еще одно ведро Лера приспособила для мытья головы.

Пришлось разбирать крышу и снимать стропила. В то время как мы с Мурашом занимались этим делом, внизу разыгралась настоящая драма, где главные роли исполняли представительницы прекрасной половины нашей милой компании. Лера с воплями носилась за Тучкиной, грозя повыдергивать ей все волосы и связать уши на затылке бантиком. Тучкина, не выпуская из рук черную от копоти кастрюлю, молча убегала, неожиданно меняя направление и ловко уклоняясь от преследовательницы. Выдохшись, Лера подобрала с земли камни и принялась швырять ими в женщину, но та, как бывалый солдат, переживший не один бой, прикрыла голову кастрюлей и спряталась за пустой бочкой из-под соляры.

Самое любопытное, что происходящее спокойно созерцал Альбинос, удобно устроившийся на треногом стуле. Казалось, что бабские разборки интересовали его не больше, чем вьющиеся у самого лица дрозофилки. На глаза Альбиноса были опущены зеркальные лыжные очки, но мне почему-то показалось, что взгляд обаятельного грабителя устремлен на ослепительную вершину Крумкола.

– Альбинос, милый! – со слезами на глазах воскликнула Лера, когда силы ее исчерпались и она прекратила погоню. – Почему ты молчишь? Почему ты не возмутишься, не прогонишь ее?

– А готовить кто будет? – с железным спокойствием спросил Альбинос.

– Я! – с готовностью ответила Лера.

– От твоей еды собаки дохнут.

– Но разве так принципиально, кто будет готовить? Разве мы не переживем без разносолов пару дней? Ты же видишь, она разбивает наш союз! Тебе все равно, да? Тебе наплевать, останемся мы вместе или нет?

– Лера, ты же знаешь меня. Я не люблю думать о будущем.

Лера даже поморщилась, как от боли, и тотчас слезы хлынули из ее глаз. Она прижала ладони к лицу, запрокинула голову и стала медленно оседать на землю, как кожаный бурдюк, который прохудился и из него стала выливаться вода. Я заметил, как досадливо дрогнули губы Альбиноса. Он встал с какой-то усталой злостью и схватил Леру под мышки. В сравнении с его плечистой фигурой девушка казалась тонкой, как черенок для лопаты. Ее смоляные волосы рассыпались по его груди. Почувствовав могучую опору, она стала складываться во всех суставах сразу, как марионетка, которую после представления кинули в ящик для кукол. Из-под ее ладоней, прижатых к лицу, просачивались почерневшие от туши слезы. Лера умирала, захлебывалась, и уже не могла противиться земному притяжению, и сжималась, как шагреневая кожа; наконец повисла на руках Альбиноса, выгнула спину, откинула назад голову – какие страсти!

– Альбинос… Альбинос… – икая и давясь слезами, бормотала она. – Ты меня еще любишь? Любишь? Скажи! Почему ты все время молчишь? Может, ты спал с ней? Может, спал? – И вдруг в одно мгновение напряглась, выпрямилась, превратившись из квелого червячка в крепкий гвоздик. – Спал ведь, спал! – уже не вопрошающе, а утверждающе возопила она и принялась хлестать Альбиноса по лицу. – Спал, подонок! Негодяй! Мерзавец!

И слезы полились по ее щекам с удвоенной силой.

– Да успокойся же ты! – вышел из себя Альбинос, пытаясь обхватить Леру так, чтобы она не могла пошевелить руками. – Дура, опилками набитая!

– Да, я дура! Я дура! Но я люблю тебя!

В какой-то момент показалось, что Лера стала выдыхаться и слабеть, но едва Альбинос прислонил ее к стене сарая и ослабил хватку, как девушка закричала пуще прежнего и опять забилась в истерике. Бац! – от удара ее локтя со звоном разлетелось маленькое стекло в двери сарая. Теперь Альбинос стал лупить Леру по щекам, стараясь привести ее в чувство. Они оба порезались осколками, и руки их окрасились кровью. На шум прибежал Дацык, несколько секунд смотрел на происходящее ошалелыми глазами, потом все понял, раздосадованно сплюнул и принялся кричать на нас с Мурашом, чтобы мы поторопились, иначе он прострелит нам уши и вставит туда унитазные доски. Я кинул стропильную доску вниз, и она едва не огрела Дацыка по голове. Он отскочил в сторону, погрозил кулаком, но больше не пугал.

Семейная драма потихоньку обмелела и ушла в песок. Лера еще долго пребывала в объятиях Альбиноса, всхлипывала, вытирала нос кончиком платка и им же размазывала по щекам тушь.

– Милый, пообещай мне, что она завтра уйдет. Хорошо? Пообещай, пожалуйста! Ты же видишь, что все беды начались с нее!