Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

Соня вспомнила продавщицу тетю Сашу. Где она сейчас, что с ней? А что с остальными? Страшно представить, куда их забросила теперь судьба. И кто все это затеял? Неужели он, человек с прищуренными глазками, золотая головушка, как говорил отец, Практик с большой буквы, воплотитель мечтаний и размышлений провинциальной мысли. А в сущности, он действительно человек, каких было мало в нашей истории, великан, впервые в мире покорил Вселенную. И Евгений тоже его хвалил. Нет, не зря она злилась тогда на Евгения за разговоры о Горыныче, ох, не зря. Если любимый кому-то поклоняется, хотя бы и отчасти, это уже не к добру, тут неизбежно испытание для женского сердца. Неужели он этого не понимал? А может быть, и понимал да нарочно подсовывал ей Горыныча, проверял, подсматривал за реакцией. Что же ей теперь делать с той последней ночью перед стартом? Соня опять покраснела, как будто рядом был Евгений, а не Валентина.

— Ах, голубушка, — Валентина раззадорилась, — да ты никак и вправду стесняешься. Неужто и мужика не пробовала? Ну, дева, ей-богу, дева. Мужик, он просто устроен, у него один орган, а все остальное — для блезиру. Валентина рассмеялась. — Ладно, ладно, я дразню тебя. Ой, — Валентина вскрикнула. — Глянь, папаша твой опять набрался.

Казалось, пусть даже планета пополам треснет, а Афанасич все равно напьется до чертиков и плашмя уснет поперек земного радиуса.

22

Проснувшись, Варфоломеев обнаружил себя одиноко лежащим на полу. Урсы не было, зато подушка теперь лежала под головой, а сверху его заботливо прикрыли одеялом. От одеяла он и проснулся — дневное светило уже жарило что есть мочи, и одеяло стало лишним.

Забравшись под душ, Варфоломеев первым делом решил вычеркнуть бестолковую прошедшую ночь. Кажется, это ему удалось. Во всяком случае, при выходе из запотевшего пространства он выглядел уже свежим, решительным человеком, готовым не только размышлять, но и действовать. Обстоятельства способствовали. Едва он наметил объект внимания, как из-под розового полотенца, коим вытирал шевелюру, на фоне бывших курдюковских покоев появился главврач института смерти. Синекура был застигнут врасплох. На скуластом, озабоченном лице господина главврача застыла исследовательская маска. Синекура так низко нагнулся над постелью больного, как будто что-то там вынюхивал.

— Гм.

— Где Урса? — не скрывая раздражения, спросил незваный гость.

— Не знаю, — Варфоломеев нагло ухмыльнулся.

— Она была здесь, — голос Синекуры сорвался.

Теперь Варфоломеев заметил что-то человеческое в облике инопланетянина. Казалось, тот не просто желает знать ответ, а еще надеется на опровержение горького подозрения. Уж слишком ясно прозвучало это слово «была», явно оно относилось к ночному промежутку времени и было подобно слову «жила», «ходила», «спала». Варфоломеев обошел Синекуру, обошел кровать, медленно поднял с пола постельные принадлежности и аккуратно уложил все на место. Синекура стоял рядом и напряженно ждал. Тогда Варфоломеев опять подошел к постели, взбил подушки, как делала это его мать, и сложил их горкой. Вот теперь хорошо, — наслаждался он минутой власти над иноземным существом. Минута кончалась. Синекура, застигнутый вначале врасплох, отходил.

— Я вот всю ночь лежал и думал, — начал Варфоломеев. — Думал, думал, и наконец решил.

Синекура поднял притушенные глаза.

— Я решил записаться в очередь на гильотину.

Варфоломеев пошире раскрыл шалопутные глазки, давая возможность господину главврачу убедиться в отсутствии задней мысли. Тот безо всякой благодарности немигающим профессиональным взглядом, как скальпелем, полез внутрь. Стало сладко и приторно. Так проходит операция под местным наркозом — видишь скальпель, видишь, как им тыкают в твое живое тело, а не больно. Немножко щекотно и противно.

Да, лучше уж гильотина, быстро и надежно, размышлял землянин, мне гильотина по душе. А вам, господин Синекура? Что-то вы не спешите под нож. Почему? Почему медицинская сестра желает, а вы нет? Нелогично. Правда, и остальные обитатели розовых покоев не очень-то рвутся на тот свет. Впрочем, где он, тот свет, не тут ли? А может быть, здесь только чистилище, предбанничек, узкое место на пути в рай, таможня человеческой души? Ну же, ну же, не стесняйтесь моей чистой мечты, возьмите неразумное существо жилистой вергилиевской рукой, сведите в райское место побыстрее. Устал я здесь среди пространств и времен. Сначала овладел, а потом устал. Кончилась вселенная на мне, нет более загадок вокруг, один вы, господин главный врач, непонятное явление человеческой психики. Чего ж вы там ищете? Пора швы накладывать.

— Значит, в очередь на гильотину, — Синекура усмехнулся. — Вслед за товарищем?

— Да, желаю, — подтвердил землянин.

— И поближе к началу? В первые ряды?

— Если можно.

— Можно, можно. Кхе. — Синекура заулыбался. — Только зачем? Зачем вам это? Вы же и пожить-то еще толком не успели. Сколько вам — тридцать, тридцать пять?

— Примерно, — Варфоломеев пожал плечами.

— Золотые годы. — Синекура вздохнул и процитировал: — «Земную жизнь пройдя до половины…» Так, кажется, звучит… «Я очутился в сумрачном лесу.» — Главврач подошел к тумбочке и взял красную книжицу, развернул, полистал, положил обратно. — Северная Застава, где это было? Не припомню. Звучит красиво, а не припомню. Все справочники просмотрел, все реестры переворошил, а вспомнить такой город не могу. Может быть, он еще в доисторическую эпоху закладывался? Что вы молчите, как на допросе, я же с вами по-свойски, со смыслом хочу поговорить. А может быть, вы вообще не из наших мест, а? — Синекура сделал паузу. — Прилетели хорошие дяди из дальних регионов для обмена опытом, для изучения социальных, так сказать, условий, но зачем же, как говорится, стулья ломать, зачем на площадь выбегать, народ безответственными действиями смущать?

Похоже, этот человек поверил в космическую природу пациента.

— Что молчите, господин Петрович? Думаете, Синекура дурак, не понимает, почему вы вдруг на гильотину возжелали? Курдюком прикинуться решили! — Синекура опять засмеялся. — А я, знаете ли, в первый момент даже поверил — нет, только на секунду. Действительно, думаю, кто он? Курдюк, или так просто, человек? Подумал вначале: конечно, курдюк, иначе чего бы он так себя фривольно вел. У него товарищ погиб при спасении людей, а он коньяки с древними греками распивает, любопытство научное утоляет, да с женщинами по ночам… — Синекура прервался, подбирая подходящее слово, но не подобрал, и перекинулся дальше: — Ну, думаю, Курдюк номер два, теперь, конечно, в очередь на гильотину должен попроситься. И точно, запишите меня, пожалуйста, говорит. Но, господин Петрович, какой же вы Курдюк? Ведь Курдюк — человек из реестра, из истории, из прошлого, пусть даже и темного, но из реального, из существовавшего в реальном объеме пространства. На него поповская запись имеется: «Родился червь земной в одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году, от смычки города и деревни в лице душителя декабризма графа Тютькина и освобожденной крестьянки Марьи Пьяновой, назван в честь дня рождения Курдюком, без имени-отчества…» А у вас что? Родильный дом Северной Заставы, дорогой мой, где? На какой планете? Вот и выходит, внепланетный вы гражданин, космополитический, без корней и почвы.

Синекура замолк, ожидая ответа. Но и Варфоломеев молчал. Он видел, что главврач и так догадывается о его происхождении, но почему-то не идет напрямую, а юлит.

— Хотите приемник посмотреть? — вдруг предложил Синекура.

Землянин утвердительно качнул головой.

— Одевайтесь, — почти приказал главврач.

— Странный вы человек, — почти дружески говорил Синекура, сопровождая землянина к месту оживления. — На вид деятельный, инициативный, а ведете себя как марионетка. Ну, а если бы я не предложил вам посмотреть приемник, как бы вы тогда выкручивались?

Они подошли к лифту. Сзади скрипнула дверь, из палаты номер четыре выглянул Феофан и с вытянувшимся от удивления лицом наблюдал, как они свободно зашли в дверь подъехавшего лифта. Дверь тихо сомкнулась, и Синекура повторил вопрос.

— Так вы же предложили, — Варфоломеев улыбнулся и слегка задел локтем здоровенного детину с бдительными стеклянными глазами. — Извините.

Лифт, слегка подрагивая, провалился сквозь этажи небоскреба.

23

Когда Синекура сбил с двери сургучную печать и открыл вход в пустой параллелепипед, за ними еще тянулся промозглый запах горячего пара, окисленного железа и еще какого-то неизвестного вещества, обычно присутствующего в бойлерных, котельных и прочих подсобных помещениях. Они могли пойти прямо, но там, как объяснил хозяин, охрана, а нам — он так и сказал, «нам» — отчаянным ребятам ни к чему лишние свидетели. Пришлось пробираться через технический этаж. Синекура шел прямо, спокойно, как на прогулке, землянин же, наоборот, постоянно спотыкался в полутьме, кланялся под то и дело возникающими над головой трубами, кабелями, крючьями. Но напрасно, ведь Синекура-то был повыше его, а не кланялся. Варфоломеев ничего не мог поделать с этим древним инстинктом, о котором он прекрасно знал и даже в свое время придумал ему название — «наполеоновский синдром», болезнь завышения собственного роста. Синекура, оглядываясь то и дело на землянина, ухмылялся — мол, ничего, ничего, это с непривычки — и еще прямее выправлял походку. Они шли вдоль теплой асбестовой трубы, и она наконец вывела их к запломбированной чугунной двери.