Константин Павлович - Майя Кучерская

22 мая 1819 года после смелых публикаций «Ежедневной газеты» о злоупотреблениях правительства император подписал постановление наместника Иосифа Зайончека: отныне все журналы и периодические издания должны были подвергаться цензуре. Спустя два месяца, согласно следующему предписанию наместника, цензура распространилась и на книги. «Ежедневная газета» была закрыта, за ней прекратила существование и газета с недвусмысленным названием «Белый орел», а ее главный редактор бежал от преследований за границу. «Не быть им свободными, пока мы будем в цепях; не царствовать у них законам, пока у нас Божиею милостью будет царствовать самовластие», — писал Вяземский в одном из писем{336}. К тому времени в Варшаве действовали сразу три тайные полиции: одна из них подчинялась российскому Министерству внутренних дел, другая — Новосильцеву, третья — великому князю. Ее агентам предписывалось не только контролировать население, но и доносить друг на друга{337}.

По приказу Константина Павловича лица, подозреваемые в революционной пропаганде, сажались без суда и следствия в кармелите кий монастырь в Лешне, превратившийся в тюрьму{338}. Император, прекрасно осведомленный о происходящем в Польше, произволу брата, как водится, не противился. За год с небольшим правительство уничтожило сразу две конституционные гарантии — свободу печати и неприкосновенность личности.

Александр вновь приехал в Варшаву открывать второй сейм. Нынешнее его пребывание в столице ничем не напоминало предыдущее — теперь это было не торжество щедрости, но сухой рабочий визит. И речь государя на открытии сейма была гораздо сдержаннее предыдущей. Александр остерегал поляков от увлечения либерализмом, призывал к умеренности, еще мягко, но уже явственно угрожая: «Дух зла покушается похитить снова бедственное владычество и уже парит над частью Европы, уже накопляет происшествия… Без сомнения, век, в котором мы живем, требует, чтобы порядок общественный имел основанием и ручательством законы, его охраняющие. Но сей век налагает также на правительство обязанность ограждать сии самые законы от пагубного влияния страстей всегда беспокойных, всегда слепых. Лежащая на мне обязанность… обязывает меня для предупреждения самого возрождения зла и необходимости прибегать к средствам насильственным, истреблять семена расстройства, как скоро они окажутся»{339}. Все намеки на присоединение литовских земель и введение конституции в России, звучавшие на первом сейме, неприметно растворились в воздухе, и без того пронизанном тревогой.

Но «дух зла» коснулся уже и Варшавы. На втором сейме образовалась оппозиция, инициатором которой стала так называемая «калишская партия» — представители шляхты из Калишского воеводства, во главе которых стояли братья Викентий и Бонавентура Немоевские. Оппозиция, отстаивавшая конституционные гарантии, действовала умно и организованно, в итоге два главных проекта, представленных на сейм правительством, были отклонены большинством голосов, так как оба нарушали конституцию — в первом, касавшемся судопроизводства, не упоминалось о суде присяжных, который давно требовали поляки. Во втором, посвященном привлечению министров к сеймовому суду, посольская палата, представлявшая интересы польской шляхты, лишалась права обвинения министров. Закрывая сейм 1 (13) октября, Александр напомнил полякам, что они только замедляют дело восстановления их отчизны.

Покидая Польшу, император уже без всяких намеков прямо сказал Константину Павловичу, что предоставляет ему carte blanche — власть действовать по своему усмотрению. «А конституция?» — спросил Константин. «Конституцию я беру на себя»{340}.

Попутный ветер стих, русский император всерьез подумывал о том, не лишить ли Польшу конституции и независимости. Для такого решения у него было два предлога. На первый Александру указал Новосильцев, завершивший работу над конституционным проектом для России: одна империя не нуждается в существовании двух конституций, это «бесполезно и даже вредно для необходимого единства и успешности управления»{341}. Другой был связан с финансовым положением Царства Польского — содержать Административный совет с министерствами было еще и очень дорого, само Польское государство с этим не справлялось. Дефицит в бюджете ежегодно составлял несколько миллионов злотых.

Положение спас князь Францишек Ксаверий Друцкой-Любецкий, в июле 1821 года назначенный министром финансов. Сторонник Александра и союза России с Польшей, но Польшей независимой, Любецкий ринулся в бой за государственную казну с фантастической энергией и бесстрашием — ведь защищать ее предстояло еще и от цесаревича. Константин давно уже относился к государственным деньгам как к собственным — тратя их и на тайную полицию, и на внезапные армейские нужды, и на денежные подарки любимцам. Новый министр финансов составил точный бюджет с подробным указанием всех статей; на расходы, не указанные в бюджете, деньги выдавать он отказывался. Любецкий ввел государственную монополию на водку, самовольно определял сумму податей, организовал комиссию, которая начала собирать недоимки за последние 40 лет, — к этому была привлечена и армия, и старые долги оказались быстро заплачены. Князя возненавидели, но казну он спас — к 1830 году двадцатимиллионный дефицит в государственном бюджете был покрыт{342}.

Анекдот

«Главным врагом его [Любецкого] был великий князь Константин Павлович, который всегда стремился увеличивать расходы на армию и умножать доходы своих фаворитов. Князь Любецкий неуклонно ограждал казну от его притязаний, и между ними происходили частые столкновения.

Однажды великий князь потребовал его к себе, чтобы добиться разрешения на значительные издержки. После продолжительной беседы, когда Любецкий остался непреклонен, великий князь сказал ему: “Князь, вы слишком высоко поднимаете нос“. — “Ваше высочество, вы такого большого роста, а я так мал, что, обращаясь к вам, я не могу поступить иначе“, — ответил с величайшим спокойствием князь Любецкий и посмотрел в глаза великому князю. Князь Любецкий был в самом деле очень маленького роста и во время разговора всегда смотрел в глаза собеседнику. Убедившись, что и угрозами он ничего не добьется, великий князь отказался от своего требования»{343}.

В декабре 1821 года вышел указ императора, запрещающий тайные общества, в том числе и масонские. Польский «Национальный союз вольных каменщиков» был распущен Валерианом Лукасинским еще до того — в августе 1820 года; таким образом Лукасинский надеялся избавиться от случайных людей. В начале мая 1821 года он организовал «Патриотическое общество», цель которого заключалась в том, чтобы сформировать общественное мнение, «вывести его из оцепенения, подготовить для того, чтобы оно могло стоять на страже законодательных гарантий, которым грозила опасность»{344}. Но уже летом Константин Павлович получил от одного из бывших членов «Национального союза» донос на Лукасинского и его новое общество. Тут великий князь первый раз спас любимца — вызвал майора для разговора и взял с него слово не участвовать более ни в чем подобном. Цесаревич не сообщил об инциденте ни Новосильцеву, ни императору Александру. Однако следующий донос на Лукасинского попал уже прямо в Петербург — и вскоре в Варшаву пришло предписание о производстве строжайшего следствия. Положить под сукно этот приказ было уже невозможно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});