Карт-Бланш - Виктория Роа

дорогу меня преследовало непреодолимое желание испытать страсть от встречи с Серым. Всем своим существом я ощущала прикосновение его рук на своих плечах, спине и животе, а хотелось бы…а хотелось бы получить хлесткую пощечину и страстный поцелуй до боли прикуса губы, вкус теплой сладкой крови и дрожь, которая пробегает от приятной боли тела, и звука рвущегося платья, звона разлетевшихся по пола пуговиц. Место душевной боли должна была бы занять место телесной, и это конец. Чувства насыщения и спокойствия заполнили бы душу, и я наконец-то призналась бы ему в своей трепетной, нежной любви…а насытившись пронизывающей насквозь лаской, я сделаю шаг тебе навстречу и начну то, ради чего были созданы Мужчина и Женщина…единение…единение тел, душ, человека с Богом, человека и природы, человека с человеком…за этот миг единения я отдала бы все…за эту ночь я отдала бы жизнь.

— Как вообще реально жить здесь. Мало того, что глушь, так еще и ни малейшего намека на цивилизацию. — пробурчала Кира.

— А чему ты, радость моя, собственно говоря, удивляешься? Проедься по российским поселкам, деревням и скажи мне, где там цивилизация? Нищета, грязь, а старожилы. Самое то для беглого зэка, а для наших примерных — вот это местечко настоящий рай земной. — прокурор попытался приобнять Киру за плечи, но она изящно увернулась от нежелательных прикосновений.

— Ты Серого приведешь? — спросила остановившись Кира. — или мне самой это сделать? Учти, если его поведу я, то только в браслетах, и под дуло пистолета в его затылок. Этот гаденыш непредсказуемый, и я не хочу, чтобы он опять сбежал с зоны.

— Я оставлю записку на КПП. Пусть приведут его в указанный час в указанное место. Еще я, бл*ть, не возился с ними. — ухмыльнулся Май и тут я разочаровалась в нем. Да уж, уважением и не пахнет. — а Вы, Кира Алексеевна, не хотите сегодня посидеть в баре? — улыбнулся мужчина.

— Боюсь, что нет. — вздох. — я не собиралась здесь задерживаться и поэтому, давайте выполнять свою работу. Вы свою, а я свою. — она покачала головой.

— Да, пожалуй, Вы правы, но только роль личного конвоира Вам, милая, не к лицу. — ухмыльнулся закурив Май. — Вы подумайте.

Глава 16

*Афродита/Аид

И ты чувствуешь запах сладких, ласкающих всю твою душу терпкий аромат алых роз, и знаешь, что она рядом…С самого начала, с самого начала всех начал ты пытаешься скрыть свой томный, заинтересованный взгляд в сторону ее ладной фигуры, бархатного голоса и стоит Афродите обернуться на твой тягостный вздох грусти, как показываешь безразличие за своей темной маской подземного повелителя смерти. Твое холодное высокомерие, и нескрываемая грубость, Аид, обычное проявление по отношению к ней было всегда…да, для всех это было твое типичное поведение, такое естественное, такое холодное…но, Аид, никто не видел скрытого смысла, ведь ты всегда умел скрывать эмоции в глубине свое чувственной души. Впрочем, ты и сам знаешь, что для всех у тебя никогда не был ни души, ни сердца, только Афродита оказалась умнее остальных и смогла увидеть то, чего другие не могли, не хотели и не умели видеть. Ходячий мрак, ходячий лед вот и весь твой облик для всех, но только сейчас ты осознал, как глупо было пытаться перехитрить богиню того самого чувства, которое терзало твою душу слишком долгое время и, знаешь, но Афродита видит тебя насквозь. За это ты ведь ненавидишь ее, но это всего лишь стадия отрицания, правда? Ненависть твоя фальшива, а вот влечение то настолько реально, что ты видишь сны с участием желанной тебе женщины и просыпаешься по утру с ее именем на губах. Афродита всегда думала, что Аид останется единственным богом, который никогда не будет ее желать, и это было единственное, что каждый мог когда-то понять в нем, но только богиня любви знала, что ошибаются все вокруг, как когда-то ошибалась она. Это была гордость за себя, гордость за то, что смерть почувствовала жизнь.

Первый шаг делаешь ты, Афродита, не боясь гнева Аида, когда тот изумленно наблюдает, как ты берешь в свои мягкие, нежные ладони его скуластое лицо и приподымаешь так, что ваши глаза встречаются так близко, что невольно вы спрашиваете друг друга, то ли это, чего вы оба так хотите и желаете больше всего…особенное ты, Аид. Без всяких слов, зная ответ, Афродита касается своими чувственными, мягкими, бархатными словно лепестки розы губами губ Аида так нежно и плавно, и он неумело отвечает на поцелуй, углубляя его, заставляя Афродиту выгнуться под натиском его силы, под натиском его разрывающего душу чувства. И ограничивались они глубокими поцелуями, нежными касаниями, когда оставались наедине. Целовались часто, жадно и ненасытно. Аид сходил с ума от нежных и ярких губ Афродиты, даже когда они истекали кровью от его грубых и неумелых поцелуев, пока она не научила его нежно приникать к губам долгим, и таким голодным поцелуем. Как это было прекрасно, когда ее безмятежное и белое личико начинала краснеть, и как сладко было осознавать, что Афродита отвечает на его поцелуи даже когда он кусал ее нижнюю губу до боли и слез, а она нежно лаская своим язычком его язык, дурманила голову повелителя тьмы так, что он опускал свои чувственные, тонкие ладони ниже, лаская ее безумно чувственное тело. Гордишься ли ты собой, Афродита? Гордишься ли собой за то, чему научила Аида?

Гордишься ли ты первым разом в саду около Олимпа, среди звезд, что вышел таким неловким для самого Аида? Ты ведь оказалась у него первой женщиной, которая смогла позвать за собой, позвать за безумием теряя голову. И великий подземный Бог пристал перед тобой самым настоящим дитем, о котором ты могла заботиться и оберегать, которого могла любить. Аид никогда не мог понять то животное желание, которое испытывали его братья, пока сам не почувствовал дикое, всепроникающее под кожу дикое возбуждение от одного только манящего взгляда Афродиты и ее сладких поцелуев. Он знал, что его любвеобильный брат ни разу не прикасался к богине, которую по истине он считал своей, что она не давала ему себя, всячески уходила от его проявления любви, чем заставляла возжелать ее сильнее. Афродита потянулась за поцелуем, и Аид сделав решительный, но все же робкий шаг, повалили ее на цветущую, зеленую траву, и сорвал с нее бледно-розовый