Я не искала любовь (ЛП) - Джусти Амабиле

Эмери кричит, кровь хлещет из его губ, из носа, от испытываемой боли, что удовлетворяет меня до глубины души. Затем, через мгновение, когда Эмери падает на пол, не в силах даже защитить себя, я посвящаю себя его брату, человеческому дерьму, кто продолжал смотреть на Джейн с вызовом и злобным желанием на протяжении всего слушания. Я снова бросаю его на пол, как в ту ночь в клубе, и обрушиваю на него шквал ударов такой силы, что, если бы кто-нибудь не остановил меня, если бы я не почувствовал на себе решительные руки двух офицеров, которые тянули назад, я бы непременно оставил его мёртвым там, где он находится.

Я знаю, что произойдёт сейчас. Я отдавал себе отчёт в тот самый момент, когда решил действовать так, как действовал. Но я бы снова так поступил. Более того, возможно, я бы сделал это гораздо раньше.

Пока двое охранников удерживают меня, пока кто-то говорит кому-то другому вызвать скорую помощь для этих двух полумёртвых засранцев, я ищу глазами Джейн. Её нет в зале суда, она ушла, надеюсь, ещё до того, как поднялась шумиха.

— Позаботься о Джейн, посмотри, куда она делась, — говорю я Мелинде в тот самый момент, когда судья с удовлетворением человека, выполнившего свой долг наказанием преступника, объявляет:

— Дело, по которому было назначено слушание, прекращается. Доказательства в пользу истца расплывчаты и носят чисто косвенный характер, их недостаточно для судебного разбирательства. А вы, адвокат Ричмонд, проявили свои дурные качества во время одного из моих слушаний, и приговариваетесь к шести месяцам тюремного заключения за неуважение к суду!

***

— Ты сошёл с ума! — восклицает мой отец в тюремной комнате для свиданий. — Как тебе пришло в голову совершить подобное? И прямо на глазах у судьи Тру! Это доказательство того, что сделать партнёром Мишеля Робера было лучшим решением! Даже в шестнадцать ты не был таким идиотом!

Я встаю и киваю охраннику, чтобы он разрешил мне вернуться в камеру. Лучше буду сидеть в одиночной камере в стиле Алькатраса или даже приговорён к каторжным работам, чем останусь здесь и буду терпеть истеричный гнев отца. Для меня достаточно того, что мне на самом деле придётся отсидеть шесть месяцев, от первого до последнего, без всякого сокращения срока. В сущности, я могу считать себя счастливчиком, учитывая, что в прошлом судья Тру осудил за неуважение к суду заявителя, имевшего наглость, зевнуть ему в лицо.

— Куда ты идёшь, Арон? Нам ещё нужно поговорить, — упрекает меня засранец, благодаря которому я появился на свет.

— Ты уже всё сказал, причём о вещах, на которые мне наплевать, так что я ухожу. Даже уборка туалетов будет предпочтительнее, чем оставаться здесь с тобой.

— Не понимаю, как твой дед может говорить, что у тебя есть высшие качества. Ты до сих пор панк, которому нравятся шлюхи. По крайней мере, Лилиан была красивой, а вот эта… Если уж на то пошло, ты мог бы почитать о её прошлом и нравственности!

Я наклоняюсь к нему. Отец не коротышка, он почти такого же роста, как я, но сейчас я похож на дерево, а он на червяка.

— Я уже в тюрьме, — предупреждаю, — если надеру тебе задницу, моё положение не сильно изменится, так что заткнись.

Отец выглядит настолько потрясённым, что теряет своё пресловутое благоразумие.

— Так это правда, ты влюбился в эту девушку? Без сомнения, Арон, ты сошёл с ума. Интересно, нет ли в семье твоей матери генов безумия? Было бы лучше, продолжай ты работать бизнес-адвокатом. Ты был роботом, но лучше робот, чем мудак.

Я подхожу к двери, в моём взгляде сквозит испытываемое презрение.

— Когда-нибудь я попытаюсь понять, почему ты на меня злишься. Почему никогда не упускаешь возможности унизить меня и указать на мои невыносимые для тебя недостатки. Какая неразрешимая проблема сидит у тебя в закостенелом мозгу, что не позволяет даже случайно проскользнуть доброму слову. Когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас я должен думать только о себе. Не приходи ко мне больше. Иначе эти шесть месяцев могут стать пожизненным заключением.

***

У дедушки противоположная реакция, и он не может удержаться от смеха.

— Прости меня, Арон, мне, наверное, следовало подражать возмущению твоего отца и выложить весь сборник твоих недостатков как юриста и как мужчины, но я не могу. Мысль о том, что благодаря тебе этот наглец Колтон Тру стал ещё краснее, просто уморительна. Я бы радовался ещё больше, если бы ты ударил и его. Корнелл думает, у меня слабоумие, раз я так говорю. По правде говоря, Колтон Тру заслужил быть поколоченным в тёмном переулке так, что, возможно, его эго наложит в штаны. Ты знаешь, что около тридцати лет назад во время одной из вечеринок, когда Тру ещё был адвокатом, он осмелился сделать нежелательные знаки внимания твоей бабушке? Через несколько дней он обнаружил свою прекрасную новую машину с кузовом, отрихтованным кувалдой.

— Это была клюшка с перламутровой ручкой? — спрашиваю я, имея в виду его изысканный набор для гольфа.

На его лице появляется издевательски шокированное выражение.

— Я бы никогда не решился на подобное варварство, — отвечает он. — Испортить такую ​​превосходную клюшку. Для таких подвигов всегда предпочтительнее бейсбольная бита.

— Если кто-нибудь нас услышит, ты будешь следующим, кто отправиться в тюрьму, — замечаю я, совершенно не волнуясь.

— Это не тюрьма строгого режима, мой мальчик, и мы не террористы. Однако я уверен, достаточно назвать имя Колтона Тру любому другому судье, чтобы получить полное оправдание и медаль за гражданскую доблесть.

— В любом случае теперь я знаю, откуда у меня это.

— Я всегда тебе говорил, что не родился графом. Я родился уличным мальчишкой, который стремился к социальному искуплению, но, хотя я и зарабатываю деньги, в моей крови всегда будут улица и простые люди. Именно поэтому мне так жаль ту девушку, Джейн Фейри. Она не заслужила, чтобы с ней обращались как с грязной девкой. Показания под присягой, представленные на слушаниях, полная чепуха, и только такая предвзятая и продажная свинья, как Колтон, мог принять их во внимание. На суде их бы уничтожили один за другим… — Дедушка делает паузу, глядя на меня менее воинственно, почти с глубоким соучастием. — Ну… почти все они были ерундой. Кроме одного, видимо. Значит, Дит не ошиблась. — Я хмурюсь, и, хотя ни о чём его не спрашиваю, на моём лице появляется озадаченность. — Дит была уверена, что ты влюбился в мисс Фейри, но ещё не осознал этого. У твоей матери определённо есть свой нюх. Она приходила к тебе? Джейн, я имею в виду.

Я отрицательно качаю головой. Она не приходила и не связывалась со мной. Дит искала Джейн всеми возможными способами, даже ездила к ней домой, разговаривала с мистером Рейнольдсом и с владельцами греческого ресторана, но ничего не добилась. Джейн переехала, возможно, сменила город. Она не оставила адреса для пересылки и даже выключила свой мобильный телефон.

Она не уехала. Она сбежала. Из города, что причинил ей боль, от меня, кто не смог её защитить и не знал, как её любить. Слушания и вся ложь, которую ей пришлось услышать о себе, наверное, нанесли ей последний удар, который она смогла выдержать. Я уверен, Джейн не смогла выдержать ещё одной боли и нового предательства со стороны правосудия.

Я способствовал тому, чтобы она ощутила боль. Своей глупостью. Мне следовало позвонить ей раньше, когда я мог, когда у меня было время, а не позволять своей гордости управлять мной. Я испугался, идиотский страх, как у имбецила, которому никогда не приходилось сталкиваться с реальными проблемами, а потом, чтобы сделать себя крутым, превратил четырёх ящериц своей жизни в драконов.

Никогда не прощу себя. Я скучаю по ней. Здесь у меня есть время подумать. У меня есть время пофантазировать. Нам было бы прекрасно вместе. Я знаю это, как знаю и то, что не забуду Джейн даже через четырнадцать лет.

— Ты нашёл кого защищать, — комментирует дедушка. — Помнишь, что я тебе говорил? Найди женщину, ради которой будешь работать, бороться, стремиться стать лучше, и твоя жизнь изменится.